Ознакомительная версия.
– Помимо всего, фрау Нина, мы живем под налетами, не правда ли? То, что упустишь сегодня, завтра можно и не наверстать. Но это все не настоящее. Я читала, что Россия – огромная, очень богатая страна, и там неограниченные возможности. А раз они убили всю аристократию, то не слишком разбираются в обществе. У нас я могу рассчитывать на унтер-офицера, скажем, а там – на лейтенанта даже. Как вы думаете? Только вот эти большевики… Но мы победим, конечно, и тогда я еду в Россию. Или, раз здесь теперь организовывается эта армия, может же быть, я найду кого-нибудь… Фрау Нина, найдите мне мужа. Мне не нужно, чтобы он был очень красив и молод. Пусть это будет солидный, хороший человек, которому тоже хочется иметь хорошую жену. Я выучусь говорить по-русски, буду варить ему ваш кислый суп, этот «борщ», и буду пить с ним водку…
Демина одобряюще улыбается. Интересно знать, какая бы адская смесь получилась из всего этого?
* * *
– Хватит у тебя пирогов? – спросил Демин, просовывая голову из-за двери в кухню. Позади него на лестнице громыхали шаги, и в крохотной передней сразу нельзя было повернуться.
– Привел соотечественников. Донцы. Есаул Каменский, сотник Павлищенко и хорунжий…
– Ваня, – широко блеснули зубы в улыбке.
– И хорунжий Ваня, – докончил Демин, слегка улыбаясь. – Понимаешь, Нина, выздоравливают в Потсдамском лазарете. Ну, как не угостить пирогом?
– Мы постараемся тоже принести чего-нибудь в следующий раз, – уверяет сотник, тряся руку, – а то ведь вы на карточки живите. Но консервы у нас есть, а вот пироги – это действительно соблазн. Ваш муж говорил, вы казачка?
– Да, отец командовал полком в Новочеркасске… Только я давно уже с Дона…
– А мы – недавно! – сияет Ваня. Он веселый и неуклюжий. У сотника – медное, обветренное лицо и твердые глаза. Есаул – самый старший и ничем не замечателен: невысокого роста, пристальный взгляд, резкие складки у губ. Серо-зеленые мундиры плотно обтягивают плечи, блестят сапоги. Новенькие ремни с кобурами укладываются на столик в передней и тут же замшевые перчатки; они снимают их тщательно, перчатки – это вещь, особенно для хорунжего Вани.
Это не первые донцы и кубанцы, приходящие к Деминым в немецкой форме. Создаются полки и станицы, штабы и армии, и – трагическая феерия РОА, над которой молитвенно развевается русский флаг. Но при встречах с молодыми хочется верить в победу, несмотря ни на что. А оттого, что их завтра, может быть, пошлют на фронт, – становится жаль, и хочется приласкать.
Пирог удался, хотя тесто совсем серое от плохой муки. Вместо чая пьют темную водицу пива. Увереннее других чувствует себя есаул.
– Среди наших я – самый старший. Мальчишкой еще был у Деникина.
– Как уцелели?
– Скрывался. Переменил имя, работал грузчиком, потом попался. Встретил дочь бывшего полкового священника, обрадовался, разговорились… а потом следователь в НКВД и сказал мне: не стоит, мол, отпираться, если со старыми знакомыми встречаетесь… Суток пять допрашивал. Отделался лагерем, на восемь лет. Если бы перед этим грузчиком не работал – не выжил бы… Закатали бы снова в лагерь, но помогла мобилизация, фронт. Понятно, – перешел к немцам. За родину воевать можно только против Сталина. Но вышло – зря, поторопились: несколько миллионов бросило оружие, а сколько осталось? Вот РОА только и спасла.
Просто рассказывается жизнь: какая жизнь! Когда раздается звонок и вбегает, деловито стуча каблучками, Луиза, Демина не может еще освободиться от тяжести мыслей.
– Разрешите познакомить, – машинально произносит она, поводя рукой. – Лейтенант… капитан… капитан… ах нет, господин майор, простите. Фрейлен Луиза – моя… коллега по бюро печати.
И только тогда сияющая Луиза усаживается на кровать, служащую и диваном, между тихим сотником и есаулом Каменским. Мгновенно вспыхнувшая предприимчивость – ухватить момент, – польщенность сверх меры от слова «коллега», все это вместе с кокетливой скромностью и желанием блеснуть смешивается в фейерверк улыбок и взглядов, «пожалста» и «карашо».
* * *
Вначале было просто забавно. Донцы часто заходили посидеть. И при этом появлялась Луиза с таинственным видом и сумкой, набитой всякими «деликатесами», которые ей удавалось «организовать». Забавны были ее новые словечки и невероятный волапюк, на котором она объяснялась с есаулом. После второй встречи избранник стал ясен: «херр майор Вольдемар фон Каменский». Луиза расспросила его и узнала, что он – офицер старой русской армии и дворянин. К Ване и «тихому» сотнику она относилась по-матерински, но Вольдемар, – о… о!..
Есаул поправился от ранения, скоро снова на фронт; конечно, он не имел ничего против интрижки со свеженькой немкой. Конечно, он обещал ей жениться – когда кончится война или даже еще раньше. Ей было очень приятно называть себя «браут» – а ему было решительно все равно, невеста она или нет. Хочет быть «козакенбраут» – пусть будет. «Козакенбраут» стали ее называть теперь все.
Прощание было трогательным. Условились о встрече на Рождество, провожали на вокзале, махая платками. Луиза улыбалась сквозь слезы и поцеловала всех троих.
Настоящий серьезный разговор был три недели спустя, когда она написала уже две открытки и два письма, высчитала все сроки для ответа, а от Вольдемара все еще ничего не было. Луиза являлась с синяками под глазами, побледневшая, молча протягивала Деминой сигареты, плотно усаживалась в кресло и начинала:
– Скажите, фрау Нина, почему он не пишет? Я говорила: большое письмо тяжело, лучше открытки. Фельдпост идет недели три, не больше. Сегодня я видела во сне, что ко мне приходит почтальон и приносит большую луковицу. Как вы думаете, это к письму?
– Видно, что вы потеряли свое сердечко, Луиза, – пыталась отшутиться Демина, которой уже надоело возиться с «козакенбраут». – Надо только подождать…
– Сердце, фрау Нина, – это еще ничего. Тут дело серьезное. Мы уже обо всем переговорили.
Демина подавляет улыбку, представляя себе «разговор». Луиза тараторила без умолку, дав полную волю своим заветным мечтам, а есаул попыхивал сигареткой, кивал головой и время от времени хмыкал: «гут, натурлих».
– Я не девочка, фрау Нина, и любовь – это все хорошо, но надо практически подходить к жизни. Мой Вольдемар как раз в таком солидном возрасте, когда надо заводить семью. Конечно, русских девушек тоже достаточно. Но я посмотрела на них – они ничего не умеют. Нет, Вольдемару нужна такая жена, которая еще его научит! Надо, например, подумать, что будет после войны. Не все смогут остаться в армии. Но для майора – а может быть, он будет тогда уже полковником – всегда найдется место в конной полиции, например, тогда у него будет форма и лошадь, раз казак не может быть без лошади. Я думаю, что когда у нас будут дети, то мальчики так сразу и родятся на деревянных лошадках!
Демина думает, что представить себе есаула с вазочками все равно что корову в седле. Но Луиза постарается надеть на него и не такой хомут!
– Вначале он будет брыкаться, я думаю, – говорит она, найдя, наконец, самое мягкое выражение, – к семейной жизни тоже ведь надо привыкнуть.
– О, я умею обращаться с мужчинами. Иногда он мне кажется просто большим ребенком. Я уже просила его сделать все бумаги. Фрау фон Каменски! Фрау «фон» и муж – майор! Ах, фрау Нина, я буду такой счастливой! Но почему он не пишет?
Все-таки есаул написал ей открытку, путая русские слова с немецкими. Луиза выучила ее наизусть. Она посылала ему сигареты и печенье в аккуратных коробочках и писала каждую неделю. Получила еще открытку, но и только. Потом месяц молчания… два, три…
Луиза перестала писать, даже разговаривать на тему «Вольдемар» и через две недели скверного настроения утешилась с приезжавшим старым знакомым – германским майором.
– Он, к сожалению, не фон, – говорила она Деминой, – и никогда не женился бы на мне, даже если б не был уже женат, – но для чего я буду отказываться? Вольдемар нашел себе уже дюжину других. Это были только слова!
Бюро печати разбомбили во второй и третий раз. Пострадали только вещи, и Луизе прибавилось хлопот – устраиваться заново, и каждый раз хуже. Шла осень и зима 1944 года. Тяжелое мутное небо набухало пылью развалин, каждый день или ночь – или ночью и днем – дробились под тяжелым налетом площади и дома. Зловещие вопли сирен разрывали время, останавливали поезда, трамваи и часы обычного хода жизни. Тикающий аккорд радиотелефона, включавшегося во время налета, отмерял нудные, страшные, длинные часы ожидания бессмысленной смерти.
Но бомбовозы улетали. Гамма замолкала. Кто-то корчился и задыхался еще в погребах, а живые облегченно вздыхали, поднимались в полуразрушенные квартиры, забивали окна и ложились спать или продолжали день, как всегда.
«Как всегда» – понятие тоже относительное. От него постепенно откалывались кусочки самоуверенности. «Как всегда» сжалось в довольно жалкий комочек беднеющих с каждым днем, обреченных и все-таки живущих людей. Все-таки. Страх вылечил всех самоубийц. Театры и кино были переполнены, как бункера. Жизнь судорожными толчками бросалась во все стороны. Вперед шло только время, безжалостно обкрадывая последнее, что могло еще остаться, – будущее.
Ознакомительная версия.
