Ознакомительная версия.
– Возьми, браток.
– Не надо, обойдусь, – отстранил руку Воробушкин и покраснел.
– Это товарищи тебе прислали, не мои это…
– Все равно, у меня есть пока.
– Возьми, мало ли что. Не пригодится – вернешь. Разбогатеешь – отдашь.
Цыганок совал ему в карман кредитки. Воробушкин уступил.
– Вот еще. Летом в баню часто ходить не стоит. Я на реке иногда бываю. Рыбку ловлю, купаюсь с ребятами. Там это, на зареченском берегу. Если повяжу голову полотенцем и хвоста за тобою не будет – подходи поближе.
У Воробушкина просветлело лицо. Глядя ласково на Цыганка, он спросил:
– На Кавказе ты был?
– Нет, не пришлось, – сознался Цыганок.
– Там все вот такие. Там бы тебе работа нашлась. Там бы и мне нашлась, – вздохнул он.
Он обнял товарища так, что у того хрустнули кости и потемнело в глазах.
– Спасибо тебе, – почти нежно сказал Воробушкин.
– Выйдем по очереди, – с трудом переводя дух, сказал Цыганок. – Сначала я, потом ты. Прощай.
– Прощай пока.
После ухода Цыганка Воробушкин подождал минут десять и тоже вышел.
Первым, кого встретил Воробушкин на улице, был тот коротконогий человек в сером пиджачке, которого меньше часа назад он оставил чуть не без признаков жизни далеко от этого места.
Человечек сидел на тумбе у ворот и спокойно курил папиросу.
Воробушкин даже замигал, увидев его. Коротконогий встал и ровной походкой гуляющего для поддержания здоровья человека отошел в сторону.
Если бы не клетчатый пиджак на нем, насквозь промокший от пота и потемневший на спине, Воробушкин решил бы, что все это обман зрения.
С минуту оба разглядывали друг друга, потом коротконогий улыбнулся и поправил на голове панамку.
Воробушкин сошел с тротуара, присел на корточки и вытащил из мостовой камень. Человечек втянул голову в плечи и мгновенно исчез в подворотне, и сразу же вместо него оттуда появился плотный, красномордый городовой. Медленной, плывущей походкой он начал подвигаться к Воробушкину.
Воробушкин отвернулся, присел на тумбочку и застучал камнем по каблуку. Городовой подошел и стал рядом. Воробушкин сделал вид, что увлекся работой и не заметил его. Городовой по-начальнически крякнул. Воробушкин не торопясь повернул к нему голову, потом быстро вскочил, широко улыбнулся и, показав на ногу, объяснил:
– Приколотил кое-что.
И, не дождавшись ответа, он торопливо отнес камень на место, сунул в гнездо, даже постукал по нему каблуком, обернулся к полицейскому, снова улыбнулся и снова объяснил:
– На место положил. Пусть лежит, может, еще пригодится.
И, подойдя вплотную к городовому, вежливо приподнял фуражку.
Городовой козырнул и отвернулся.
__
После свидания с Цыганком в бане, каждый раз, когда Воробушкину удавалось скрыться от шпиков, он приходил к реке в ожидании встречи.
На противоположном от тюрьмы берегу лежала опрокинутая старая лодка.
Воробушкин забирался под нее и лежал там до вечера. Из-под лодки далеко видна была река, оба берега, тюрьма и церковь на той стороне.
Прошла неделя, потом еще неделя и еще… Цыганок ни разу не появился. Воробушкин снова начал слоняться по улицам. Теперь он сутулился еще больше, перестал бриться и оброс до глаз торчащей во все стороны сивой щетиной. Целые дни он проводил на улицах, ни с кем не заговаривал, но пытливо, как глухонемой, вглядывался в лица. Его тоже ни разу никто не остановил и не заговорил с ним. Воробушкин одичал.
Не раз он уже слышал за своей спиной шепот:
– Сумасшедший…
Няньки уже пугали им детей. Теперь уже все реже увязывались за ним шпики, но зато по его пятам ходила целая ватага ребят. Сначала они издали со страхом наблюдали за этим неизвестно откуда появившимся высоким человеком. Потом осмелели, начали задевать его. Он удирал от них, но они с криками толпой гнались сзади и бросали в него грязью.
Один – лет десяти – изводил его больше других. Казалось, травля Воробушкина была единственным делом и заботой этого мальчика. Воробушкин терпел и редко оборачивался, даже если в него летели комья грязи и камни, но, когда он видел этого подростка, у него сжимались кулаки.
Он стал реже показываться на улицах, старался незаметно забираться под лодку на берегу и не вылезал оттуда до темноты.
Лежа под лодкой, он подолгу блестящими глазами оглядывал крохотные окна тюрьмы.
Кончились деньги, и не было надежды найти работу. Опрокинутая лодка стала его домом.
Однажды его убежище было открыто, и по дну лодки загрохотали камни.
Воробушкин решил притаиться и переждать.
Мальчишки долго издали обстреливали камнями лодку, потом, осмелев, подошли ближе. Они окружили лодку и гикали, как заправские охотники, выкуривающие крупного зверя.
Воробушкин лежал, уткнувшись лицом в солому, сжав зубы, ждал, пока ребятам надоест его травить и они оставят его в покое.
Не получив отпора, мальчишки осмелели. Кто-то придумал новую игру, подкрался к лодке, вскочил на нее, изо всей силы затопал ногами над головой Воробушкина и, соскочив, удрал. За первым прыгнул второй, потом третий. Скоро уже двое или трое без остановки танцевали на днище.
На Воробушкина сыпался песок, валились куски присохшей ко дну грязи, но он лежал неподвижно.
Тогда черномазый притащил шест и, подкравшись, ткнул им под лодку.
Лодка дрогнула, и мальчишки бросились врассыпную. Кто-то крикнул:
– Митька, беги!
Но прежде чем Митька успел бросить шест и отбежать десять шагов, его догнал Воробушкин и сбил с ног, потом схватил за ворот, поднял одной рукой и начал трясти. У Митьки во все стороны болталась голова, он открыл рот и, выкатив темные остановившиеся глаза, не мигая смотрел на Воробушкина.
– Что я тебе сделал, что я тебе сделал, подлец? – кричал Воробушкин.
Митька шевелил губами, пытался что-то сказать, но не мог.
– Ну что, говори? Говори, что я тебе сделал?
Воробушкин перестал трясти мальчика, но все еще держал его за ворот, приподняв над землей.
– Я… я не буду больше, – икая и давясь, сказал Митька и заплакал.
Воробушкин поставил его на землю. Сердито посмотрел на него и сказал спокойно:
– Пойдем к отцу. Где твой отец?
– Там… – И Митька ткнул пальцем в сторону реки.
– Где «там»?
– В остроге, – тихо сказал мальчик.
Воробушкин наклонился, недоверчиво поглядел ему в лицо, потом сморщил лоб.
– Давно он сидит?
– Давно, – вздохнул Митя, – месяц уже! – И лицо его сделалось обиженным и грустным.
– Эх ты, глупый! – Воробушкин положил руку на голову мальчика и взъерошил волосы. – Давай дружить будем.
Когда мальчики, не дождавшись Митьки, вернулись на берег, они увидели на опрокинутой лодке сидящих рядом и мирно разговаривающих Митьку и Воробушкина.
– Подходите, не бойтесь, он не тронет, – позвал товарищей Митька.
Мальчишки один за другим осторожно подходили к лодке.
Один спросил шепотом:
– Он сумасшедший?
– Совсем немножко, – так же шепотом ответил за Митьку Воробушкин.
Воробушкин соскучился по людям. После долгих дней молчания он охотно разговаривал с детьми.
Теперь жители Заречья встречали его на улицах постоянно в обществе подростков.
За короткий срок Воробушкин изменился – повеселел, перестал чувствовать себя чужим и ненужным в этом городе, уже не слонялся без толку. Он снял сарайчик, оборудовал в нем мастерскую, завел голубей, удочки, переметы, сдружился со всей зареченской детворой.
В Заречье к нему скоро привыкли, считали шалым, немного свихнувшимся, но безобидным человеком и охотно несли к нему чинить различную домашнюю рухлядь.
Воробушкин бегал с мальчишками по улицам, гонял голубей, обучал мальчиков слесарному ремеслу, ловил с ними рыбу, учил грамоте и рассказывал длинные интересные истории.
Арестант встал и снова подошел к окну.
За окном – над тюрьмой, над рекой, над деревьями – голубело бездонное небо.
Вдруг он вытянул шею и начал всматриваться. Там, высоко над Заречьем, плыла в воздухе стайка птиц. Из окна тюрьмы они казались не больше бабочек.
Птицы кругами плавали в воздухе, круто забирали вверх, на мгновение замирали на месте и вдруг, сложив крылья, кубарем летели к земле.
– Турманы! Турманы!.. – шептал арестант. Он поднялся на носки и прильнул к окошку. – Наверно, это Воробушкин, – решил он. Улыбка впервые за несколько месяцев пошевелила губы арестанта.
А голуби всё кружились над Заречьем, появляясь и исчезая.
И каждый раз, когда казалось, что они больше не вернутся, они появлялись снова, и снова высоко поднимались вверх и, кружась и кувыркаясь, наслаждались редким солнечным днем.
Один – белый – выделялся особенно: он круто набирал высоту и почти исчезал из глаз, потом, наткнувшись на невидимое препятствие, замирал на месте, трепеща крыльями, и вдруг разом ронял их и, широко распустив белый хвост, вертясь через голову, камнем падал вниз. И только у самой земли, когда казалась уже неминуемой гибель, он расправлял крылья и снова летел вверх.
Ознакомительная версия.
