Кучеренко выглянул в окно. «Помяни … и вот оно!», – сплюнул он в сердцах, глядя, как Лариса входит в здание.
Как же мне не везет в последнее время! Отчего так? Словно из – под носа удача уходит. Все я правильно рассчитал: не захочет он репутацию свою портить. И потому заплатит. Сколько просить надо? Господи, может, я много прошу? Так ведь не все мне, я же говорил! Алкать не хорошо, а желать-то можно! И не у нищего отбираю… А для этого урода такая сумма – копейки. А я все бумаги отдам, правда, мне они потом без надобности будут. Зачем мне чужое?
Отец Михаил прав был, когда сказал, что не готов я к послушанию. Мысли о мести из головы моей никогда не уходили. И сейчас столько я бед натворил! Господи, прости мою душу грешную!
Куда же он подевался? Почему уже три дня на работе не показывается? И не спросишь ведь! Сколько мне еще здесь его караулить? А если он уехал куда? Да еще и надолго? Господи помоги! Деньги кончаются, а жить на что? Не к матери же идти? Нельзя это, нельзя! Буду терпеть. Значит, надо так. Значит, новые грехи отмаливать надо! Отец Михаил меня от смерти спас, значит, была на то Божья воля. Значит, не все дела я на Земле закончил. И должен поставить точку. И я ее поставлю.
Махотин в растерянности стоял над могилой. Да, такого он еще в своей жизни не видел: крест действительно повернулся, открыв довольно просторную нишу в надгробии. И там явно раньше что-то было.
– Так вот что блестело! – Вишняков протянул Махотину открытую ладонь. На ней красовалась кучка песка с мелками осколками стекла.
– И это все сокровища? – Махотин опять заглянул в нишу.
– Похоже, что так. Однако не факт, что здесь ничего не было.
– И как это Лукич ничего не нашел? Нет, ты представляешь себе молодого участкового, роющегося в могильных холмах? – Махотин усмехнулся.
– А что тут смешного? Я бы тоже рыл, если бы чего такое знал! Ты бы не рыл?
– Рыл! Но я не участковый!
– Да если бы Мишка к кресту не прислонился и случайно рычажок не сдвинул, копай, не копай, ничего не найдешь. Ладно, пошли. Лукич из Кротовки приедет, может новости какие привезет. Ты вот, Борис, думал, когда сюда ехал, что в такую историю попадешь?
– Я в нее двадцать с лишним лет назад попал, Вишняков. И никому такого не желаю!
– Прости, не хотел. Давай о другом. Как на духу. Анну любишь?
Махотин споткнулся. Остановился и посмотрел на Вишнякова.
– Люблю.
– Учти, обидеть ее не дам. Ты же женат, и разводиться не собираешься? Сюда с женой приехал, с дочкой, так?
– И что?
– А то, что Анна и так в жизни хлебнула. По самую макушку! Что ты о ней знаешь?
– Она мне сама о себе расскажет, все, что захочет.
– Да не захочет она! Жаловаться не захочет, а хорошего в ее жизни и было только, что несколько лет с матерью родной прожила. Та ее любила безумно, отец, по ходу, слинял, узнав о беременности любимой. Да Катя, мать Анны, особенно и не расстраивалась! Только когда поняла, что больна, искать его начала. Мы отговаривали ее, что толку от такого мужика, дрянь человечишко! Не знаю, разыскала она его или нет, только в один момент о нем говорить перестала. Умерла у моей Светки на руках. Мы ее из больницы забрали, последние месяцы Светка ей сама уколы делала. А Анну мы удочерили. А через несколько лет такой же диагноз поставили и Светке. А говорят, рак не заразен! И Светка лечиться отказалась. Все равно, говорила, умру. И не переубедить!
– А Анну ей не жаль было? Она же во второй раз осиротела!
– Анна уже замуж вышла, за козла одного. Светка пить начала, вроде по маленькой, ликерчик, винишко слабенькое. Мы и не возражали особенно: понятно, целый день одна, скучно. Да и как запретишь? Вот оно, добро во зло! Анна у нас хозяйство вела. Прибегала в день три раза, готовила, убиралась. Дома муж – придурок, прости Господи, со своими тараканами в голове, заездил со своим порядком. А тут Светлана, да я со службы прихожу никакой! Досталось ей!
– Так Анна все же замужем? – Махотин отчего-то испугался.
– Нет. Погиб муж и сынишку сгубил. Разбились на машине. Вот тогда я за нее испугался, по – настоящему! – Вишняков помрачнел.
– А жена твоя?
– А она умерла раньше. Сама ушла, решила так, нас не спросив, и таблеток наглоталась. Вот тогда мы с Анной и осиротели. Она да я остались. Я – в деревню махнул. Дело – оно лечит. А Анна ко мне недавно приехала. Только оттаивать начала, а тут ты! Со своей любовью!
Махотин шел на ватных ногах. Он уже не слышал, что ему говорил Вишняков, он просто плакал. Внутри, без слез, текущих по щекам. Холодными пальцами тер переносицу, чтобы не щипало, не вырвалось наружу. Глаза уже давно ничего не видели четко, так, размытые контуры. Ничего не хотелось так остро, как увидеть ее, Анну. И чтобы Вишнякова при этом не было. Чтоб его совсем не было! Махотин ревновал к нему. Потому, что тот знал Анну, а он, Махотин, нет. Он жил с Анной в одном доме, чужой мужик, какой, на хрен, он ей отец! Махотина злило то, с какой тревогой Вишняков рассказывал о ней. Он права такого не имеет! Тревожиться за нее будет отныне он, Махотин. И точка. А встрянет Вишняков,…лучше пусть не лезет!
– Эй, Ромео, ау! Махотин, очнись, мать твою! – Вишняков показывал рукой куда-то вдаль, за кладбище.
– Едет кто-то?
– Лукич, кто же еще.
– Рано. До Кротовки не меньше часа! Да и не похоже на мотоцикл, едет быстро.
– Это машина.
Облако пыли остановилось возле них.
– Здорово, Бориска! – Леонид Борин открыл водительскую дверцу, – на рыбалку звал? О! Палыч! И ты здесь? Вы что, знакомы?
– Ну и тесный у нас город, блин! – Вишняков пожал руку Борину.
– Ты с новостями? – Махотин уже ничему не удивлялся.
– Ага. И еще кое с чем, – Борин кивнул на багажник.
– Есть предложение, – В Вишнякове проснулся командующий, – едем ко мне. А что, Лень, ты тоже в курсе дел, которые тут творятся?
– В курсе, в курсе. Поехали уже.
– Давай заедем ко мне, Лизу предупредить надо.
– Надо. А поговоришь с ней серьезно потом, – Вишняков исподлобья зыркнул на Махотина.
– Эй, я что-то пропустил? Бориска, кайся! А ты, Вишняков, чего на него волком смотришь? Столкнуться никак успели? Это на какой же почве?
– На амурной, Леня, он у меня Анну уводит, – Вишняков уже улыбался.
– Но ведь Анна не жена тебе? Борь, ты что, с Анной? Ну, ты и… – Борин покачал головой. Какой из себя ходок налево Махотин, он знал не понаслышке.
– А что, Борис у нас бабником слывет?
– Еще каким!
– Кончайте балаган! – Махотин разозлился. И куда все лезут? Это его дело, бабник он или нет. Разберется без посторонних.
Всю дорогу они подкалывали друг друга, припоминая и убежденного холостяка Борина, которого окрутила маленькая врачиха и Вишнякова, которому всегда было «не до бабс!» и Махотина, которые уже дважды наступил на одни грабли.
Махотин вошел в дом, оставив друзей на улице. Через минуту он показался на крыльце. В руках его белел какой-то листок.
– Что там, Борис?
– Она меня бросила. Лизка. Сама. Насовсем! – и он облегченно улыбнулся.
– Тебе повезло, Махотин! Не хотел бы я идти против дочки Крестовского. А так, может, и поживешь еще! – Вишняков похлопал его по плечу. Врагом Крестовского он стал сам. Просто это было давно. Но забывать из-за чего не собирался.
– Миха, ну расскажи! Ты че какой вредный?! – Санек ныл и подлизывался к брату не меньше получаса.
– Нечего рассказывать, отстань.
– Че там было, в могиле-то? Блестело что, брильянт? Или золото? – не сдавался Санек.
– Я не успел рассмотреть.
– А фигура тебя – хрясть по затылку, да? Вот взял бы меня с собой…, – Санек никак не мог простить брату обиду.
– Сань, попить принеси, – Миха решил отделаться от расспросов брата хоть таким способом. Голова еще болела, но ему было спокойно. Что говорить, перетрусил он изрядно. И не потому, что боялся, что этот помешанный его убьет. Захотел, убил бы сразу. Просто этот мужик с каждым днем становился все более безумным, так определил для себя Миха. А с сумасшедшего какой спрос? Он пытался с ним заговорить, но тот не обращал на Миху никакого внимания. Вернее, внимание было: когда давал еду или поил из старой эмалированной кружки тухловатой водой. И все. Сам с собой разговаривал, но, сколько Миха ни прислушивался, различал только отдельные слова. Однажды он принес какие-то тетрадки. Миха видел: старые, согнутые пополам. Читал, шевеля губами, головой покачивал, словно осуждая кого-то. А потом убрал в папку и надолго задумался. Звал, звал его Миха, которому пить хотелось, но тот словно не слышал. А, может, и вправду не слышал! Потом и вовсе ушел, закрыв его на замок. Сбежал Миха бы уже давно, да сил не было. Здорово его мужик приложил! Вообще, много что показалось Михее странным. Во – первых, мужик молился. Каждое утро и каждый вечер. Бормотал монотонно, вскрикивая иногда довольно громко «Господи, прости!» и при этом истово крестясь. У отца Михаила какого-то прощение просил часто. Даже слезы в голосе слышались. Миха еще и поэтому испугался: черте что можно ожидать от фанатика религиозного. А то, что мужик верующий, Миха не сомневался. Хотя, хороша вера – по башке ему дал! Как то не по – Божески это! Миха очень хотел бы тетрадочки эти полистать, только прятал их мужик где-то наверху, когда уходил. Ни разу не забыл. А Мишка, как в себя пришел, решил виду не подавать, что ему лучше уже. Но мужик и сам заметил. Осторожничать начал, молчал больше. Так Миха ничего и не узнал.
