Ознакомительная версия.
Гришка сразу уловил мои душевные изгибы.
– Нет, Меркулов, здесь ни-ни! Давай исполним ритуал, доползем до парка. И потом, не каждый же день, упаси господи, на лыжах ходишь!
Я покивал. Хотя очень хотелось начать прямо тут. Притом что сегодня с утра пить не собирался ни под каким соусом. Мы тащились в сторону центрального входа и о чем-то оживленно беседовали. То есть перекидывались ничего не значащими фразами, которые обычно шныряют между старыми друзьями. Я просто кивал и думал. Последние месяцы, а именно после дебилизма с наследством, я стал подвержен жестоким приступам лирической меланхолии. Сейчас был именно тот вариант.
Типа, о, парк «Сокольники»! Кто не знает парка «Сокольники», многократно описанного Чеховым, Куприным и братьями Вайнерами?! При чем здесь Вайнеры?! Ах да. «В Сокольники он рвется, гад!» Вот. Продолжим. О, тенистые аллеи, в которых изучало азы половой жизни и безудержного пьянства не одно поколение москвичей! Не считая гостей столицы! Как там говорит Тузенбах в «Трех сестрах», правда, не про этот чудесный парк, а про какую-то провинциальную Шую? «Какие красивые деревья и, в сущности, какая должна быть около них красивая жизнь!»
При чем здесь «Три сестры»?! При том! А этот терпкий запах осенней листвы, которым можно, как шипучим, бьющим в нос квасом, запивать любую гадость, включая чешский ликер «Бехер»?! Да, да, именно в этом парке ранней осенью, давным-давно я впервые нежно залез в трусы к девушке Наташе. И случилось чудо. Ее резко зеленые глаза вдруг превратились в бледно-голубые. Я был сражен. Как?! Отчего?! Просто чудо. Я проделывал манипуляции с трусами еще и еще. И волшебная сказка повторялась. Вокруг падали листья, сновали шустрые бабушки, шебурша своими клюшками в осенней листве в поисках пустых бутылок. У сосны гадко срал чей-то пудель. Серый. Точно, серый. И, отгадившись вволю, радостно работал зад ними лапами, наполняя воздух миазмами своего дерьма, смешанного с тем самым незабываемо тревожным ароматом осени.
Стоп. Или глаза у нее были голубые, а становились зелеными? Вот ведь не помню! Да-а, допился. А ведь Наташа была единственной женщиной за все бестолковые сорок с гаком лет, которая меня искренно любила. А что вышло? Ничего.
Короче, кто все это помнит, кто в этом парке переживал мгновения любовного счастья или невыносимого похмелья, эти чувства крайне близки друг другу, есть в них какая-то круговая порука, тот прекрасно понимает, что быть в «Сокольниках» и не посетить стеклянную шашлычную по левую руку от входа – это выше сил любого стоика и моралиста!
Собственно, на этом месте мой внутренний лирический понос и остановился, потому как мы и подошли к этой самой шашлычной.
– Ну? – с тревогой и надеждой спросил Гришка.
– Вне всякого сомнения. Без страха и упрека. А что лыжи? Не убегут.
Интерьер заведения за столько лет особо не изменился. Да, в сущности, главное же не интерьер, не время, а пресловутый гений места.
– Ну и что будем жрать? – довольно улыбался Гришка.
– Значит, так, нашу водяру здесь пить не будем. Не для того я протащился пол-Москвы, чтоб пить водку в духоте забегаловки. Пусть даже такой исторической! – Я полистал меню. – Граммов триста коньяка, по шашлыку, да и воду. И еще какой-нибудь тупой салат, типа огурец с помидором. Чисто отметимся, и вперед.
За столом говорил в основном я. Гришка в это время радостно налегал на коньяк, пожевывал мясо, доставал платок, шумно сморкался и туда же умно сплевывал какие-то недостойные его организма кусочки. Заслышав о наиболее кровокипящих фактах моего недавнего жития, он осуждающе покачивал огромной головой и опять сплевывал всякую ерунду в платок.
– Слушай, по-моему, ты совсем допился! Чушь какая-то! Ну, скажи мне честно, ну зачем тебе это было нужно?
– Тоже умную мысль изрек! Зачем?! Сам у себя миллион раз спрашивал! Не знаю! Может, как я сейчас понимаю, хотелось, чтобы кто-то был рядом, пусть даже условно. Этакая фикция человеческих отношений. Обманка. Самого себя. Опять же, но это уж чистый эгоизм, хотелось быть хоть кому-то нужным. Чтобы не чувствовать себя окончательным мурлом! – Я чего-то разволновался и тяпнул пару рюмок подряд. – И вообще, знаешь, как обидно было, когда меня мудохали! Боль – фигня. Обидно до соплей. Вот, слышал, какому-то дебилу, кажется, в Новой Зеландии дали шесть лет за то, что он бросил в подростка ежом! А я не еж и не подросток! Да и в суд я не пойду, пришьют организацию притона с этой шлюхой! Кто же поверит, что она у меня на хате сидела и Гоголя читала!
– При чем здесь еж?! Поздновато тебе по репе шарахнули. Надо было пораньше. Может быть, поумнел бы. Хотя вряд ли. У тебя же была какая-то нормальная баба, ты же чего-то там блеял мне по телефону? Марина? Карина? – Лоськов наконец дожрал шашлык, поморщился, брезгливо отодвинул тарелку, надел очки и стал внимательно изучать графин с коньяком.
– Марина. Нормальная?! Если учитывать, что все мои знакомые бабы были с откровенным подтеком крыши, то у нее это славное качество было развито в меньшей степени. Марина кончилась. Вышла замуж, дай бог ей счастья. Только она почему-то не отклеилась от меня. Очень странно. Либо я чего-то не понимаю, либо я совсем идиот!
– Вне сомнения, и то и другое. Это я тебе как старый товарищ говорю.
Григорий, наконец, закончил исследовать графин, опять покачал головой, крякнул, налил рюмку и хлопнул.
– И сколько ты с ней проболтался?
– Ровно три года! Странная, конечно, девушка. Ей тридцать один было в этом году. Знаешь, где я ее откопал? В «Утреннем экспрессе». Она там для всяких фотороманов, есть такой жанр в журналистике, типа пишешь статью, а под нее иллюстративный ряд, так вот она там топлес снималась. Атас, да? При этом никакая не шлюха! Зачем она это делала, понять не может. Сколько раз говорила, что ненавидит себя за это! Да и при этом еще и сильно верующий человек, регулярно ездит куда-то в Крым, к батюшке, на исповедь и все такое.
– Да ладно, в Крым, к батюшке?! Да по мужикам она ездит! Тебе-то она не давала, как я понимаю, а трахаться хочется. Вот и шлялась по мужикам подальше от столицы!
– Нет. – Я еще пригубил водки. – Нет. Я ей всегда верил. Она честный человек и на выпендрежное вранье не способна. Знаешь, каких она замечательных зверюшек из глины мастрачит, а потом дарит всем знакомым? Красота просто. У нее удивительное сочетание равнодушия и наплевательства с бескорыстием и добротой!
– Да ладно сопли тереть, ты же, козлик, любил ее! – Гришка мимоходом прикончил графинчик, заказал еще сто пятьдесят и по-барски развалился на чахлом стуле.
– Не знаю. Наверное. Наверняка. Хотя любовь – слишком сильное для меня слово. Я самого себя-то люблю, так, привык просто.
Часа через три наша трапеза была закончена. Вскоре мы добрались до лыжной базы, находящейся метрах в четырехстах от забегаловки. Гришка долго и нудно выбирал подходящие аксессуары. Алкоголического вида кладовщица, с лицом удивительно похожим на гитариста «Роллинг стоунз» Кита Ричардса, безмолвно покуривала. Гришку уже сильно штормило среди частокола лыжных дров.
– А вот, барышня, есть ли у вас, к примеру, «Фишер», или «Свиксалулит», или на худой конец, ладно, простенький «Россиньоль»?
– Мальчики, – ответила, как и положено, баском, дамский вариант Кита Ричардса, – есть отличный вариант, «Быстрица», отечественного производителя.
Тут мое терпение лопнуло.
– Слушай, – говорю, – а зачем нам лыжи?! Видел, как настоящие альпинистские барсы и примкнувшие к ним шерпы корячатся в Гималаях? У них нет лыж! Одни палки! А они толк в зимних прогулках знают! Берем палки, и вперед!
Кладовщица ни на секунду не изменилась в лице, только посильней затянулась, когда мы взяли четыре лыжные палки, честно заплатили залог и ушли.
Мы, проваливаясь по колено, неутомимо шли по лыжне, наслаждаясь пьянящим морозным воздухом. В кои годы, в декабре, хоть и совсем на чуть-чуть, зима образумилась и покрыла лес настоящими сугробами. Неосторожная синица-гоголехвостка, клевавшая багряные горсти бузины, гортанно застрекотала и, нарушая снежную идиллию, рванула в глубь леса, когда мы запустили в нее пробкой из-под вермута.
– Дятел, дятел, сколько мне жить осталось? – неожиданно спросил я, когда Гришка стряхивал на нереально белый снег золотящиеся капли вермута из опустевшей бутылки.
Дятел ничего не ответил, но продолжал долбить еще часа три.
– Может, по водочке? – меланхолично вдыхая волшебство зимнего леса, предложил я.
Гришка кивнул. После «Кубанской» солнце стало оранжевым, лес стал синеть в просеках, иногда переходя в мутно-фиолетовый оттенок. В кустах слева что-то захрустело.
– Чую, чую, – романтично заметил Гришка, – сохатый ломится, сейчас их пора…
Из кустов вылезли три милиционера. Им представилась идиллическая картина. В лучах заходящего солнца два придурка, запрокинув одухотворенные лица к небу, брели сквозь бурелом и валежник с лыжными палками, при полном отсутствии самих лыж.
Ознакомительная версия.
