– Пап, мне нужно с тобой поговорить, когда ты сможешь? Как это? Куда? Какое море, папа, ты же не собирался? С кем? С к-е – м?!!! Да ты с ума сошел!» – у Лизы вдруг резко замерзла рука, державшая трубку. Она бросила телефон на пол, глядя на него с отвращением.
«Сука, мерзавка, тварь беспородная! Убью!!!» – топтала она ногами ни в чем не повинный аппарат. Злоба и ревность, помноженные на ненависть выходили из нее огромными порциями. Она раскрошила телефон до мелких кусочков, втоптала их в ворсистый ковер ручной работы и, упав на колени, завыла в голос, колотя сжатыми кулаками об пол.
Соседка с нижнего этажа, поливавшая на балконе цветы, испуганно вздрогнула. «Собаку они завели, что ли? Сами-то уехали, вот и воет животина некормленая! Жуть какая! Огромная псина, не иначе! Что делать-то? В милицию звонить? Или в МЧС?» – и она пошла советоваться со своим мужем, который мирно дремал в кресле, прикрывшись газеткой.
Семен Лукич Воронин не стал говорить, что у него уже созрел план. Незачем заранее воду мутить. Но у него в Кротовке свои связи. Жена его бывшая, Полина, оттуда родом. Давно они не виделись! Как свез ее обратно в отчий дом, так и не встречались больше. Говорили, в город она уехала, замуж там вышла. А с тестем у него отношения были замечательные. Старику-то сейчас уже под восемьдесят! Сколько он натерпелся от Полинкиной матери, один Бог знает! Та еще покруче доченьки была скандалистка! Выйдет за ворота, да и давай мужа своего поносить на всю улицу. Если б не золотой характер и не любовь – бросил бы он свою бабищу, факт! А так только посмеивался. Семен ему сколько раз говорил: бросай, переезжай ко мне, в Рождественку. А тот даже сердитый становился – мол, не понимаешь ты, Семка, ничего в любви. Нравится, говорил, мне, как она ругается: румяная становится, как будто молодеет на глазах. Вот и пойми – любовь это такая? С тестем виделся он совсем недавно. Узнал, что он жену похоронил, и приехал скоренько. Опять звал с собой. Не поехал, так и живет один в старой избе.
Лукич притормозил у магазина. Очень уж старик сладкий ликер уважает. Кокосовый. Только у них в магазине такой продают, Надюха – продавщица сама его любит, вот и берет в городе. Сейчас он прикупит тестю в подарок. И водочки. Не без этого, так разговор мягче пойдет. Лукич попросил Надюху упаковать бутылки в бумагу, положить колбаски на закусь и хлеба свежего. С пакетом в руках он вышел на крыльцо. Вот и с Надюхой у него были отношения. Но поняла она, что шансов охомутать у нее никаких, и бросила его скоренько. Лукич не обиделся. Баба к семье тянется, что уж тут попишешь! Но Надюхе что-то не везет пока с мужьями. Не берет никто. Спать, спят, а замуж – не берут.
Дорога до Кротовки была в основном грунтовая. Провели, правда, трассу недавно, но по ней получается длиннее. Вот и ездят друг к другу в гости по старой, проверенной. Кротовка поменьше их деревни будет. И не такая цивильная, как говорит Вишняков. Он-то, когда решил фермером стать, всю округу объездил. Дельный мужик, опять таки работу многим дал. И пример показал, как можно из захудалого хозяйства прибыльное дело организовать. Лукичу, как участковому, от этого только польза. Пьяни стало поменьше, летом подростки на полях Вишнякова подрабатывают: платит щедро, идут к нему с охотой. Опять таки, не шляются без дела, пиво не хлещут.
Дед словно поджидал его: сидел себе на крыльце, на верхней ступеньке и папироску посасывал. Увидел бывшего зятя, прищурился хитренько.
– И чего это ко мне таку важную птицу занесло?
– Здорово, батя, – Лукич приветственно помахал ярким пакетом. Потом достал из него пузатую бутылку и показал тестю.
– О! То, что доктор прописал! Микстура лечебная, бальзам! – Иван Савельич тут же выхватил ликер из рук Семена и прижал к своей впалой груди. «А похудел старик. Нет, скорее высох!» – у Лукича от чего-то тревожно сжалось сердце.
Они сели за стол, стоящий под навесом рядом с домом. Дед быстро нарезал колбасу и булку и откупорил бутылку. «А навыки не растерял!» – обрадовался Лукич.
– Ну, по первой! – Иван Савельич отпил из стакана совсем чуть – чуть. Посмаковал и только после этого допил остальное, – Ты по делу или как? Токмо не ври!
Лукич и не собирался врать. Но, глядя, как замер старик в ожидании ответа, все же соврал.
– Не по делу, а по велению души, Иван Савельич! Соскучился по разговорам с тобой. Кто же лучше тебя историю деревни знает? Ты ведь помнишь, как ты мне раньше про бывших хозяев рассказывал? А я все записал!
– А зачем? Кому это сейчас нужно-то? Все быльем поросло. Никого из Челышевых не осталось. Мирон с Анфисой давно уж в земле. И Надежда, его сестра померла. И Любавушка сгорела. И дочка ее, кроха совсем.
– Жива девочка, Иван Савельич!
– Да ну! Это как же?
– Кто-то вытащил ее из огня и спрятал. А потом к родному отцу под дверь в корзинке подкинул.
– Это Борьке что ль?
– Да, Борису Махотину. Он у нас сейчас дом в деревне купил, отдыхать приехал. Ты мне скажи, помнишь ли про пожар тот, когда Любава сгорела?
Иван Савельич помрачнел.
– Как такое забудешь! Темное дело, однако, до сих пор толком ничего никто не знает. Говорил тебе Борька, что его попервоначалу в грехе подозревали, даже в кутузку сажали? Только не виноват он, зря его Надежда поносила!
– А кто виноват?
– Ишь ты, спросил! Я тебе прокурор, обвинять? Слухи ходили разные. На пожаре-то наши сектанты стояли и радовались. Любава-то от их парня к Борьке ушла. Тот умом и тронулся, сынка их общего задушил. Ну, да ты знаешь! В деревне поговаривали, их рук дело – пожар. Только побаивались вслух обвинять.
– А сейчас эта секта существует?
– Да где там! Разогнали давно. Как старший их дед Иванов помер, так и распалось все. Молельня стоит в развалинах, травой заросла. Кто в город утек, кто по другим деревням. Боялись-то деда! Страшный человек был. И правила у них в секте суровые были. Детей за ослушание знаешь, как пороли! Плач по всей деревне слышно было. И, упаси Бог, вступиться. Обязательно потом у этого человека беда будет. Вот и терпели все, не роптали. Они и землю обрабатывали общиной, и это во времена советские, когда все в колхоз! Вишь, сила какая была! Им убить – нечего делать. Я так думаю. А Борька что, правду искать приехал?
– Ну, вроде того.
– Да опоздал он годков на двадцать. Что ж раньше-то?
Семен рассказал старику о делах, которые творятся у них в последнее время. Иван Савельич слушал, открыв рот.
– А что за дом купил Борька?
– А на обрыве, над Юзой.
– Да это не тот ли дом, в котором Мирон с Анфисой Челышевы жили? И Вера с ними, Анфисина сестра старшая. Вот до тех пор и жили, пока их сынок не утонул. С этого самого обрыва в реку упал, и отнесло течением. Только кепочку у дыры в заборе нашли! Мне Надежда рассказывала. Любава у них много позже родилась, уже тут, в Кротовке. А дом у них наш Василий Тихонов купил. Когда от отца отделиться решил. Не очень они ладили. И женился он на вашей, приезжали они вместе – красивая девка, молодая!
– Это Елена. У нее Борис дом и купил. Получается, вроде как Любавиных родителей дом!
– Получается! Эх, история… – Иван Савельич налил еще один стакан ликера.
Семен Лукич достал из кармана сложенный вчетверо листок. Расправил его перед стариком.
– Посмотри, Иван Савельич. Я тут нарисовал кто есть кто, – ткнул пальцем в рисунок. Старик достал из кармана рубашки очки и пристроил их на кончик носа.
– Вот, смотри. Это – Челышевы – старшие. У них двое детей – Мирон и Надежда. Так? Это – Крестовские, наши, рождественские. У них две сестры – Анфиса и Вера, постарше. Дед мой рассказывал, что у них до Веры еще были два сына, но умерли маленькими. Теперь Мирон женился на Анфисе. Их сын утонул. Позже родилась Любава, которую воспитала сестра Мирона Надежда. Тогда скажи, а где сестра Анфисы?
– Не знаю. Приехали они в Кротовку без нее, точно. Должно быть, осталась в Рождественке? Хотя, дом-то их продали Ваське Тихонову. Тогда где же она? И Надежда о ней никогда не упоминала.
– Вот – вот. Вера исчезла. Факт, что фигура на кладбище, которая нашего Мишку по голове приложила, имеет какое-то отношение либо к Челышевым, а, скорее всего, к Крестовским. Это не может пропавшая Вера, той уже и в живых-то нет, наверное. А если это ее ребенок? Сын, которому она рассказала о ценностях, спрятанных на кладбище?
– Да какие ценности? Жили Мирон с Анфисой как все, работали. И Надежда учительствовала. Вот, леший, вспомнил! – Иван Савельич ударил себя ладонью по лбу, – тогда, на пожаре, Надежда совсем ополоумела. Все пыталась в одиночку с огнем справиться. Мы-то понимали, что бесполезно: вспыхнуло все сразу и сильно, и сараи, и дом, и коровник. А она все металась посреди огня, кричала. А потом прокляла всех.
– Что сделала?
– У нее крест был большой. Весь в каменьях, может и золотой даже. Вот им она и прокляла этих, сектантов. А, мож, и еще кого. Того, кого виновником считала. Сектанты-то тут же разошлись, испугались. И, правда, жутко даже мне стало. Когда пожарный расчет прибыл, одни головешки по двору лежали. Потом ее, Любаву, вытащили. Жуть! – он сокрушенно покачал головой.
