Ознакомительная версия.
– Гениальная вещь, – не скрывал своего восхищения прокурор. – Можно лишь позавидовать средневековым судьям, у них были потрясающие инструменты для работы. Знаешь что это? – Адриана дернули за волосы, снова вынудив задрать голову. – Это бесценный предмет восемнадцатого века. Это не булава. И не эта херня, как ее, которую короли держали в руке на картинах, – он схватил грушу по подобию державы. – Знаешь, как ее использовали? Пытали женщин. Засовывали эту штуку бабе в пизду, по-во-рачивали и…
Он повернул навершие ключа и лампа вдруг раскрылась четырьмя лепестками. Крутанув назад, Сырбу снова превратил цветок в лампу.
– Ты, – сказал он Адриану, – будешь первым человеком, кому эту штуку засовывают не в пизду. Чего вылупился? – заорал он после пару мгновений тишины. – Раком становись! Штаны снимай!
Белый кроссовер «Тойота Раф» становился проклятием дежурного караула кишиневской тюрьмы. Обычно машина останавливалась через дорогу, на парковке гостиницы «Нобел», которая по уродству могла поспорить с тюремной стеной напротив. Предпочтения хозяйки автомобился осложняли жизнь караульного. Окно караулки выходило на угол улиц Бернардацци и Тигина, «Нобел» же выстроили пару лет назад на Матеевича, и чтобы заметить вовремя «Тойоту», караульному пришлось бы заранее выйти на улицу – вольность, недопустимая уставом.
Надеяться на звонок от водителя внедорожника не приходилось, слишком часто Анне отказывали в свиданиях с мужем, чтобы теперь она удостаивала администрацию тюрьмы хотя бы телефонным предупреждением. Выход подсказало начальство, издавшее негласный указ, по которому дежурному на вышке, выходящей на улицу Матеевича, помимо отслеживания дисциплины среди заключенных, теперь вменялось в обязанность оперативно информировать начальника караула о появлении белого кроссовера. Неудивительно, что у служебного входа Анну уже встречал начальник караула. Торопливо поднимаясь по лестнице, Анна отвечала ему хмурым кивком.
Каждый раз ей приходилось проходить мимо людей, столпившихся у двери, где и она проводила часы в ожидании встреч с Виктором. Серые лица из толпы оборачивались на нее, но Анна лишь вжимала голову в плечи и ускоряла шаг, боясь столкнуться с измученными взглядами, опасаясь быть узнанной. Ее, само собой, не узнавали: в этой ухоженной блондинке в высоких черных сапогах, в меховом жакете с оттенками огненной лисы не было ничего от робкой и нервной женщины, которая в толпе ожидавших свиданий всегда оказывалась в задних рядах, оттесненная настырными тетками с пакетами и небритыми мужчинами, прятавшими кулаки в карманах темных курток.
Все это было в прошлом, теперь же в ее жизни был служебный коридор тюрьмы и комната, где они могли встретиться с мужем в компании двух кресел, телевизора, чуть потертого ковра и чая на столе, к которому никто из них никогда не притрагивался. Заботы о питании Виктора свалились с ее плеч одновременно с предоставлением беспрепятственного доступа к свиданиям. Каждый день в одиночную камеру, куда Виктора перевели из восьмиместного клоповника, ему доставляли четырехразовое питание; Анна же получала еженедельную сводку на электронную почту с подробным меню, в который она вносила изменения, принимавшиеся тут же и без возражений. Нашлась и отдельная комната для личных встреч – пока, как ей сказали, небольшая, но очень милая, на которую Анна даже не захотела взглянуть. Теперь, когда все изменилось, ее устраивал лишь один вариант: досрочное освобождение и как можно скорее.
– Вы передали ему? – спросила Анна, усевшись в кресло.
Начальник караула побледнел и не сразу понял, в каком очередном проколе его собираются обвинить.
– Бумага, – напомнила Анна. – Вам должны были привести пачку бумаги и ручки.
– Ах, да, – радостно отозвала караульный. – Конечно! Сразу же передали! Вы знаете, у нас, если честно, с этим так строго…
– Мне это не интересно, – оборвала Анна. – Ничего не хочу знать о ваших сложностях. Он начал писать?
– Кто? – опешил начальник караула.
Анна устала вздохнула.
– Заключенный Дьякону. Он пишет? – рукой она изобразила процесс письма. – Ручкой, которые ему прислали? Пишет на бумаге, которую ему принесли?
– В-вот н-не знаю, – запнулся караульный и поправил фуражку.
Черт бы ее побрал, эту бабу с ее мужем. Из-за нее в администрации тюрьмы все переругались – неделю назад, когда она передала им просьбу мужа. С бумагой еще куда ни шло, а вот ручки для заключенных попали под запрет с тех пор, как один зэк продырявил шею золотым «Паркером» собственному адвокату. Виктор Дьякону стал первым заключенным за последние годы, на кого запрет не распространялся.
– Ну что же вы? Приведите уже его!
Начальник караула козырнул Анне с нескрываемой радостью. Он уже заждался момента, когда эта стерва разрешит привести своего мужа. Только бы не выслушивать ее очередные претензии и новые распоряжения, за которые его, как гонца с плохими вестями, готово будет повесить начальство.
Оставшись одна, Анна вытянулась в кресле. Она прислушивалась к тишине, уговаривала себя собраться с мыслями и не покрываться мурашками. Она решила: сегодня именно тот день, когда она ему скажет. Именно сегодня. Прямо здесь. Куда еще тянуть? Все как есть. Сегодня. Ему.
Главное, не подавать виду, что тебя трясет.
***
Бархатнюк не обманул, и это расслабляло. Стеснения Анна не чувствовала, хотя и предстала перед незнакомыми мужчинами в одном купальнике, который ей выдали вместе с пятнистым халатом.
Бирки она сразу сорвала, обозначив как свое право на собственность, так и неприятие прокатных вариантов. При виде ношенного халата Анна и не подумала бы раздеваться, что уж говорить о купальнике?
Гости Бархатнюка выглядели по подобию хозяина. Обвязанные полотенцами, они отличались не столько фигурами, сколько возрастом. Тот, что постарше, седой и морщинистый, выглядел подтянутым, второй же, по виду ровесник Анны, мог похвастаться лишь заметным животом и дряблыми руками. Их можно поменять головами, настолько похожи были их фигуры, но то, что одному можно было поставить в заслугу, в отношении второго вызывало легкое презрение. Мужчины выглядели ухоженными и уверенными, с Анной вели себя учтиво – настолько, насколько могут вести себя в парилке мужчины, одетые в одни плавки, которые у всех троих обнаружились под полотенцами. В парилке мужчины обменивались приличными и несмешными анекдотами, Анна же, иногда улыбаясь уголками рта, молчала, но когда Бархатнюк предложил поплавать в бассейне, она не сдержала возгласа восхищения.
При желании в бассейне можно было протянуть, должно быть, десять дорожек, да и длиной это сооружение составляло метров пятьдесят, не уступая многим олимпийским объектам. Анна подумала, что в Кишиневе вряд ли найдется хотя бы один похожий бассейн.
Впрочем, бассейн поражал не только масштабом. Дельфины – вот что казалось невероятным, и тем не менее они были здесь. Анна не сразу поняла, что дельфины плавают за стеклянной стеной – было полное ощущение, что под левым бортиком бассейн не заканчивается и что из под него сюда, к людям, могут в любой момент нырнуть водоплавающие млекопетающие.
– Ну что же ты, не бойся! – протянул ей руку Бархатнюк, первым спустившийся в бассейн.
За ним в воду прыгнули мужчины, и лишь после того, как Анна убедилась, что ей не придется стать участницей представления в океанариуме, она ступила на резиновую нашлепку на металлической ступени, сцепив свои пальцы с пальцами Бархатнюка.
Потом был стол, уже ожидавший их прямо на берегу бассейна, когда всем принесли по дымящейся чашке, пахнущей горячим медом. Ничего похожего Анна никогда не пила – чай, от которого в голове взрывались ароматы трав и распускались лесные цветы. Она по-прежнему играла свою роль, молчаливой банной мебели, но и Бархатнюк был немногословен. Он попивал травяной чай, посматривал на своих собеседников, иногда поддакивал или посмеивался им в угоду, и оживился лишь после того, седой гость неожиданно предложил выпить за Анну.
– Надеюсь, хозяин не против, – добавил он.
Промолчав в ответ, Бархатнюк поднялся из-за стола. Анне захотелось зажмуриться. Вот возьмет и опрокинет стол прямо на своих гостей. Но этого не случилось.
– Не против, – сказал Бархатнюк и потянулся к бутылке шампанского.
Искрящийся пузырьками напиток стал для Анны вторым гастрономическим открытием этого странного дня. Шампанское «Мамм» – легкое безумие, подумала Анна, решив, что подобная характеристика вполне сошла бы и за рекламный слоган. Все упростилось, стало легким, и она, уже не стесняясь, вытягивала под столом ноги и даже, случайно коснувшись лодыжки пожилого гостя, нарвалась на его удивленный взгляд, в котором, как ей показалось, промелькнул страх.
Ознакомительная версия.
