– Да, господа, послушайте же, – заявил Самойлов, уже немолодой человек, лет, этак под сорок, с каким-то вечно обиженным выражением лица, – предоставьте мне слово и вы увидите, что все со мною согласятся. Ни у кого не будет и тени сомнения в ошибочности этого закона.
– Нет, нет, господа, – утверждал Мальцев, – если Вы и хотите услышать речь, которая защитит дворян, вэтой последней цитадели, где мы истинно свободны, так предоставьте слово мне.
– Но разве ж можно, – перебивал Харитонов, – чтобы такое важное дело, такое слово предоставлять товарищу предводителя. Я нисколько не сомневаюсь в его ораторских способностях, и в порядочности господина Мальцева, но лучше уж пусть слово будет за мной. Я человек в таких делах опытный, мне уже скоро седьмой десяток пойдет, и я не раз встречался по многим вопросам и с почившим в бозе Императором Николаем, и с ныне здравствующим и дай Бог ему на много лет здоровья Его Величеством нынешним Императором, посему я настаиваю дать слово мне, хотя бы из уважения к моему опыту. Я уж знаю, как все эти нововведения строятся и чего стоят.
К ним подошел Меньшиков, которому несколько надоел их спор и который чувствовал усталость и уже хотел покинуть это собрание.
– Господа, почему же вы не можете решить этот вопрос полюбовно? Вы же взрослые люди, господа. Пускай представляет нашу сторону господин Харитонов. Он, действительно, всех нас опытнее. А у вас, господа, будет еще возможность высказаться, но, не уверен, что на этом собрании. Давайте же доверим это важное дело такому опытному человеку, – говорил Меньшиков с максимальной учтивостью, стараясь не затронуть и не обидеть двух других, помимо Харитонова. Честно говоря, ему, как и большинству в зале было абсолютно все равно, кто будет их представлять. Он выбрал Харитонова, поскольку Самойлов и Мальцев очень уж горячились, и, судя по всему, их речи обещали быть долгими.
Мальцев и Самойлов вынуждены были согласиться. Им и самим надоело спорить, продолжали же они, только из-за представления о пресловутой дворянской чести, которую боялись уронить в глазах друг друга, но их попросили, тем более такой уважаемый человек, как Александр Петрович.
– Господа, – воодушевился костромич, – вы не пожалеете, господа! После моей речи все будут против этой варварской, отвратительной реформы.
Когда председателю было доложено, что оба оратора избраны, он назначил слушания.
– Предводители «убернских дворянств, так как голосование начиналось с вопроса о том, кто против реформ, предлагаю начать наши прения с речи тех, кто за. Слово предоставляется предводителю дворян Костромской Губернии тайному советнику Харитонову Виктору Сергеевичу.
На кафедру взошел Харитонов. Вся его речь была насыщена патетическими нотками. Он стремился произвести впечатление на публику, иногда даже доходил до крика. Примечательно, что мало кто обратил внимание на тот факт, что неважно, как бы Харитонов произносил свою речь. И по общему настроению и по первому голосованию было очевидно, что дворяне против реформы, а речь Харитонова – простая формальность, почему-то воспринятая заседателями как «защита дворянской чести» в ее последнем оплоте. Глупость.
«Итак, – начал Харитонов, – господа, на наше внимание предлагается рассмотрение одной реформы, которую предлагается в скором времени ввести в действие. Но сначала давайте осознаем ту ситуацию, в которой мы находимся. Вот уже 18 лет как нарушен традиционный для России порядок существования и сосуществования людей. Мужик – основа России, да именно основа, я никогда не понимал, почему иногда называют основным в России дворянское сословие, крестьяне – вот оплот России, именно в крестьянстве ее сила, так вот, этот мужик нуждается в руководстве. Это и так каждый из нас знает, с тех пор, как у нас нет крепостного права, этот мужик совсем потерял себя. Сбор зерна среди бывших помещичьих землевладений постоянно сокращается, это, несомненно, отразится на нашей национальной экономике, попомните мое слово. Что же дальше? Дальше пришла земская реформа, которая, несмотря на все ее положительные черты, главная из которых, безусловно, меньшая зависимость от центра, также принесла свои «прогрессистские» (это слово он весьма иронически выделил голосом) новшества. В земских собраниях заседают крестьяне, получившие у нас новое имя «свободных сельских обывателей»… Как вы думаете, господа, много ли мужики, которые еще вчера пахали землю, которые еще вчера, прости Господи, доили коров теперь принимают решения административной важности, от которых зависят финансы того или иного региона, политические вопросы. Как вы думаете, господа, я опять еще раз вас спрашиваю, много ли эти мужики понимают? Нет! И это основное, что нам всем необходимо понять. Господа, что же нам предлагают теперь? Нам предлагают представить в губернских куриях и думах, господа, в губернских, на втором уровне власти! Нам предлагают предоставить мужикам там представительства, т. е. места. И что же? Может следующим шагом, будет предоставить пахарям места в Сенате?! – При этом он обратился к заседателю Ракитину, – А, может, и в министры мужика запишем? А что, господа, представьте, министр иностранного дела Фрол Михалов, только рожь уберет и в Берлин, на прием к канцлеру, прям так, в лаптях. Министр финансов – Борис Кривой, напьется и подпишет государственный бюджет Императору на рассмотрение. Вот к тому и идет. Но, господа, благородные дворяне, позвольте вам один вопрос: кто же в таком случае будет пахать землю? Может мы и пойдем? Прямо после собрания я предлагаю вам всем небольшой эксперимент, как приедете в свои губернии, пусть каждый из вас перекопает аров шесть, просто перекопает. Я думаю, что мужик, заседающий в думе должен чувствовать себя также. Я даже в этом уверен.
Россия сейчас на переломном этапе, и многое зависит от нас, от дворян. К нашему мнению прислушивается Сенат и Государственный Совет, – он указал рукой на заседателей от государственных органов, – господа, верьте мне, это реформа носит варварский, какой-то чужеродный России характер. Мы все понимаем прогрессистские, либеральные прожекты, которые носят разумный, постепенный характер, но это, господа, это же как обухом по голове… Чего стоят эти реформы? Кто их автор? Никто, они – какая-то ошибка деятельности государственной системы. Мы можем, нет, господа, мы просто обязаны сказать свое слово. Неужели эти так называемые «прогрессисты» могут заставить нас, родовых дворян поверить в значимость идей, которые имеют под собой лишь желание и крики о свободе. Но что есть свобода? Свобода – это независимость суждений, действий и мыслей! В таком случае, разве наши мужики не свободны, спрошу я вас, господа? Разве крестьянское сословие современной России не получило теперь полноценную свободу? А предоставив им места в куриях, собраниях и думах, разве мы, в конце концов, не обяжем их там заседать? Зачем мужику лишняя головная боль? Мы должны проголосовать против этой реформы единогласно просто из гуманистических соображений. У каждого человека в этом мире своя существенная роль и мы не имеем права эту роль менять. Я так считаю, надеюсь, вы считаете также.
Господа, все, что вы решите, что мы вместе решим, войдет в анналы истории. Мы должны сделать верный выбор. И мы его сделаем. Я верю в это. Потому что верю в себя, в нас и в Россию! «– патетически закончил Харитонов.
Зал зарукоплескал. Послышалось даже несколько «Bravo», Харитонов был воодушевлен. «Мальцев и Самойлов, – подумал про себя Меньшиков, – не пожалели об их выборе». Что до него самого, то он тоже несколько раз ударил аплодисментами в ладони, на том и покончил. Поразительно, но даже Канибацкий захлопал, что, конечно, заметил Алексашкин. В голове у него пронеслась мысль «Ничего, это ничего. Пусть они послушают мою речь. Неужели они не видят, ах, неужели, действительно, они не видят?..». Харитонов был воодушевлен. Как никак, а половину представителей противоположной стороны он заставил перейти на свою сторону. Конечно, ему хотелось бы, чтобы его сторона приняла верх единогласно, но он понимал, что Алексашкин есть Алексашкин и с этаким уродом уже ничего не поделаешь. Реальность есть реальность.
На кафедру опять взошел председатель. Он тоже, видимо, был впечатлен речью Харитонова. Но предстояла еще речь дворянина Алексашкина, и он объявил:
– Слово предоставляется предводителю дворян Гродненской Губернии Алексашкину Тимофею Федоровичу, —председатель опустил в анонсе чин оратора.
Алексашкин взял слово. В отличие от своего оппонента он говорил отнюдь не спокойно, а как-то даже нервно. Патетики в его словах почти не было, однако на крик, как и его коллега, он периодически также срывался. Все время говорил как-то отрывисто, но не запинаясь, а как будто моментально перед тем как произнести, продумывал каждое слово. Он понимал, что из присутствующих в зале сторонников реформы меньшинство, а, возможно, он один, поэтому говорить старался максимально выразительно, так, чтобы каждое его слово нашло отклик в мозгу каждого здесь сидящего.
