– Как однако же, занятно, что Вы сами это лично признаете, Афанасий Ипполитович, – с еле заметной усмешкой заметил Меньшиков, – Вы-то сами какой стороны придерживаетесь?
– Я, конечно, против реформы, – стушевался Безруков. – Но знаете, сама идея мне близка, хорошо бы было провести ее где-нибудь в Лифляндии или Курляндии, чтобы посмотреть, что она собой представляет, да и почва-то там благодатная, крепостного-то права вроде нашего у них нету.
– Я так и думал, что Вы такого мнения. – Сказал Меньшиков.
– Неужели и Вы тоже? Я всегда Вас считал, за человека в высшей степени прогрессивного, Александр Петрович! – обрадовался Безруков.
– Да, спасибо, однако же, когда начнется собрание? Меня известили приходить к без четверти восемь пополудни.
– Так, видимо, сейчас и начнут, вон уже председатель на кафедру восходит. Присаживайтесь вот тут, со мной, я как раз Вам место запас, зная, что Вы ранее, чем положено не придете.
– Покорнейше благодарю, – поблагодарил Меньшиков и сел рядом с Безруковым.
Колонный Зал Благородного Дворянского Собрания в Москве представлял собой довольно обширную и высокую залу. Правая и левая часть ее была спроектирована по типу античных галерей и отделена рядом колонн, при этом и справа и слева можно было прекрасно видеть возвышение в передней части, сделанной в виде сцены. Стулья, на которых сидели предводители, стояли по центру залы, а на сцене находилась кафедра и столы для президиума и заседателей от Государственного совета и Правительствующего Сената. За ними, на стене, висел портрет Государя и Большой и Полный Герб России.
Зазвучал Гимн «Боже, Царя храни», все дворяне встали. Как только он завершился, на сцену взошел председатель заседания благородного дворянского собрания.
– Господа, – начал председатель, старичок лет 65, седой, но с густой и пышной шевелюрой, в полной форме камзола действительного тайного советника, со всеми орденами и большой красной лентой предводителя дворянства, – я думаю уже все в курсе, почему вы были здесь собраны: в Правительстве и Государственном совете идет совещание по принятию нового законного акта о перераспределении земель в земствах и губерниях. – Он как-то непривычно сильно растягивал слова, из-за этого речь председателя казалось очень официальной, кроме того, за все время произнесения ни один мускул на его лице не выразил ни единого изменения, так что и лицо его оставалось абсолютно спокойным и можно было сказать, что оно абсолютно ничего не выражало, – Помимо сего, прожект законодательного акта предлагает предоставить сословию свободных сельских обывателей и временнообязанных крестьян иметь свое полное и свободное представительство-курию в земских и губернских думах. В этом ключевом пункте законопрожекта и Сенат, от Имени его здесь представлен Константин Александрович Ракитин, – Ракитин встал, склонил голову и сел. Ему было скучно на этом собрании и он, как одна из мелких сошек в Сенате сюда был направлен, как это у нас любят, «сверху», – и Государственный Совет, от его Имени здесь представлен Филарет Павлович Долгорукий, – Филарет Павлович также встал и поклонился, но не так, как Ракитин, а чинно, понимая, что он здесь, пожалуй, один из немногих, кто имеет личные выходы на Царя, так что, он принялся слушать внимательно, – хотят слышать наше мнение, которое будет ими учтено и принято в соображение. Речь идет, прежде всего, о голосе дворян, заинтересованных и не заинтересованных. В данном случае, я предлагаю рассмотреть все плюсы и минусы принятия данного закона. Посему, предлагаю для начала проголосовать, кто за, поднимайте руки.
В принципе того, что произошло в следующий момент, ожидать было можно. Крайне мало дворян, активно придерживаясь либеральных, а уж тем паче, народных взглядов, могло быть выбрано в дворянские предводители. Для большинства сидящих в зале идеальным бы был расклад, при котором ни одна бы рука не поднялась. Однако же того не произошло. Вместо этого ожидаемого расклада поднялись две руки. Это были: рука Харьковского предводителя Канибацкого и рука предводителя Гродненского дворянства Алексашкина. Меньшиков прекрасно знал почти всех сидящих в этом зале, поскольку он, как и его отец имел дружбу с домами по всей России. Меньшиков про себя усмехнулся обеим рукам. Канибацкий был баснословно богат, если сравнить все капиталы предводителей, то у Канибацкого наверняка было более, чем у двух предыдущих в списке вместе взятых. До сих пор никто не знает, зачем он выбирался в предводители. Многие говорили, что от скуки ему в своей губернии было нечего делать и он, что б хоть как-то себя занять в свои пятьдесят решил попробовать себя на этом поприще. Меньшиков невольно спросил себя: «Кто сказал, что за деньги нельзя купить всего? В том числе и либеральных взглядов». Вторая рука Алексашкина тоже выглядела логично. Алексашкины – известный своими оппозиционными взглядами род. Еще прапрадед их писал Екатерине Великой письма, которые Августейшая предпочитала разрывать по прочтению, и издавался в «Трутне» Новикова. Но также ни для кого и не было загадкой, почему Тимофей Федорович Алексашкин – предводитель губернского дворянства. Давно была известна исключительная честность данного семейства. И несчастным Гродненским дворянам приходилось мириться со взглядами своего предводителя в обмен на честное ведение губернских дворянских дел.
– Так, я вижу две руки, что ж, пусть будет две, – подытожил председатель. Теперь попрошу поднять руки тех, кто воздержится от голосования.
Не одной поднятой руки не оказалось.
– Теперь, в порядке, утвержденным уставом, порошу поднять руки дворян, не одобряющих сей закон. – Как и ожидалось, все остальные руки был подняты на этот раз. Среди них были и руки Меньшикова и Безрукова.
– И того у нас два голоса за одобрение прожекта, двадцать семь против и нуль воздержавшихся. В таком случае, раз есть разногласия, необходимо предоставить обеим сторонам высказаться. Пусть каждая сторона выберет по одному оратору и начнем.
Выбрать «ораторов» для либеральной стороны не представляло никакой сложности. Канибацкий подошел к Алексашкину и сказал:
– Ну-с, надеюсь Вы защитите идеи свободы и равенства, Тимофей Федорович.
– Безусловно! Аристарх Николаевич, не только защищу. Мы докажем этим твердолобым, что каждому были даны равные права, что преумаление прав любого из сословий не только не справедливо, но и должно быть…
– Ну-с, и славно, – перебил его Канибацкий, – для него основная задача была снята. Уж очень не хотел он сейчас никому ничего доказывать, тем боле, что и сам не вполне понимал, что бы такого он должен был доказать. Подходя к Алексашкину он решил, что если и тот откажется от речи, то он ничего говорить не собирается. Это, в конце концов, его право, а уж права свои он знал и уважал.
Совсем другая была ситуация с противоположной стороны. Конечно, большинство на речь и не претендовало, но среди тех, кому было что сказать, развернулась настоящая полемика. В конце концов, выделились три человека, которые никак не хотели отдавать другому голос, все три искренне верившие, что именно они защитят дворянскую честь, в их, конечно, понимании, и переубедят и дворян, и Сенат и Госсовет не принимать проекта. Среди них были: предводитель Дворянского собрания Царицынской губернии Юрий Бенедиктович Самойлов, предводитель Дворянского собрания Костромской губернии Виктор Сергеевич Харитонов и товарищ предводителя Дворянского собрания Новгородской губернии Мальцев (сам предводитель не смог приехать по болезни, о чем известил собрание заранее и прислал вместо себя своего товарища). Между ними тремя развернулась ожесточенная дискуссия о том, кому представлять правую, консервативную сторону. Что же до остальных дворян, проголосовавших против, то большинству было решительно все равно. Они были уверены, что одного голосования уже было достаточно и что заседатели от государственных органов уже все поняли. Меж тем выбрать между этими троими было непросто.
– Да, господа, послушайте же, – заявил Самойлов, уже немолодой человек, лет, этак под сорок, с каким-то вечно обиженным выражением лица, – предоставьте мне слово и вы увидите, что все со мною согласятся. Ни у кого не будет и тени сомнения в ошибочности этого закона.
– Нет, нет, господа, – утверждал Мальцев, – если Вы и хотите услышать речь, которая защитит дворян, вэтой последней цитадели, где мы истинно свободны, так предоставьте слово мне.
– Но разве ж можно, – перебивал Харитонов, – чтобы такое важное дело, такое слово предоставлять товарищу предводителя. Я нисколько не сомневаюсь в его ораторских способностях, и в порядочности господина Мальцева, но лучше уж пусть слово будет за мной. Я человек в таких делах опытный, мне уже скоро седьмой десяток пойдет, и я не раз встречался по многим вопросам и с почившим в бозе Императором Николаем, и с ныне здравствующим и дай Бог ему на много лет здоровья Его Величеством нынешним Императором, посему я настаиваю дать слово мне, хотя бы из уважения к моему опыту. Я уж знаю, как все эти нововведения строятся и чего стоят.
