Через месяц Алка по объявлению в интернете нашла работу секретарши в солидной фирме. Начальник, поглядев на нее, сказал, что главное – ответственность и исполнительность, а печатать ее научат быстро. Странно, но после всего этого к Вере Ивановне Снегиревой, как теперь называлась Алка, вернулись ушедшие было навсегда ее сугубо женские деликатные ощущения, вернулись – да еще как, что она и проверяла многократно и голосисто, к своему и не очень многих мужчин удовольствию. Насчет души она мне ничего не говорила, «душа, – так она сказала, – это только мое, не трогай, не надо, вот остальное – ради бога, на здоровье». До последнего времени Вера так и работала в той фирме, вот только недавно начальник ее, Игорь Сергеевич, поехал на Новый год отдохнуть в Финляндию и скоропостижно скончался почему-то в Норвегии. Так что Вера теперь опять ищет работу. Если кому-нибудь срочно нужна очень красивая секретарша, могу дать телефон. Она еще и печатать умеет.
По своей хищности, повсеместному распространению щука, несомненно, составляет одну из наиболее замечательных… Хищность, прожорливость и проворство ее…
Не пугайтесь – это не травелог, не путевые заметки, даже не «Спиннинг на малых реках». А что? А я не знаю. Тут вот как: в те отдаленные места, о коих я стану распространяться, народу ездит довольно много, и прилично этого народа я таки повидал. Люди, натурально, разные, что вообще людям свойственно, но я обнаружил у этих самых людей два совершенно типологических свойства: во-первых, все они – рыбаки или, во всяком случае, едут на рыбалку (что не обязательно подразумевает ловлю как таковую), а во-вторых, никто из них ничего по этому поводу написать не собирается. Кроме «Снасточка Драшковича на течении». Не могут, вероятно. Или Хэмингуэй у всех надолго охоту отбил. Ну, или избыточные впечатления слишком долго рефлексируются. Тишком-то я думаю, что все они, эти люди-на-рыбалке, умнее меня в том смысле, что давно уверились в полной никчемности письменной трепотни, хотя изустно – трудно остановить. В самом-то деле, ну что напишешь после Сабанеева, Пришвина-Бианки и прочего Пескова? Даже такой матерый человечишко, как Чехов Антон Павлович, отметился – и про шерешпёра, которого не поймать без грузила, и про то, что «поймать судака – это выше и слаже любви». Тут я с классиком не согласен, – или рыбак он был херовый (скорее всего), или любовь у него была рыбья (маловероятно). Оттого он так, автор питающейся мелкой рыбой «Чайки», наверное, что завсегда, включая Ольгу Леонардовну, – по блядям… Уважаю. Но насчет рыбной ловли суждение смею иметь. В конце концов, за последние сто лет пригодной для уловления рыбы стало куда как меньше, а общеприродные свойства дам-с проявляются нынче безо всякого удержу, – их, блядей, и не сосчитать… В отличие от ихтиофауны. Чтобы сразу не восстанавливать против себя читателя мужеского рода, уточняю: я не за то, чтобы блядства было меньше, а за то, чтобы рыбы было больше. А в общем-то любовь и рыбная ловля – хоть и катахреза, конечно, кто спорит, но тут же где-то и Шахерезада, и теза – антитеза, и порезы, и кровь… Да-да, кровушка, хотя у рыб она холодная, а у тех, кто ловит, – не всегда… А весной, а в апреле, когда щука уж отметалась, а прочая вобла собирается только, а скворцы одуревшие между лезущей из серых веток неудержимой упругой зелени, а… А человеки, которым вечно чего-то хочется, – то рыбу, то бабу, а то, глядишь, и любви… А что – бывает, несмотря на Чехова… И ловят, и любят, и любят, и ловят… Кто что. А уж в тех местах…
Места-то знатные, как говаривал парадоксальный Кузьмич. Парадоксальная жаба – та в Южной Америке, а здесь – лягвы обыкновенные в количестве, превосходящем любое, даже Хэмингуэево, воображение. Это тебе не голубой марлин в Гольфстриме… Как, бывало, воспоют хором – разговаривать невозможно. Да и о чем? Камышами шуршит ветерок, в каждой укромине вдоль берега цапля стоит, вверху – перелетает кто-то опасный, вдалеке бакланы тарашку яствуют, в борт куласа чвякает волнишка, катушка мотает, мотает плетенку… Тяни, тяни, давай!! Щука! Заводи! Заводи, ну! Толик, Толик, заваливай, …!!! Упустишь – убью, …!!! Да не лезет, здоровая! Давай, давай! О-о-о, хороша, а, хороша… Не, ты глянь! Да-а… Чего говорить-то?
На базе разве, к вечеру.
От Астрахани, к самому низу – дорог мало, а воды – много. И сказал Он, что это хорошо… А что еще лучше, прости уж, Господи, – лежат на прозрачной темени ночной воды раскосые калмыцкие отблески окошек рыбацких приютов.
Местечко, ниже которого по протоку Волги Кизань база «Красава», называлось Камызяк, и ехавший туда впервые Григорий Андреевич все пытался по дороге сообразить, откуда бы такое топонимическое безобразие, – камыш, кизяк? Потом сообразил – калмыки, да… Говорили так раньше – калмызяцкий, а цивилизация буковку-то и съела, – так цапля выхватывает лягушку из жизни, навсегда гвоздем клюва пришпилив лягушачью судьбу к своей. Хоть и пищевая, а цепочка, – не раскуешь.
Первый выезд всегда томителен, и хорошо, если малоудачен, – примета такая: взял на первом забросе, потом – хрен. Но возвращались – ничего, во всяком случае, зачетный «пятачок» – толстая щука – был. Когда вылезли на длинный дощатый причал, Григорий Андреевич углядел в самом конце его, где домик с морозилками, большие весы.
– Петь, – сказал он своему шоферу, взятому на рыбалку в качестве компаньона, – сбегай ко мне в домик, принеси фотоаппарат, щелкнем первый улов. А?
– Легко, – ответил Петя; он был очень доволен возможностью съездить в давно желаемые места, – на шармачка-то, поди плохо!
Г. А. закурил, расстегнул отволгнувшую изнутри куртку, покрутил головой – шея устала, и огляделся. Толстые белесые тополя уже вытолкнули тугие лиственные бутоны, но те не распустились еще, – как тюльпаны зеленые торчали на ветках. Трава полезла только на сеяных газончиках между домиками, а под деревьями и на берегу ветер с реки шевелил прошлогодние бесцветно-коричневатые листья. От дома, где были кухня и кормильня, к причалу шла какая-то девица – темные короткие волосы, белая курточка, короткая юбка, ноги… Ноги были длинные. Тонковатые, коленки с вихлинкой, но ничего… Во всяком случае, толстая поездная проводница с квадратной спиной, сообщившая ему, что неделю будет выходная и с удовольствием подскочила бы на базу – а что ж, дело-то понятное… – была в сравнении, как икряный окунь с точеной стерлядкой. Ну-ну…
– Витя, – уклоняя взгляд от перебегающего по реке заката, безразлично спросила девица, – Иван не знаешь где?
– Не, – страшноватый на лицо парнишка-раздельщик, пластовавший прямо на досках щучье филе, и глаз не поднял. А было на что – черный колготочный блеск у самых его вихров.
– А поздороваться? С постояльцем-то? – ехидинка в голосе Григория Андреевича перемежалась бархатной кобельей шерстиной. – Самое место здоровья желать – в чистилище, а?
– Здравствуйте…
– Вот что, детка… Петь, щелкни-ка… Кнопочка там… Сфотографируйтесь со мной, а? И щукой тоже.
– Нет-нет, что вы! Нельзя!
– Это почему же?
– Да нет, ну что вы…
– Почему нельзя-то?
– А вы откуда?
– Из Москвы.
– А-а… Ну тогда – ладно…
– А если б из Суздаля?
– У нас тут строго. Знаете, как бывает – снимешься с кем-нибудь, значит… Ну, тебя потом… Разговоров…
– Ерунда какая. Снимай давай. Петь!
– Это вам ерунда. А мы должны быть осторожные. Приходите ужинать, – время-то…
Тощевата, вздохнул про себя Г. А., – а мордаха забавная. Прикормить если…
Лицо у девицы было настолько очевидно неславянское, что казались в нем какие-то ассирийцы-ниневийцы, и чохом все персидские княжны, которых в этих аккурат водах выбрасывал за борт С. Т. Разин лично. В набежавшую… Сомы здесь людоедские…
– А зовут вас как? – кликнул вдогонку уже.
– Азалия!
Ну-ну…
То-то, что азалия, подумал, сам себе кивнув, Григорий Андреич, – рододендрон орхидейный… Темно-розовый… Все это было ни к чему, – «а в Москве у меня есть законная, и еще одна есть знакомая…». В Москве у него подходил, похоже, к драматическому финишу лихо – в его-то подполтинник! – отбезумевший роман. Как бегун, оттоптавший десятку, Г. А. был готов уже рухнуть на дорожку – продышаться, и прыжки в ширину были не ко времени. Ни к чему… И он, подхватив спиннинги, пошел, переваливаясь по-мужичьи, к своему домику – постоять под душем перед ужином, – база новенькая, чисто еще…
Проснувшись не от телефонного будильника, а от мявшего восход котовьего толковища, подивился истовости, с которой жаждавшая продолжения рода животина славила Великого Кормчего, – и кто придумал, что коты говорят «мяу»? Ма-о-о… Ма-о! И ведь как раз алеет Восток… Тоже – сторонники Большого скачка… Срываясь на визг, залаяла собака, шарахнул выстрел. Идет охота … на котов. Однако. Дичи мало? Ах, да… «На кошках тренируйся!» Сволочь какая!
