А приехав в Москву, мы с Ольгой пошли за слойками. Нам эти слойки понравились еще неделю назад, когда мы первый раз заселялись в гостиницу. Слоечный киоск был совсем рядом. А нам, ведь, была оплачена только гостиница. Еду в Москве мы должны были добывать сами. Лорченков отправился на поиски дешевого кафе. А мы с Самаркандовой сомневались, что в черте Москвы есть дешевые кафе, и как-то независимо друг от друга сошлись на слойках. Тогда, в начале недели, мы ели их у слоечного киоска, стоя в вечерней московской слякоти и глядя по сторонам. А когда мы ехали из «Липок», в автобусе, Ольга предложила купить много слоек и есть их в номере. И еще она предложила купить вина.
– А зачем тебе вино? – спросил я.
– Ну, просто, – сказала она, – Хочется… Посидим, вина попьем…
– А тебе не вредно? – спросил я.
– Нет, что ты! – она даже замахала руками – Наоборот, рекомендуют беременным стаканчик красного вина каждый день!
Мы пошли за вином в супермаркет. Супермаркет был мерзейшим – грязным, с тесными проходами между полками, с кучами картонных коробок на полу. И в нем не работал винный отдел. Мы стояли с Ольгой, смотрели на огороженный специальной лентой винный отдел, и молчали. У нее на лице была растерянность. Я тоже сомневался в том, что именно я сейчас делаю, но почему-то продолжал делать.
– Пойдем, – сказал я, – Поищем магазин.
В полуподвальном магазинчике мы купили бутылку украинского вина «Кадарка». Ольга выбирала сама, сказала, что это хорошее. Потом мы купили слоек.
Вино оказалось плохоньким, хоть она его и хвалила. Она сидела в гостиничном номере на моей постели, как студентка-отличница на экзамене, сжав коленки и глядя перед собой. А я сидел на стуле. Я пил вино, а она – так, иногда подносила стакан к губам. Разговаривать не получалось, потому что я все время вспоминал ее слова, сказанные в пансионате, и то, как она держала меня за руку. А она пыталась что-то рассказывать о своем ребенке, о Крыме, куда так любит ездить, о своем отце, с которым общается только по-английски. Я отчетливо понимал, для чего мы тут сидим…
И я попросил разрешения понюхать ее. Не знаю, как именно я это обосновал. Вроде бы, никак. Просто сказал, что хочу ее понюхать.
– А как это? – спросила она.
Я сел к ней на постель, приблизил лицо почти вплотную к ее шее, слева (она немного отклонила голову и чуть откинулась назад), и понюхал. Ее запаха почти не ощущалось, все перебили холодные резковатые духи.
Я смутился и отсел обратно на стул. Начал рассказывать что-то научно-популярное…
А Ольга сказала:
– Лучше бы ты меня еще раз понюхал.
Я понюхал ее еще раз, но уже не отсаживался на стул, а наоборот, поцеловал в шею. Когда я снимал с нее одежду, она сильно вздрагивала от моих прикосновений.
– Ты чего? – спросил я.
– Твои руки… – сказала она, – Сквозь одежду жгут. Ты, наверное… руками лечить можешь.
Мне стало смешно и почему-то страшно, будто она вдруг стала превращаться в кого-то другого…
Когда она говорила, у нее сбивалось дыхание, и не все слова были понятными.
– Не понимаю, что происходит, – говорила она сквозь свое дыхание, – Ты ведь меня просто касаешься, а я… Раньше я так могла только уже в процессе… Я думала, что это неправда… Я расписывала эти огоньки в своих романах… Огоньки по телу… А сейчас они есть… Я не знала… Как молнии… Как звездочки…
Ее глаза были полуоткрыты и следили за мной. В них плыла дикая муть, которая поднимается с самого дна растревоженных женских чувств.
– А мы будем заниматься сексом? – спросил я шепотом.
– Не знаю, – сказала она, и помотала головой, чтобы я не приставал со всякой фигней, когда ей так хорошо.
Она лежала уже почти совсем голая, в одних трусиках леопардовой раскраски. Эти трусики казались мне такими забавными и жалкими на ее выгибающемся теле.
– Давай, их снимем. – попросил я.
Она снова помотала головой, а потом, будто что-то с трудом вспоминая, сказала:
– Да… Давай их снимем. Снимем их…
Через несколько минут она снова будто вспомнила:
– О, Боже! Мы занимаемся сексом!
В ней так странно сочетались детская робость и практичность опытной женщины. Она сказала мне легко и естественно:
– Я хочу с видом на университет, – подошла к столу, за которым в вечернем окне светился далеким архитектурным призраком МГУ.
И действительно, она смотрела на университет – и стоя возле стола, и лежа на нем с запрокинутой головой. А когда мы направились обратно в постель, она вдруг остановилась, робко поглядела мне в глаза и сказала потерянно:
– Я боюсь смотреть на (и дотронулась)… Я тебя боюсь…
Я удивленно смеялся, потому что в такие моменты во мне снова появлялось странное ощущение – что передо мною не вполне она.
В два часа ночи пришел Лорченков. Мы с ним так договорились. Потому что это был наш с ним номер, и я попросил его погулять где-нибудь полночи. Когда он пришел, Ольги уже не было.
Он пил пиво с молодыми литераторами. Был хмельной и уставший, похожий на медвежонка, в своем коричневом пушистом свитере, надетом специально ради русских холодов. Он быстро разделся, залез под одеяло и вытянулся, закинув руки за голову. А я лежал на своей постели, и только сейчас заметил, что мы с Самаркандовой отодвинули мою кровать чуть ли не на середину комнаты.
– А Самаркандова – приятная на внешность, – сказал мне Лорченков, – Редкий тип худенькой хохлушки.
– Да, – сказал я.
– Но, ты в церковь сходи! – сказал он мне, – С замужней, да еще с беременной…
Лорченков был искренне верующим католиком, носил на шее прямой католический крестик из серебра. Когда мы рассказывали за пивом страшные истории из нашей жизни, он украдкой крестился раскрытой ладонью.
– Да, по ней не видно, что беременная. И в православии с беременными можно, – сказал я.
– Да? – удивился он, – А у нас нельзя… Мужики так мучаются…
Я промолчал, думая о христианских устоях, а он неожиданно продолжил:
– Помню, в старших классах мы каждый год ездили в Букарешт, на съезды католической молодежи. Как мы там трахались!!! Такого со мной уже никогда не будет…
Я уснул, и не помню, что мне снилось.
Чем мне запомнился следующий день? Двумя вещами. Во-первых, Ольга пришла ко мне в номер, в полупрозрачной розовой рубашке и без лифчика.
– Я тебе двадцать рублей должна, за «Колу», – сказала она, – Вот, пришла отдать.
– И ради этого ты так нарядилась? – усмехнулся я с кровати, на которой валялся в футболке и джинсах.
– Ну, еще я приняла душ и почистила зубы, – сказала она, краснея.
– А соседка не удивилась? – спросил я.
– Нет, я ей сказала, что пойду долг отдавать… – Ольга смущенно вертела в руках свой бумажник.
Потом мы валялись на кровати, в обнимку. И ее рука постепенно, по миллиметру, спускалась под ремень моих джинсов. И она снова говорила, что боится меня, и поэтому не будет открывать глаза…
А вторая вещь случилась в метро. Мы ездили в какой-то странный книжный магазин, совмещенный с кафе. Там можно было есть, пить и покупать книжки. А мы, по замыслу премии «Дебют», должны были там выступать – читать стихи и прозу. А посетители должны были не пить, не есть, не разговаривать, а слушать нас – молодых поэтов и писателей.
Мы зашли с Самаркандовой в этот магазин. Она купила книжку для своего сына, обычную детскую книжку с картинками. А я – большой плакат, на котором были скриншоты из порнографических фильмов: женские лица, ничего кроме лиц.
Нам не хотелось выступать перед жующей публикой. И мы пошли бродить по городу. По тускнеющим улочкам, молчаливым площадям и разгорающимся зябким проспектам. Ольга все время держала меня за руку. Когда она замерзала в своих кедах, посреди московской ледяной слякоти, мы заходили в какой-нибудь «Ростикс» или шмоточный магазин.
И в метро, сидя на деревянной скамеечке, у платформы, она спросила меня:
– А ты приедешь ко мне?
– Что? – спросил я.
– Я не смогу без тебя жить, – сказала она и, нисколько не изменившись в лице, всхлипнула по-детски.
А у меня мороз побежал по коже, и в ушах зашипела артериальная кровь.
Я помолчал минуту и подождал, пока спадет гудящее в голове давление. Потом сказал:
– Ольга, в ближайшие несколько лет я вряд ли смогу к тебе приехать… И вообще, вряд ли…
– Почему? – спросила она, – Это, ведь, так просто. Твоя девушка от тебя ушла. Купить билет и приехать. Сколько он стоит, сто долларов?
Она раздраженно жестикулировала перед собой, в сторону пустых путей. У нее по лицу текли слезинки, хотя казалось, что она абсолютно спокойна.
Я молчал и тяжело думал. Мне казалось, что у нас все так легко с ней, без всяких обязательств, как у меня никогда не было. Это было так, будто я научился летать, а потом проснулся под асфальтовым катком.
– Во-первых, деньги… – сказал я, слушая свистящие удары собственного пульса – Во-вторых… Мне казалось, что мы… Я понимаю, по сценарию подобных связей я должен сказать, что, конечно, приеду скоро… Но я не приеду скоро… И может быть, вообще не приеду…
