Когда глаза закрыты, мозг всё равно «видит»: представляет образы. Каким образом (как и из чего) мозг восстанавливает картинку не известно. Один ученый выдвинул идею, что мозг запоминает, формируя голограмму: информация записывается во всей мозговой коре в волновом виде, а при вспоминании эта голограмма восстанавливается до реального изображения.
Только сколько наш брат ученый разных штуковин в мозги кроликам, обезьянам и себе ни втыкал, но до сих пор вразумительного ответа не получил. Конечно, нельзя сказать, что ничего не получил. Плоды изрядных трудов предъявить можно. Вот вам, господа, энцефалограмма; по ней сразу видно, если в мозгах дырка образовалась. А вот сигнал от нейрона; тут ионы втекают и вытекают. В нейронах и других клетках есть ДНК. В ДНК всё записано: и цвет глаз, и объем мозгов, и наличие всяческих членов, и как с помощью оных членов эту самую ДНК приятно передавать от поколения к поколению, наподобие полезной инфекции. Вот сколько головастики-ученые понаоткрывали! Но что со всеми этими плодами трудов дальше делать, как-то не вполне ясно. А душа-то – где? И что она такое?
Мать-героиня и отец-кобелец
Известно, что украшение дома – муж, украшение мужа – жена, украшение жены – ребенок. Матерью Инга была превосходной: вынашивала легко, рожала без проблем, выкармливала грудью, растила младенцев крепенькими пупсиками. Малыши были славные, но с характером. Младенец – какающий и писающий ангелочек с дьявольскими запросами. Как гласит пословица, в семье с пятью сыновьями будет полный достаток, с одной дочерью – одно разорение. Можете себе представить, что творится в семье, где один мальчик и четыре девчонки!
Кучу наших детей Инга в шутку называла на западный манер: «Никишин-продакшн». За них она получила от государства медаль «Мать-героиня». «Эх, жалко мне медаль не положена», – иронично посетовал я. «Женщины рожают, мучаются, а за что же вам-то, мужикам, медаль давать? За удовольствие?!», – возмутилась Инга. «За усердие», – пошутил я. «Ага, медаль „Отец-кобелец“», – съязвила она.
Женщины склонны хвалить мужчин как таковых и ругать их в каждом отдельном случае. Так они охраняют семью (мужчины же наоборот: ругают женщин вообще, но хвалят каждую в отдельности; так они завоевывают женщин). Почти каждая жена жалуется на мужа подружкам и соседкам. Инга не была исключением. Все вокруг были убеждены, что идеальная Инга создает своему супругу рай на земле, а он – придурок придурком, да еще и кочевряжится. На самом же деле я был (не буду скромничать; пусть скромными будут те, кому нечего предъявить) образцово-показательным мужем: не пил, не курил, не сквернословил, не шлялся, не дрался; вместо отпусков ездил в шабашку на заработки; зарплату – в семью; высаживал детей на горшки, катал их на санках, варил кашу… И всё время внимательно следил, чтобы детки были здоровенькие и целехонькие.
Как-то раз я спас нашу дочурку-первенца, когда ей был почти годик. Супруга, покачивая коляску, вдохновенно болтала с приятельницей, а я скучающе стоял в сторонке. Вдруг краем глаза увидел, что малышка приподнялась, перевалилась через бортик и вывалилась. Я прыгнул и чудом поймал ее за ножку, в последнюю секунду, когда она уже летела вниз. Если бы не среагировал, она ударилась бы головой об асфальт.
Хозяйкой Инга была хорошей: великолепно готовила, заботливо обвязывала и обстирывала детей и меня, поддерживала во всех трудностях. При этом, однако, не забывала подчеркивать свою хозяйственность. Например, подметая пол, жена всегда смотрела на меня с таким многозначительным видом, будто веник проглотила.
Инга не стремилась к роскоши, шикарным шмоткам, золотым украшениям и дорогим безделушкам, но выглядела всегда по высшему разряду. С каждыми родами ее фигура становилась всё фигуристее. Она могла бы быть идеальной женой, но характер не позволял. Инга вечно чем-то была недовольна. На мои шутки сердилась и огрызалась. Из нее отовсюду перло излишнее рвение, причем, часто по пустяшным делам. Наш брак не был счастливым. Счастливый брак тот, где слышен смех. В нашей семье смеялись только дети.
Есть женщины, взбалтывающие свои чувства как газированную смесь перед употреблением. В характере Инги сочеталась удивительная смесь холодной расчетливости сангвиника, кипучей энергичности холерика, заторможенной нерешительности флегматика и плаксивой обидчивости меланхолика. Я никак не мог привыкнуть к катастрофическим перепадам ее поведения. То она ссорилась со мной по пустякам, с криками, укорами, оскорблениями, бранью, слезами, то вдруг мирилась, с улыбкой, нежностью, поцелуями, объятиями и всем последующим. И так чуть не каждый день. Я много лет жил в полном семейном дурдоме. Не зря говорят, что женщина согласна предложить мужчине страсть на одну ночь, а взамен требует пожизненного супружества и ежедневного восхищения. Женщина всегда или рабыня, или рабовладелица. Жена – царствующая рабыня.
Я был у Инги в еще большем рабстве, чем она у меня. Мои робкие попытки бунтовать пресекались на корню, как рост пырея на грядках. Одни мужья рычат, другие ходят на задних лапках, а некоторые – самые смешные – ходят на задних лапках и рычат. Я относился к последним.
Когда Инга была в положении, то капризничала напропалую. Не зря говорят, что если женские капризы загрузить в самосвал, то колеса отвалятся.
Один из капризов Инги оказал, как ни странно, огромное позитивное влияние на мою научную деятельность. В какой-то из мартовских дней, когда супруга была уже на 9-м месяце, мы в выходные прогуливались по Москве и собирались было пойти в кино. Увидев кинотеатр, Инга вдруг передумала: «Нет, не хочу в кино». Я спросил: «А куда ты хочешь?». Она азартно огляделась по сторонам и, увидев рекламу об открытии выставки «Оптика» на Красной Пресне заявила: «Хочу на выставку!». Я попытался ее отговорить: «Там наверняка толпа народа. Тебе сейчас туда лучше не ходить». Супруга от этих слов только раззадорилась: «Кеша, давай пойдем! Тебе непременно нужно посмотреть на новые оптические приборы!».
На выставке было много чего интересного, но наибольшее впечатление произвел на меня американский прибор SLM (Sensitive Luminescence Measurements) для измерения люминесценции. Изюминка прибора была в том, что он был сконструирован по блочному принципу и позволял детектировать не только интенсивность люминесценции, но и время жизни ЭВС. За прибором сидел оператор и демонстрировал посетителям прибор в том или ином режиме. Я не удержался и попросил показать режим разделения двух центров люминесценции с помощью фазового подавления. Такой режим на самом-то деле не был американским изобретением, а был придуман ранее в ленинградском оптическом институте, сотрудники которого опубликовали в журнале схему прибора. Ушлые буржуи, прочитав статью, сварганили у себя такой же прибор. И застолбили патентом. А потом стали прибор серийно выпускать и продавать.
Оператором на SLM был не американец, а Дима – молодой человек моих лет, из Физического института. Дима был профессионал. Перестроил прибор в требуемый режим и показал в действии, попутно объясняя неясные моменты. И разрешил мне провести измерения самому. Я провозился на приборе до вечера. Инга всё это время терпеливо гуляла по выставке. В тот же вечер я уехал в Биогавань за белковыми препаратами, так как Дима разрешил поработать на приборе все дни, пока открыта выставка. Десять дней я провел в обнимку с SLM, получая такое количество результатов, которые не смог бы добыть в Биогавани за год.
Перед закрытием выставки Дима предложил мне купить SLM. Прибор стоил сто тысяч долларов. Таких денег не было не только в моем Институте, но даже во всем академгородке. Тогда Дима великодушно предложил: «Викентий, возьми себе SLM бесплатно до следующей выставки, а то всё равно он будет это время пылиться на складе». Я от счастья готов был подпрыгнуть до потолка.
Это была сказка наяву. SLM обосновался в Биогавани. Изредка, 2–3 раза в год, я отвозил его в Москву на выставки. За два года я сильно продвинулся в исследованиях. Вместе с тем, в ходе работы обнаружил у прибора два небольших дефекта. Один из них заключался в том, что монохроматоры имели спектральный «провальчик» в красной области, что было обусловлено неудачным способом изготовления голографических решеток. Второй дефект обнаруживался при измерении времени жизни ЭВС, когда напряжение на фотоумножителях превышало 1,5 киловольт: время жизни изменялось с ростом напряжения, что было вызвано отсутствием в приборе блока компенсации. Когда я поведал Диме об этих дефектах, он сначала не поверил, а потом проверил и убедился, что так оно и есть. Потом нам удалось найти способы обходить в опытах эти небольшие дефекты.
Слух об SLM достиг ушей А.В.Печаткина, бывшего тогда ученым секретарем Института. Заодно он возглавлял лабораторию, использующую люминесценцию для изучения АТФазы ретикулума. Он попросил померить ему ряд белковых препаратов. Получив результаты, он дико обрадовался и загорелся мыслью купить SLM. Запросил денег у директора, но тот смог выделить только 20 тысяч долларов. Тогда Печаткин и директор подключили влиятельных людей в Президиуме Академии, в результате чего раздобыли еще 40 тысяч. Я позвонил Диме и сообщил, что мой Институт хочет купить SLM, но денег не хватает. Дима через академика Галашкина, возглавляющего лабораторию люминесценции в его Институте, помог наскрести еще 30 тысяч. Оставалось найти где-то недостающие 10 тысяч. Время шло, но ничего не получалось.
