Ознакомительная версия.
– Исхудал ты весь, Петька. На лице одни глаза да нос.
Петь, брось ты переживать из нас, баб. Относись ко всему философски – ты, ведь, интеллигент.
– Интеллигенции у нас нет.
– Интеллигенции нет, – проговорила Анастасия, глядя на Петра, – А интеллигенты остались.
– Остались, – вздохнул Петр, – Чем больше в обществе интеллигентов, тем меньше у общества непонимания то, что оно недополучает.
– Если в желудке болит, то тебе поможет обычный гастал или но-шпа.
– Поможет, – согласился Петр, хотя и не поверил в это.
– А я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Не знаю. Может, мы это… – Петр прервал фразу, подыскивая подходящее слово.
– Знаешь, Петя, ты не суди ее.
Женщина – это ведь, божья тварь… А, мы «это», у тебя или у меня?
– Пойдем в лес.
– Давай. Только возьми какой-нибудь плед.
Петр зашел домой и взял плед и бутылку сухого вина из бара. С тех пор, как он бросил пить – вино в его доме было всегда.
Когда он пил – вино в его доме случалось часто, так, что, в этом смысле, почти ничего не изменилось.
Только теперь в его доме было хорошее вино…
…Через пол часа, они вдвоем, написали очередную первую главу в истории человечества.
А еще через некоторое время, расслабившийся, но уже уравнявший дыхание Петр, смотрел на обнаженное, загорелое тело Анастасии, сидевшей на коленях и пившей вино прямо из горлышка.
И на то, как лучи солнца, отражавшиеся и преломлявшиеся в линзе из виноградной лозы, сверкали на голубизне неба.
– Ты молодец, Петька. Хорошо, что вино взял.
– Я лимон забыл.
Анастасия прошлась глазами по телу художника от пальцев ног до макушки, задержав взгляд где-то посередине, полукавничала искринкой зрачков:
– Ничего. Я найду себе что-нибудь кисленькое.
– Тогда, мне будет сладко, – еще успел подумать Петр, магелланствуя в удовольствие…
…По поводу того, является ли женщина «Божьей тварью», Петр как-то спросил у батюшки из Гребневской церкви:
– А, может, женщина – это, все-таки, создание дьявола?
Батюшка задумался о чем-то своем – и Петру показалось, что седовласый человек в долготерпеливой одежде что-то вспомнил – а потом ответил:
– Не каждая…
А еще через некоторое время, он добавил:
– Все равно, Бог любит людей независимо от их достоинств или недостатков, – и Петру ничего не оставалось, кроме как вздохнуть:
– Тогда, у нас с Ним возникают одинаковые проблемы…
…Анастасия оказалась права.
Гастал помог.
Хотя и только на время…
…Любовь зреет в любви…
Ленина любовь к Владимиру как-то не вызревала. И до счастья, почему-то, не доживалось.
…Выйдя замуж, Лена, как будто и не села в поезд, а попала в зал ожидания на станции, на которой забыли вывесить расписание движения.
И было не понятно – ходят ли вообще, поезда по тому пути, на котором находится эта станция.
А если ходят, то не известно – какова цель их маршрута.
Куда ведет эта дорога?
Предвидеть то, как сложится ее жизнь с новым мужем, она не могла.
Не хватало воображения.
И это было не ее проблемой, а общечеловеческой.
Воображения людям всегда хватает только на то, чтобы выдумать лучшее, а не на то, чтобы представить все так, как станет на самом деле.
Видимо, это происходит оттого, что воображение – это защита от судьбы, а не нападение на нее…
…Лена готовила мужу завтрак на кухне.
Думать о том, кому бы она предпочла жарить яичницу, ей не хотелось, а, может, она уже боялась.
Или, просто торопилась на работу.
Муж в это время еще лежал в постели.
Из них двоих, на работу нужно было торопиться только ей.
Так уж вышло, что ее муж жил проще.
Не то, чтобы Владимир, муж Лены, был пьяницей, лентяем или ничего не умел – просто он был никем.
И ему за это – не было стыдно.
В стране, гордившейся тем, что ее, пока не граждане, но еще жители, любят и умеют работать, таких людей было пруд пруди. И не то, чтобы Лена стыдилась своего мужа – просто, ей нечем было в нем гордиться.
Хотя и поняла она это не сразу…
…Лена и Владимир познакомились давно.
Еще когда-то, много лет назад, их познакомил ее первый муж.
Тогда впечатление от Владимира у нее оказалось никаким. Одно удивило ее – в доме Владимира не было ни одной книги.
Это неприятно поразило Лену.
Она подумала:
– С кем же дружит мой муж?
Случай правил случайностью, но Лена этого не заметила.
И теперь, это воспоминание она старалась отогнать от себя.
Или, себя отогнать от этих воспоминаний.
– «У меня все хорошо. Муж меня любит – это главное», – за этими словами, как за покосившимся заборчиком, Лена пряталась, ощущая, до поры, до времени, комфорт, граничащий с оправданием.
Не признаваясь себе в том, что это оправдательный приговор.
Без права апелляции.
Правда удобряла ложь, и ложь росла.
И, конечно, Лене не приходила в голову мысль о том, что человек, не читающий книг, никогда не научится любить. Он просто не знает – с чего нужно начинать учиться этому.
Самое сложное в душе – осознать то, что происходит с ней на самом деле. Лена вступила в рыночные отношения со своей памятью, и память, пользуясь своей монополией, поставляла ей все подряд, не позволяя торговаться и отбрасывать нежелаемое.
Впрочем, Лена об этом не думала, хотя, уже позже, придя на работу после очередного разноса, устроенного мужем, она сказала Лике:
– А, может, любви просто нет?
Ведь многие ее никогда не видели, – и Лика ответила, пожимая плечами:
– Многие не видели Тихого океана.
Это не значит, что его нет.
– А, что, для того, чтобы жить с человеком, его необходимо любить? – спросила Лику Лена.
– Наверное, я должна тебе ответить, что обязательно.
Но, скорее всего – это не правда.
Вот, что я знаю точно, так это то, что с любимым жить лучше.
Да и вообще, Ленка, брак без любви – идея пошлая.
На самом деле, проблема Лены оказалась куда проще – им с Владимиром просто не о чем было разговаривать…
…Не то, чтобы Петр много знал или как-то особенно интересно рассказывал, но у него хоть бардак в голове был.
И из этого бардака он время от времени извлекал что-то.
Как оказалось – на все случаи жизни.
В ее доме висели картины Петра. И, когда Лена обмолвилась Владимиру об этом, тот, через некоторое время, принес в их новую, но, почему-то, остававшуюся, все-таки, его, Владимира, квартиру из магазина репродукцию Шишкинского «Утра в сосновом бору». В раме из сергиев-посадского багета: – У тебя висели картины неизвестного художника, а у нас будет висеть классика…
С культурой трудно бороться, но легко воевать.
– Петр Габбеличев известный художник, – хотела сказать Лена, но промолчала всю свою фразу, – Просто ты его не знаешь.
В то время, она еще не боялась мужа, а промолчала потому, что вспомнила разговор с Петром:
– …Знаешь, живой классик, мы сегодня на работе о Сальвадоре Дали разговаривали, а мне и сказать было нечего. Не про «Трех медведей» же говорить, – Лена накрывала на стол на кухне, а Петр сидел на маленьком диванчике и ничего не делал.
Чисто семейная фаза.
Петр улыбнулся и сказал:
– «Три медведя» – тоже занятная вещь.
– Что в них занятного? Даже тот, кто ничего не знает о картинах, знает этих медведей по конфетам.
– Многие не знают главного.
– Перестань, классик, Шишкина знают все.
– А трех медведей написал не Шишкин.
– Как – не Шишкин?
– Трех медведей написал Савицкий. Шишкин написал только сосновый бор.
Когда картина была окончена, Шишкин предложил Савицкому выставить картину под двумя фамилиями, но Савицкий – может, нуждался, а может, просто пил – попросил побольше денег, и разрешил Шишкину выставить картину под одной фамилией.
Вообще, с цифрой три в искусстве связано много интересных моментов.
Например, на самой большой картине в Третьяковской галерее, «Явление Христа народу», у левых трех рабов отражение набедренных повязок отличается по цвету от самих повязок.
И, поэтому, ясно, что картина, писавшаяся двадцать пять лет, не дописана.
Хотя я думаю, что Иванов просто не обратил на эту деталь внимания.
– Все загадки, классик?
– Нет.
В Пушкинском музее на гравюре Рембрандта «Три распятых» никто не может найти третьего распятого.
– И где же он?
– Эта гравюра изображает вид глазами одного из распятых.
И третьего, естественно, на ней нет.
– Отлично, – улыбнулась Лена, – Теперь, если зайдет разговор о картинах – скажу, что ты меня просветил.
А-то, все мужья моих подруг, только о футболе и хоккее.
– Да? – Петр, улыбнувшись, посмотрел на Лену, – Тогда, скажи подругам – пусть узнают у мужей: кто изобрел канадский хоккей, и с какого расстояния бьется одиннадцатиметровый в футболе?
– Канадский хоккей? Конечно, канадцы.
– Нет, – Петр продолжал улыбаться, – Канадский хоккей изобрели англичане. И английские колониальные офицеры привезли его в Канаду.
– А одиннадцатиметровый-то, что?
– На самом деле – это двенадцатиярдовый штрафной.
Ознакомительная версия.
