Ознакомительная версия.
Про Мишку он вспомнил спустя пару недель. Никто не мог его найти и вызвать, кроме него, Городецкого. Только он знал номер Мишкиной партии. А он забыл! Забыл, что у Вовки и Таньки есть сын Мишка. А может, и хорошо, что забыл? Еще одна травма для несчастного парня – знать всю правду и наблюдать завершение страшной истории.
Мишку, кстати, он встретил спустя много лет, тот окликнул его на улице. Городецкий обернулся – кто мог окликнуть его «дядя Илья»? Узнал его сразу, Мишка стал очень похож на Вовку. Те же пронзительные серые глаза, тот же упрямый рот.
Они обнялись. Мишка рассказал, что через два года после смерти родителей ему дали квартиру в Тушино. И еще спустя пару лет он женился. Теперь он, отец двух дочерей, по-прежнему мотается с партиями, любит работу свою, а жену и девчонок обожает. Городецкий дал ему свой телефон, но Мишка так и не позвонил.
Вспоминая Ходасевичей, он думал, что не сделал для них самого главного. Например, мог устроить Вовку на работу. На студию, к примеру. Талантливый и толковый Ходасевич освоил бы любую профессию начиная от гаффера, бригадира осветителей, или дольщика, того, кто катает тележку с оператором, или кабельщика, какая разница… И Таньке тогда, во время Вовкиной отсидки, не деньги надо было носить, а помочь. Устроить в монтажную, например, или к гримерам. Девчонки ее бы всему научили. И еще на студии был медпункт. И как раз в то время ушла на пенсию врачиха Инна Львовна. Место, конечно, пустовало недолго, уже через дня три в кабинете сидела молодая восточная красотка с серьгами до плеч. Говорили, чья-то любовница.
Он мог похлопотать за Таньку. И вполне вероятно, что шеф его бы послушал, влияние Городецкого было тогда вполне ощутимым. Мог, но не стал. Хотя однажды об этом подумал. А потом быстренько проскочила другая мысль: Танька – человек конфликтный, всегда лезет на рожон, улыбаться и шутить не умеет. И будет она как бельмо на глазу. Никому не нужна несчастная, больная и плаксивая женщина. К кому претензии? Правильно, к нему. К тому, кто протежировал. Вот и не захотел лишних проблем. Уговорил себя, что Вовкину семью он не бросил. Взятки гладки. И еще: мог, наверное, попробовать Вовку лечить. Тогда уже появились «торпеды», зашивались все кому не лень. Он предложил Вовке как-то попробовать, тот ответил, мол, потом как-нибудь. Больше Городецкий не предлагал, не до того было. То работа, то Фаечка, то Артур. Потом Магда. А вскоре уже появилась Стася.
* * *
– А третий друг? – спросила Анна. – Ты же сказал, что их было трое. Трое самых близких друзей. Про Комара и Ходасевича я поняла. А кто третий?
– Третий… – протянул Городецкий и помолчал. – Третьим был Сашка. Сашка Ткаченко.
– Тот самый? – удивилась она.
Он кивнул:
– Он, мечта всех особ женского пола Страны Советов. Раз даже ты про него знаешь… Да, мой друг. Не такой близкий, как Вовка, и даже не такой, как Комар, и все же друг.
Подумал и добавил:
– Да, разошлись. Знаешь, как расходятся люди по жизни? Вот так и мы. Без причин, жизнь развела. Вот как это называется.
– И ты никогда об этом не пожалел? Ну, все же последний друг, – удивилась Анна.
Он ответил:
– Жалел, не жалел… Какая разница? Был конфликт, вполне рядовой. Я бы даже не назвал его конфликтом. Я в одной своей картине его не снял, и он напрягся. Очень ему туда хотелось. И типаж подходил. Только вот возраст… Не годился уже тогда Ткаченко на роль молодого любовника, к полтиннику ему было, а мне был нужен герой не старше тридцатника. Обиделся, предъявил претензии. Я кивал и соглашался. Потом предъявил свои аргументы. Он вроде бы мою правду принял и согласился. Но осадок остался. Мы по-прежнему встречались, ездили друг к другу в гости, ходили в кабаки, даже съездили как-то в Юрмалу на машине. Фильм, кстати, тот, где я Сашку не снял, оказался удачным. Мне кажется, что это Ткаченко больше всего и задевало. Говорил, что слабоват был только главный герой. Ну, может, и так. Все твердил: а что, я бы сыграл хуже твоего Венички? И где он сейчас, твой Вениамин? А я-то здесь, на олимпе! И ничего не потерял, только приобрел. Он и вправду тогда снялся у нашей знаменитости, и снялся удачно. Вот что его задевало? Знаешь, все мужики-актеры ревнивы, как бабы, и так же тщеславны. Иногда, по пьяной лавочке, он мне все это припоминал, вроде шутил. Наверное, его обидело то, что не взял его друг, то есть я. Ну а потом был еще эпизод.
Городецкий замолчал. Мимо прошла стюардесса, и он попросил у нее бутылку вина.
– А потом? Что было потом? Ты сказал, что был еще эпизод! – настаивала Анна.
Он покачал головой:
– Да, вот оно, твое профессиональное «рытье арыков». Хватку не ослабляешь, молодец, детка!
Она слегка покраснела:
– Илюш, просто закончить надо! Ну, ты меня тоже пойми!
Он кивнул:
– Понимаю. Так вот. Я снял его в своем предпоследнем фильме. Фильмографию мою ты изучила, уверен.
Она с готовностью кивнула и нажала на кнопку диктофона.
– Короче говоря, – громко начал он, – короче говоря… Господи, как же ты мне надоела!
Она видела, что он разозлился, и, словно оправдываясь, жалко улыбнулась и дотронулась до его руки.
Он дернулся и быстро заговорил:
– Итак, я снял его в «Западне». Фильм, как ты знаешь, был неудачным и кассу не собрал. Было полно критических статей и всего такого прочего. Меня чихвостили все, кому не лень. Зато сколько я доставил счастья коллегам. Просто не передать! Сколько нарисовалось счастливых и довольных рож, сколько я выслушал тогда утешений, сколько увидел сладеньких и умильных улыбочек!
А этот дурак Ткаченко на меня обиделся, представляешь? Сказал, что я испортил ему репутацию. А он мне так доверял, оказывается! Словом, почти сломал ему карьеру. Я, разумеется, ответил очень резко. В общем, почти подрались… Ну, и после этого – сама понимаешь. Он, кстати, репутацию свою потом восстановил. А я – нет, – жестко закончил Городецкий и залпом допил остатки вина.
– Он восстановил? – переспросила Анна.
Он кивнул:
– Да все нормально у него было. Долго снимался, почти всегда удачно. Женился, завел ребенка. Жена молодая и милая. Короче, все хорошо.
Она убрала диктофон в сумку и тоже посмотрела на часы. Загорелась табличка «Пристегните ремни».
Она пристегнулась и откинулась на спинку кресла. Закрыла глаза. Ей захотелось поскорее очутиться на земле. Все-таки полетов она побаивалась, особенно посадок и взлетов.
* * *
Он тоже боялся посадок и взлетов. Правда, об этом никто не знал. Он посмотрел на нее и увидел, как она побледнела и сжала в ниточку губы. Но за руку, чтобы приободрить, ее не взял. Был зол, очень зол на нее и, разумеется, на себя. Повелся, старый дурак! Закрутил роман на старости лет! А она и рада стараться! Лезет со своей статьей, как последняя прохиндейка. Все надеется: вот сейчас, сейчас, разговорю, разжалоблю. Больно ему, тяжело, неприятно препарировать свою жизнь и свои поступки. Вроде и зажило все давно… Ан нет, только ковырни – получи по полной. Снова кровит. И Вовку, и Комара, и Сашку Ткаченко. Ну, и всех остальных. Лильку-бедолагу, несчастную Ирму, Артура, Фаечку, Магду. И Стасю.
Но до Магды и Стаси она не доберется никогда. Вот туда попасть он ей точно не позволит. Туда всем дорога закрыта. И висит там замок, трехпудовый, ржавый, но крепкий. Такой же, как и на его душе.
Устал он от нее? Да просто устал. Хочется побыть одному. А ведь она сейчас наверняка поедет к нему. Может, сказать? Обидится. Не поймет, что он привык быть один. И что сейчас это просто необходимо, как воздух. А может, и бог с ней? Обидится – разобидится, как говорила его мать.
Он покосился на нее и снова почувствовал раздражение. Зачем он пустил ее в свою жизнь, прошлую и настоящую? Зачем?
* * *
Дошли до самой большой его лжи, самой гнусной, самой отвратительной. О Стасе и ее дочке. И его дочке тоже.
Стася появилась на той предпоследней картине, где он снимал Сашку Ткаченко. Той самой, неудачной. Тогда, кстати, уже появилась и Женя, только возникла на горизонте, как его участковый врач. Это была самая отвратная пора в его жизни. Даже после гибели Ирмы казалось не так тяжело, молодость, надежды и планы… А тогда все летело в тартарары как-то отвратительно быстро. По всем фронтам: работа, здоровье, нехватка денег, запутанная личная жизнь. Магда с ее душащей любовью (как он устал от нее тогда!), влюбленная Женя, готовая в любую минуту прийти на помощь и умереть возле него. И Стася. Молодая, прекрасная, наивная и влюбленная. Перечеркнувшая одним махом всех его женщин – так она была невозможно хороша и чиста душою. Разумеется, влюбился. Думал, что это – точно в последний раз.
Красоткой Стасю назвать было сложно: ни волос по пояс, ни длинных ног, ни пышного бюста. Роста она была невысокого, сложения хрупкого, мальчик-подросток. Короткая стрижка, открывающая нежный затылок и тонкую детскую шею. Серые глаза вполлица и «буратинистый» рот, как она сама говорила. Вечная проблема с обувью, не в «Детском мире» же покупать! А голос был низкий, хрипловатый, волнующий. Когда Стася нервничала, то моментально бледнела. Очень тонкая, прозрачная кожа, боялась солнца – сгорала моментально, даже нежарким подмосковным вечером, поэтому носила кепку-«гаврош», которая ей очень шла.
Ознакомительная версия.
