Я вдруг обнаружила себя на привокзальной площади. Поезд! Сесть прямо сейчас на поезд и ухлестать отсюда назад, к маме и Бимочке. То-то они обрадуются! Надо быть там, где тебе рады – вот оно, главное правило жизни. Быть там, где тебе рады, а не рваться в чужие монастыри, где тебя в лучшем случае будут едва терпеть, а скорее всего – сядут на шею, да еще и упрекнут, что плохо везешь.
В гулком зале ожидания дремали пять-шесть пассажиров. Окошко кассы было приоткрыто, сквозь щелочку пробивалась полоска света. Я деликатно постучала в створку:
– Добрый вечер… Вы работаете?
Дверца распахнулась; на меня поверх очков смотрел сухонький старичок с острой бородкой.
– Железная дорога, барышня моя, работает круглосуточно. Вам куда?
– В Ленинград.
– На какое число?
– Сейчас. Чем быстрее, тем лучше.
Старичок удивленно приподнял кустистые брови.
– Вот прямо так, немедленно?
– Да. А что вас удивляет?
Он аккуратно снял очки, сложил их и снова воззрился на меня.
– Вы мало похожи на пассажирку, барышня.
– Почему?
– Потому что пассажиры покупают билеты заранее. И одеты они иначе, в дорогу. А еще у них удобные туфли, а не вьетнамки на босу ногу. И самое главное, милая барышня: пассажиры держатся обеими руками за сумочку с деньгами и документами, да еще и тянут на себе рюкзаки, чемоданы и корзины с фруктами. А у вас, как я чувствую, ничего такого с собой не имеется. Ни багажа, ни сумочки.
– …ни денег, – уныло закончила за него я. – Вы правы, я выскочила без денег. Но я сейчас сбегаю, тут недалеко. Вы мне только скажите насчет билетов.
Кассир вздохнул.
– Вы будете смеяться, но билеты есть. Конец сезона только через две недели. Поезд проходит через час сорок четыре минуты. Если ваша сумочка лежит и в самом деле недалеко, то вы успеете. Но мой вам совет, милая барышня… подождите…
Он выдвинул ящик стола и стал копаться там, пыхтя и вздыхая. Я терпеливо ждала, гадая, что именно объявлено в розыск: билеты в Питер, железнодорожный компостер, кондукторский свисток или еще что-нибудь из той же оперы. Наконец старик вытащил маленькую шоколадку.
– Вот, возьмите, – сказал он. – Возьмите эту шоколадку вместе с советом пожилого, умудренного жизнью человека. Поезд может увезти вас из города. Но он не может увезти вас от проблем. В этом смысле бессильна даже железная дорога. Не торопитесь, милая барышня. Но если надумаете… поезд будет через час сорок одну минуту.
Я поблагодарила старого кассира за совет и за шоколадку. Она, кстати, была совсем маленькой – когда-то я получала такие же в подарочных кулечках, которые раздавались Дедом Морозом и Снегурочкой на детской елке. Шоколадки, карамельки, пастила, петушок-сосулька, морщинистые грецкие орехи и два мандарина. На обертке – вишенка и надпись: «шоколад Вишневый». Так вот откуда они взялись, так вот куда они перекочевали, мои счастливые вишни…
Но что же это я стою, теряю попусту время? Надо бежать собираться. Я рванула в сторону школы, на ходу припоминая, где что лежит. Почти все мои вещи хранились в комнате, в рюкзаке под кроватью. Разве что, одна кофточка одолжена соседке – ничего, вернет уже в городе. А то, что я брала у других, оставлю на Ольгу – она отдаст. Вряд ли кто-то обратит внимание на мой побег: все сейчас либо на танцах, либо во дворе, либо дрыхнут по спальням, так что коридоры пусты. А если все-таки кто-нибудь попадется навстречу, скажу… скажу… – что бы такое придумать? А, вот: скажу, что несу белье в стирку. Гениальная отговорка, что и говорить. Несу белье в стирку! И всё, взятки гладки.
Чрезвычайно довольная своей изобретательностью, я добежала до школы. Со стороны актового зала доносилась томительная тягучая музыка – быстрых танцев уже почти не ставили. В вестибюле, в коридорах и на лестнице действительно не было никого. Никого, кроме Сатека. Он стоял на лестничной площадке между первым и вторым этажами и как будто чего-то ждал.
– О, вот и Александра Романова, – сказал он, увидев меня. – Ты куда это?
– Несу белье в стирку! – выпалила я по инерции, забыв, что рюкзак пока еще не со мной.
– Что? – озадаченно переспросил Сатек. – Это что, поговорка такая? Говори проще, Александра.
– Ладно, – согласилась я. – Проще так проще. Я иду к себе в комнату. Так понятно?
Сатек помотал головой:
– Нет, не понятно. Ты обещала танцевать.
Я взглянула на часы. Поезд через полтора часа. От вокзала я добежала за десять минут, но это налегке. С рюкзаком будет раза в два дольше. Собрать вещи я могу максимум за четверть часа – причем, с запасом. Иными словами, у меня есть целых сорок свободных минут, которые некуда девать. Кроме того, Сатеку я действительно обещала. Значит…
– Ладно, – я махнула рукой. – Пойдем танцевать, Сатурнин. Только не вздумай разыгрывать из себя узурпатора. Меня устроит только святой.
Он широко улыбнулся:
– Нет проблем, императорка.
В зале было темным-темно: в последнее время взяли за моду еще и опускать шторы – так, чтобы за греховным топтанием в обнимку не подглядывали ни фонари с улицы, ни луна с неба. Сатек сразу взял меня в оборот, и я не стала возражать, потому что вдруг поняла, что именно это мне и нужно сейчас. Императорка так императорка: я обвила руками шею своего узурпатора и прижалась к нему всем телом.
– Мм-м… – прошептал он, щекоча мне ухо. – Ты пахнешь вишней…
«Чем же еще мне пахнуть, святой Сатурнин? – подумала я. – Не вокзальным же сортиром… А, собственно, на черта мне этот вокзал и на фига мне этот поезд? Ведь вот я, уже еду, раскачиваясь в своем мягком вагоне. Сатек теперь мой тепловоз, Сатек теперь мое купе, мой проводник, мой кондуктор и контролер. Давай, проводник, веди… Давай, контролер, контролируй…»
Я подняла к нему лицо, так, что его губам было просто некуда деваться от моих губ. Музыка гремела у меня в ушах, кондуктор не спешил, кондуктор, безусловно, очень многое понимал в своем ремесле. Не знаю, сколько времени мы раскачивались так, наплевав на всех, презрев посторонние взгляды, правила и запреты. Поезд на Питер наверняка давно ушел, но мне было наплевать и на это. Я расстегнула его рубашку и прижалась лицом к голой гладкой груди.
– Сатек, пойдем, а? Отведи меня куда-нибудь…
Он обнял меня за плечи, и мы вышли из зала, пошатываясь, как пьяные. Ребята на выходе расступались с глупыми улыбками; мы шли сквозь них, как две слившиеся воедино раскаленные кометы летят сквозь мерзлый метеоритный дождь, и ни у кого не было даже капли сомнения в том, что мы намереваемся делать, как только останемся вдвоем. Я шла, закрыв глаза, полностью доверившись своему умелому проводнику. Шла туда, куда он вел, туда, ку…
– Всё, пришли, Александра, – вдруг сказал он.
Мы стояли у двери в мою комнату. Вместо того, чтобы вести меня на чердак, в подвал или во двор на скамейку, этот тип попросту проводил меня домой!
– Сатек, – сказала я, – наверно, ты плохо понял…
– Я все понял хорошо, – серьезно кивнул он. – Я понял. С тобой случилось что-то плохое. Ты сейчас сумасшедшая. Ты сейчас слабая. Святой Сатурнин не пользуется в такие моменты. Я очень хочу пойти с тобой. Но не так. Потому что мы сейчас пойдем, а завтра ты будешь меня ненавидеть. А я не хочу, чтобы ты меня ненавидела. Иди спать. Ладно? Иди спать. Пойдем, пойдем.
Он завел меня в комнату, где уже дремали две девчонки, а Ольга Костырева прихорашивалась перед выходом в ночь. Он вел себя так, словно мы одни – не только в этой спальне, но вообще в целом свете. Он уложил меня в постель – так же, как я недавно укладывала плюшевого козла Лоську. Он укрыл меня одеялом и поцеловал в лоб. И я покорно заснула, потому что нужно слушаться проводников, кондукторов и контролеров – ведь иначе заедешь совсем не туда.
Святой Сатурнин был прав. На следующий день все выглядело совершенно иначе. Прежде всего, я уже не слишком понимала, почему так резко отреагировала на слова Лоськи. Разве я не представляла себе заранее, что его мамаша будет всеми правдами и неправдами бороться за своего козленка? Разве я не знала, что от самого Лоськи не следует ждать подмоги? Лоська есть Лоська – в этой войне он приз, а не союзник. Не союзник мне, но не союзник и Валентине Андреевне. Без сомнения, она понимает это не хуже меня. А значит, весь этот ход с намеренно гадким письмом был затеян ею для того, чтобы вызвать у меня именно такую реакцию. Чтобы я психанула, ушла от схватки, подняла руки, сдалась, оставила поле боя на милость победительницы. Поле боя с мирно пасущимся на нем Лоськой, плюшевым козлом.
И я ведь действительно психанула. Не встреть я тогда на лестнице Сатека… В этом случае я уже, наверно, подъезжала бы сейчас к Москве. По сути, он удержал меня от большой-пребольшой глупости. Причем, удержал дважды. Меня все утро бросало в жар от одной только мысли, что когда-то так или иначе придется посмотреть ему в глаза. Он не захотел воспользоваться моим состоянием – поистине святой Сатурнин… На этом благородном фоне мое поведение выглядело особенно некрасивым: ведь я вешалась на парня с конкретной целью использовать его в качестве салфетки для утирания собственных слез и соплей. Проводник… кондуктор… контролер… – господи, стыдоба-то какая – хорошо, мама с Бимой не видят…
