Потом я посмотрел ей на живот.
– У тебя будет девочка, – сказал я, потому что вдруг понял, что у нее будет девочка.
– Ты что, я еще не знаю, – смутилась Ольга.
– Девочка, – сказал я, – Очень красивая.
А потом меня понесло, как меня часто несет в присутствии девушек, на какие-то философские темы. Она стала спорить со мной насчет механизмов восприятия. А я сказал ей, что ее разум постоянно вспоминает только что прошедший момент. И поэтому она живет не в настоящем, как ей кажется, а в прошлом. Пусть в очень близком, но всегда в прошлом.
– А что же делать? – спросила она.
– Нужно ощутить собственную смерть, как будто она стоит у тебя за плечом и готова дотронуться до тебя.
– Как дотронуться? – спросила Ольга.
– Вот так, – сказал я и провел пальцами по ее плечу, стараясь передать ощущение смерти.
Она задрожала плечами и сказала на резком выдохе:
– Ой, Господи…
– Вот, – сказал я с умным видом, – Сейчас ты на какое-то мгновение оказалась в настоящем.
А потом мне стало стыдно за весь этот глупый цирк. Я пожелал ей спокойной ночи, встал и ушел. На выходе из зимнего сада я обернулся. Она сидела за столиком в той же позе, только склонила голову, будто устала.
Следующий вечер был последним для нас в пансионате. Все писатели и поэты собрались в одном люксовом номере, объявили вечер стихов, и стали пить водку. Я выпил пару рюмок и пошел в зимний сад – грустить. Там уже сидели Епихин и Самаркандова. Перед ними стояли кружки с пивом, и Епихин, развалясь в кресле, с выражением читал Есенина. Так как рассказывать о Толстом ему было запрещено, он перешел на поэтов.
– Сейчас я вам прочитаю свое любимое из Есенина, – сказал Епихин и прочитал короткий стишок про опавшие листья.
– Ну, и как вам? – спросил он.
– Как-то не очень, – сказал я смущенно, – Наверное, это из очень раннего.
– Да, – сказал Епихин грустно, – Я вас обманул. Это мое стихотворение…
Мы посмеялись, а потом стали читать с Епихиным вперемежку все подряд – свое, из классиков, из друзей. Самаркандова просто сидела и слушала, откинувшись в кресле и вытянув ноги на стул. Иногда смеялась или коротко комментировала. Я прочитал все свои стихи, когда к нам подсел член жюри Леонид Костюков, тощий и бородатый. Ему очень нравилась проза Епихина, а про мою повесть он сказал: «Хорошая книжка, но читать бы не стал». Костюков принялся декламировать неплохие стихи и почему-то поругивать Маяковского. А мне стало вдруг сонливо, я попрощался со всеми и пошел спать.
В номере было пусто. Только я собрался раздеться, как в дверь постучали. Я открыл. Вошла Самаркандова.
Она села на мою кровать, посмотрела на меня странно, будто думала о какой-то неприличной тайне, и сказала с такими же странными интонациями:
– Ну, давай… Рассказывай, кому ты написал все эти красивые стихи.
– Никому… – сказал я, – А что?
Она засмеялась:
– Да, мне скучно стало там, с ними… Ты написал эти стихи для какой-то женщины. И вообще, я тебя ревную.
У меня в голове тоже стало как-то странно.
– Давно? – спросил я.
– Со вчерашнего дня, – сказала Самаркандова, – Ты вчера стоял в очереди за пивом, у ларька, а перед тобой стояла иркутская поэтесса Шерстобоева. Я посмотрела на вас. Вы просто стояли, и ты ей что-то сказал. И это было как секс…
– Я спросил, сколько пиво стоит… – сказал я.
– Да, какая разница, – сказала Самаркандова, – Я же вижу, что вы друг другу нравитесь. Она красивая… Почему бы вам…
– Сказать ей «летс фак»? – удивился я, – Она не ответит мне «Йес»!
– Почему? – искренне поинтересовалась Самаркандова.
– Я не настолько владею английским, и может быть поэтому девушки не говорят мне таких вещей.
– Откуда же у тебя берутся девушки? – Самаркандова была ехидной и продолжала смотреть на меня чуть искоса, будто не верила.
– Ниоткуда. – сказал я. – Так, случайно если… Их у меня было-то всего две. Я даже целоваться не умею.
– Всего две? Странно, – она действительно была удивлена, – А почему ты не умеешь целоваться?
– Не знаю, – сказал я резко и встал с постели, – Губы дрожат.
Мы помолчали несколько секунд. Я стоял и смотрел в стенку. И видел краем глаза, что Ольга смотрит на меня. Мне было непонятно и неуютно, и по лицу начала бегать мерзкая дрожь. Терпеть не могу таких разговоров.
– Если ты предложишь, – сказала тихо Самаркандова, – Шерстобоева не откажет тебе…
– Потому что она никому не откажет? – спросил я, – Поэтому я ей ничего не предложу! Я не хочу предлагать! Я боюсь! Мне нужна фантастическая ситуация, чтобы девушка сама пришла и сказала, что хочет заняться со мной сексом. Только вот такого со мной не бывает! Какое вообще тебе дело до всего этого?!!
– Нет… – Ольга растерянно помолчала и покачала головой, – Она не откажет именно тебе. Ты ей нравишься…
– Да? – спросил я, сел рядом с Ольгой и агрессивно посмотрел ей прямо в глаза, – А ты бы согласилась заняться со мной сексом?
– Да, – сказала она, и отвела взгляд, – Я очень хочу заняться с тобой сексом… Вчера, возле бара, когда ты говорил про смерть и дотронулся до меня – я чуть не кончила… И мне сейчас кажется, если ты до меня дотронешься…
Я стал смотреть в окно, на заснеженный газон и белые фонари в черном небе. И в моей голове не было ни одного слова. Ольга тоже молчала и не шевелилась у меня за спиной. Так продолжалось минут пять, а потом пришел Лорченков.
– Ребята, – сказал он просяще, – Извините, что мешаю, но я так хочу спать! Я устал!
– Пойдем ко мне, поболтаем! – сказала Ольга весело, взяв меня за рукав свитера.
Ее номер был через несколько шагов по коридору. Там было темно и неубранные кровати. Мы, не зажигая света, сели на Ольгину постель и снова стали молчать. Я хотел что-нибудь сказать, но боялся ляпнуть глупость или грубость.
Она с любопытством посматривала на меня, блестя в темноте глазами. Я чувствовал ее запах от ее постели и запах духов от нее самой. Казалось, будто я погружаюсь в запах, как в теплый прибой… Я встряхнул головой.
– Знаешь, спасибо тебе за то, что ты сказала, – проговорил я, глядя на скомканную постель ее соседки, – Я услышал такие слова первый раз в жизни. Правда, спасибо. Но ты беременная, у тебя есть муж. Поэтому я пойду в свой номер и лягу спать.
Я как-то неловко, деревянным движением, хлопнул ладонью по ее коленке, обтянутой джинсами. Встал и ушел.
Лежа в постели, я полночи смотрел в окно, и только под утро уснул. Просыпался часто – от громких стонов Лорченкова. Утром он рассказал, что ему снился злой медведь. Лорченкова мучила Россия.
На момент отъезда из пансионата «Липки» молодые литераторы уже крепко перегрызлись между собой. Они объединялись в небольшие группки, по одному человеку из каждой номинации, и каждый рассказывал, что реально он лучший и должен получить премию, а его товарищи по номинации – просто бездари. Мы, «крупная проза», были единственной номинацией, которая за эту неделю сдружилась, а не переругалась. Мы всегда вместе сидели за столом, вместе пили пиво по вечерам, и даже в бассейн ходили вместе, только без меня. Епихин (он, правда, был из «малой прозы») за эту неделю отъелся, стал расслабленным, сонным и вальяжным. Лорченков пожелтел лицом и все время пребывал в мрачном настроении – ему не хватало вина и солнца. Самаркандова, несмотря на запрет, съела на обед курицу, и у нее были красные руки из-за аллергии. Она все время улыбалась и болтала – о детях и машинах. Она была автомобилисткой. Имела автомашину «Газель».
А я… Не знаю. Когда мы уезжали, я просто сел в автобус и уставился в окно. На улице была оттепель, и окна не замерзли. Поэты грузили свои чемоданы на задние сиденья автобуса. Зачем поэтам чемоданы?
Рядом со мной села Самаркандова. Я как-то не обратил на это особого внимания. Ну, села и села… А когда автобус поехал, она взяла меня за руку. Я посмотрел на нее, а она смотрела прямо перед собой, в спинку переднего сиденья. Я не знал, что делать. Убирать свою руку было глупо, а сидеть и делать вид, будто ничего не происходит – еще глупее. И я немного сжал ее пальцы, а она – мои. Через пару минут она стала ерзать по сиденью, и я спросил ее:
– Ты чего так ерзаешь?
Она посмотрела на меня взглядом лесного зверька, застигнутого врасплох.
– Так это, – она просто кивнула вниз, на свои бедра, – Тово… Ты сам что-нибудь чувствуешь?
– Я возбуждаюсь, как последняя свинья, – сказал я.
Она продолжала смотреть на меня:
– Леш, а разве так бывает?
– Как? – не понял я.
– Ну, вот, мы просто держимся за руки, и от этого возбуждаемся. Разве бывает так?
Я немного растерялся, подумал и ответил:
– Конечно.
– А разве у тебя так было раньше? – спросила она.
– Да, – сказал я, – Ведь так и должно быть. А у тебя?
– Нет, – она помотала головой, как маленький ребенок, и ее глаза еще больше расширились.
Я улыбнулся. Мне стало так жалко ее, что защипало в груди. Я сильно сжал ее пальцы, и она снова заерзала на сиденье.
