И был весьма удивлен, когда увидел Лили в лодке одну, ловко подгребающую к берегу.
Смесь восторга и страха овладела им. Это была его Лили, только в мичманской пиратской повязке.
«Могла бы и снять… – криво подумал он. – Впрочем, не ожидала, что я подымусь в такую рань».
– А, это ты? – голос ее прозвучал настороженно и небрежно.
«Вот женское чутье!» – восхитился он и сказал:
– В каком смысле?
– В прямом. Ты совсем не соскучился. Видишь, мне тяжело? Помоги выгрузиться.
– А где мичман?.. – выдохнул он, крякая от тяжести канистры с керосином.
– Ах, Хаппенен? – голос ее прозвучал тревожно. – Он порывался меня перевезти, но я ему отказала.
– Что так? – Урбино был само безразличие.
– Марлен противопоказаны сейчас сильные эмоции.
– Значит, это ты о Марлен заботишься?
– Если бы они возобновили отношения, тут бы началось смертоубийство!
– Ты что, хочешь сказать… – Урбино понимал, что проговаривается, но не мог остановиться, – что Хаппенен не твой возлюбленный, а ее?!
– Та-ак!! – В голосе Лили появились нескрываемо грозные нотки. – Это она тебе наговорила? Значит, ты ее выпустил!
– Да нет, она сама.
– Сама??
– Сказала, что перегрызла цепь. Я решил, что это она так шутит… что ты ее выпустила на случай тайфуна, мало ли что, – Урбино уже барахтался в еще недоразоблаченной лжи, самых мутных волнах нашей человеческой природы. Вынырнул:
– Знаешь, какая главная задача нашего интеллекта?
– Ну?
– Не знать собственной природы.
– То есть правды? Ты не юли! Это ты про Марлен?
– Она вообще странная девушка…
– Странная? Девушка! – сорвалась как с цепи Лили. – Так ты спал с этой шлюхой! Да как ты мог… – рыдала она.
Слезы оказались главным аргументом. Тут Урбино уже нечем было крыть. Он пытался загладить свою вину буквально: приобнять, погладить… Она нехотя сопротивлялась, но ни за что не давала прикоснуться к своей голове, она дала ему пощечину.
– За что?! – самый слабый аргумент. Впрочем, и пощечина не была сильной.
Прочесть ей новые стихи было самым простым выходом.
– Мне снилась истина нагая
С косой до задницы нагой,
И вдруг она уже другая —
С оскалом волчьим и косой.
И так всю ночь она шагала
Косой диагональю сна,
То соблазняя, то пугая,
Красавица и смерть сама.
– Значит, это я твоя смерть!?
Сходство интонации сразило его. Мозг пронзила молния. Раздался «хлопок одной ладони». Неужто пощечина и есть разгадка тайны этого дао? А что, учителя там всегда практиковали бить учеников за непонимание…
– А ну-ка сними эту мичманскую повязку!
– Это не его, а моя. Я всем троим одинаковые купила.
– Вот как, троим. А где же моя?
– Тебе так и не успела.
– Тогда моя третья! А ну-ка отдай!
Лили сопротивлялась. Но как бы и ослабевала.
Наконец ему удалось ее поцеловать. Рука слишком гладко проскользила по слишком туго затянутой косынке, рука догадалась сама… и он резко сдернул повязку! И это была Марлен, лишь без какого-либо макияжа. И это была Лили, но стриженная наголо.
– Кто ты теперь? Лили или Марлен?
– Это уже не важно. Важно, кто ты теперь такой!
– Каков я был, таков и ныне я… – промурлыкал строчку Урбино.
– Таков ты и был! Ты всегда был один. Вот и оставайся один на один!
– Это ты о себе?
– Ты что, прикидываешься или с дуба рухнул[39]? Ты что, правда не понял, что мы – одно?
– Я никогда не имел дела с настоящими близнецами. Я слышал, что у них кроме внешнего сходства бывает и повышенная близость, связь друг с другом, сродство душ, так сказать… но вы настолько непохожи… Слушай, если и ты, и Марлен – одно существо, то мы же только вдвоем!
– А куда ты денешь теперь Марлен?
– Какую Марлен? Ты одна теперь у меня. Ты моя Лили-Марлен!
– Это песенка, а не человек. А я здесь одна, не считая Марлен.
– Какой еще Марлен?! – Урбино терял терпение.
– Собаки, конечно.
– Уф, слава богу! Тогда наконец мы только вдвоем. Так мы же счастливы!
Лили молчала.
– Двое в лодке не считая собаки… – Шутка явно не удалась.
– Собака тут точно ни при чем.
– Значит, нас окончательно двое! То есть мы – одно целое… То есть мы… – мямлил Урбино.
– Как ты противен! Неужто непонятно, что мы никогда тебе этого не простим. Я не прощу тебе Марлен, Марлен не простит тебе меня, и мы обе не простим тебе Дику.
– Дика-то тут при чем! Оставь ее, пожалуйста, в покое. Я дождался тебя! Как судьбы.
– Судьбу ты и получил, холодная, грязная тварь! Ты ни разу никого не любил… стишки свои поганые. Ты треснувший пополам человек. Думаешь, между землею и небом? Так нет же! Меж душою и телом. Ты – мозоль между ними. Скажешь, болит? Но сама-то мозоль не болит, а лишь причиняет боль. О, как мертвое цепляется за живое! Ты инвалид: у тебя что-то с любовью.
– Что же ты меня соблазняла, если я так плох??
– Я? соблазняла? Да никогда в жизни! Я и пальцем не шевельнула… О, если бы! о, хотя бы! Это было бы для меня хоть что-то. Да и для тебя. Так нет, ты сразу поплыл… такой размазни я в жизни не видела!
– Много ты видела! – огрызнулся Урбино не без ревности.
– Что видела, то мое. Я все же надеялась на что-то. Уж так мне расписала баронесса силу твоих чувств, твою неизлечимую скорбь по Дике, что поверила: хоть одного настоящего мужчину увижу. Твой экстерьер мне понравился. Ничего, еще не все потеряно! – понадеялась я. – Я его спасу… Какую же свинью (в буквальном смысле) подложила мне баронесса… – Она хлопнула себя по лбу. – Как же я сразу не догадалась! Может, она и впрямь хороший психиатр, сразу раскусила тебя и лишь потому не посягнула на тебя сама, а переадресовала мне. Раскинула для меня сети, расписав тебя как икону.
– Перестань, коза! – злился Урбино.
– Пусть я – коза! Но сейчас я блюю, а не блею. Мне, как ни странно, больно меж моих двух рог, которые ты мне наставил…
– Рога – это тоже своего рода мозоль, – съязвил Урбино.
– Ты прав, – логично продолжала она, – потому что козел – это ты! это тебе все равно, кого покрывать. Что ж ты баранесу-то пропустил, козел! Устоял… А ведь знатная женщина, романтическая…
– Она же психиатр – им романтика ни к чему.
– Может, чтобы самим не сойти с ума? Но она-таки сошла…
– Каким образом?
– Месть – это мания.
– Месть??
– Она была влюблена в Хаппенена по уши.
– А он?
– А он – в меня.
– Так к кому она меня подослала – к тебе или к Хаппенену?
– К обоим.
– Это-то зачем?
– Чтобы развести нас с ним.
– Развести?? Вы что, помолвлены?
– Наполовину.
– Кто из вас двоих с ним помолвлен, ты или Марлен?
(Урбино и не заметил, что уже выбрал из двоих Лили.)
– Для него я – одна!
– А он для тебя?
– Это я уговорила его не убивать тебя сразу. Он как почувствовал беду. Он опора, он мужик! Может, впрочем, он почувствовал свою беду больше, чем мою…
– Разъясни.
– Потому что он меня любит. Ему только я нужна, даже если я его не люблю.
– Значит, он разрешил тебе меня?
– А что ему… Он сказал, что так и так убьет тебя.
– За что? раз он сам на это пошел…
– За меня! за то, что ты изменишь мне.
– Так ты же сама все подстроила! Зачем тебе было прикидываться Марлен?
– Чтобы убедиться, что он прав.
– Так это ваш обоюдный сговор!
– Нет. Он на такое не способен. Это только мы с Марлен.
– Не было никакой Марлен!
– Была! И я выйду за него.
– Ты ему это обещала?
– Да, но при одном условии.
– А это уже совсем любопытно!
– Если он никогда не будет больше ревновать меня за измену.
– Больше?! Ну, и мразь же ты! Так издеваться над двумя мужиками!
– Почему же над двумя? Над одним. Он пока остается единственным.
– Нет слов.
– Да не бойся ты так. Он тебя конечно не убьет. Правда, еще при одном условии.
– И ты ему еще ставишь условия?
– Нет, на этот раз это он. Это он мне его ставит.
– Еще любопытнее.
– Если я за него таки выйду.
– Лили! ты хуже Марлен! ты – чудовище!
– Вот и иди к своей Марлен! Да, я чудовище. Потому что я женщина. Потому что умею любить по природе своей. И буду любить! и приговорена любить того, кто меня не любит. Это ты мне говорил, что нельзя разрубить магнит на плюс и минус? Так и меня нельзя разрубить с любовью, как тот же магнит, как нас с Марлен. Нет, это не ты про магнит говорил, не твоя мысль – это говорил твой русский влюбленный ученый Тишкин, которого ты никак дописать не можешь. Потому и не можешь, что сам не любишь…
– Чем меньше женщину мы любим,
Тем больше нравимся мы ей.
И тем ее вернее…
– Вот это хорошо! Ты написал?
– Нет, тоже один русский. Пушкин.
– Опять не ты. Тишкин, Пушкин… что, у всех русских одинаковые фамилии?
– Не у всех. Только у Пушкина. Шутка – моя.
Лили рассмеялась, и он снова попробовал привлечь ее к себе. Безуспешно.
