Проснувшись не от телефонного будильника, а от мявшего восход котовьего толковища, подивился истовости, с которой жаждавшая продолжения рода животина славила Великого Кормчего, – и кто придумал, что коты говорят «мяу»? Ма-о-о… Ма-о! И ведь как раз алеет Восток… Тоже – сторонники Большого скачка… Срываясь на визг, залаяла собака, шарахнул выстрел. Идет охота … на котов. Однако. Дичи мало? Ах, да… «На кошках тренируйся!» Сволочь какая!
Между стеклянных стен столового домика успевшее пожелтеть солнце светило Григорию Андреичу в затылок, совершенно не мешая рассматривать Азалию, носившую им с Петькой с кухни тарелки и чашки. Больше пока никто не завтракал. Расставляя снедь, девушка наклонялась над столом чуть больше, чем надо бы, и безразличный, в отличие от мужских, солнцевый взгляд коротко наблюдал небольшую грудь в черном кружавчатом подхвате. Белая полотняная рубашка была расстегнута на пуговку больше, чем положено б…
Маленькие сиськи-то, подумал Петька.
М-м-м… На кораблик с мальком. Тоже метод, – подумал Г. А., предпочитавший искусственные приманки. По утрам он бывал занудлив.
После поворота река растопыривала длинные пальцы проток, вечно перебирающие бесконечные четки камышовых лесов и редких, как черный алмаз, островков суши, остро ограненных деревьями. Вода еще не прогрелась, полусонные щуки пытались обтереть зимних пиявок о камыш и лотосовые стволы, похожие на пальмы. И жерех пока дремал в ямах, и вобла не перла вверх по реке – метать. Но кое-кто, отряхнув спячную одурь, смотрел, смотрел уже круглым глазом – кого бы сожрать? Солнце летело по вертикали, презрев дугу зимы, вышибая испарину под козырек бейсболки, затеняя до черноты хамелеоновые стекла Григорьевых очков, разблескивая жизнь по серой воде.
– Погода-то, а, Толик?
Егерь не был, как и положено этому племени, склонен к отвлеченным суждениям.
– А что, Андреич, погода? Заапрелело – все, значить… Щас-то – ладно… Вот как июлькнет – тогда уху ковшом с борта черпай… Знай возьми укропчику… Хе-хе. А в мае – мошка… Комарье ужрет. Не ловля, нет. Теперь давай.
– Даю… В затишку пошли, ветрит…
До притаенного ерика пришлось толкаться на шесте, выключив мотор, – мелко. В прозрачной воде под стеной камыша тучками вился малек, то и дело, уходя от лодки, взбучивала мутное пятно щучка.
– А хрустит-то, во ломится…
– Красноперка уходит. Не дура…
– Была б не дура – не ловилась бы.
– Это да… Гляди, гляди – во сазанина греется! Пичкой бы…
– Ну и бери.
– В том куласе оставил…
– И слава богу.
– Это да…
Раздувшийся на свету ветер кусками обламывался вовнутрь ерика, и бросить тяжелый поппер под самую дальнюю стенку, чтобы ладно лег на протяжку, было трудно. С третьего раза Г. А. исхитрился – пошел, пошел красненький, похлюпывая и выталкивая носом водяные усы. Вот она! Бурун, заход! Мимо! Еще бурун, хлопок хвостищем, взбило воду, рывок – взяла, взяла! Маму твою, щучья бабушка!
– Даешь, Андреич, – еле ж выперли…
– Мастерство не пропьешь!
– Это как пить…
– Ладно, имею право покурить. Чайку, што ль, попьем?
Сквозь тополя на дальнем берегу наплывал холодный розовый вечер и пах он мокрым песком, влажным деревом, баней, а пивом и рыбной готовкой – от столового помещения. Там было шумно, – за день понаехали. Григорий Андреич с Петькой прошли за свой стол, поерзали локтями по свежей скатерти, уместясь, наконец. Г. А. принял в хороший глоток ладную рюмашку, а Петька не пил, – «с-сущий трезвенник», говорил про него хозяин, «или не-с-сущий, ты ж не пьешь ничего?» Азалия отнаклонялась у других столов, подошла к ним.
– Ой, Григорий Андреич, ужинать?
– Нет, водки только выпью и спать пойду…
– А что – вон те из Тюмени так и делают. Ныряльщики…
– А еще откуда народ?
– Вон – московские тоже, там – из Минска, Урал какой-то… Они уж кончают.
– Ну, ясно, изголодались, небось, по пути… А тут, понимаешь…
– Сейчас принесу, вкусненько все…
– Кто бы сомневался…
Под рыбные щи на осетрине, едко приправленные жареным со свежей зеленью лучком, красноперку в хрустящей коричневой прижарке и щуку, прокаленную в чесночном масле для пропадания мелких косточек Григорий Андреевич влил, наливая себе часто и понемногу, грамм триста пятьдесят «Абсолюта», выпил кружку тепловатого пива и закурил, задоволенный до благодушия.
За соседними сдвинутыми столами отмечала приезд московская компания, в центре которой помалкивал милицейский, судя по разговору, генерал, а между говорящими все встревал, перебивая, какой-то шустрый, предлагая выпить то за щуку, вытащенную Николаем Петровичем, то за рекордный его, Николая Петровича, заброс, то за Николайпетровичеву мудрость, когда он сказал идти вон к тому мысочку… Это было обыкновенно и понятно.
За столом слева покрикивали о политике – про Белоруссию, как у них там хорошо и отлично все устроено, – и дороги, и пенсии, и сельское хозяйство.
– Это вы молодцы, – не выдержал Г. А. – Хоть не хвалились бы – за наши-то денежки.
– Как это ваши, как это?! Мы сами… – налитой дурнющей кровью бульбаш замахал щучьим хвостом с длинной косточкой, – сами!
– Сами-то только бабы с усами… Сами…
– Вы таки правильно говорите, – у этого белоруса выговор был явно витебский. – Правильно. Но что же делать? У нас же газ – только после драников…
– Ну, тогда вы должны знать, что выход обычно неподалеку от входа. Или платите по полной, или присоединяйтесь… По полной.
По полной, по полной – зашумели в московской компашке. Махнула прохладой в накуренное нутро едальни стеклянная дверь, вошли четверо – размера среднего, лица с дороги примятые. Григорий Андреевич, досадливо ревнуя к новоприбывшим, смотрел, как с ласочьей грацией из-за буфетной стойки им навстречу проскользила Азалия.
– Вы из Владимира? Четверо, да? Добрый вечер.
– Да, прибыли вот, – двое глядели по сторонам, третий углазился в кухню, где еще шипели сковородки, последний строгим взором как будто зарисовывал на память лицо девушки. Темные брови, немного тронутые пинцетом, гладкий невысокий лоб, чернющие глаза, чуть широкий нос, четкого рисунка губы, темно-розовые щеки, заметные скулки – она еще и улыбается!
Ближе к отбою, до копчика надышавшись сочащейся в сырую землю прелью и наговорившись по телефону с московской красюхой, всуе морочившей голову и себе, и ему – ах ты, господи! – Григорий вернулся в пустую уже столовую выпить чаю. Котлет из сазаньей икры он не ел, но поглощенное ёдово все же надо было осадить.
– Азалия, птичка, чайку нальешь?
– Черного?
– Как душа рыбака, – как ни крути – убийцы серийные.
– А я тоже с вами кофе выпью.
– На ночь глядя? Не уснешь ведь? Или не собираешься?
– А чего делать? Сколько тут поспишь? Мне вставать в четыре.
– А давно ты тут? На базе?
– Вторую неделю. Другой работы нет. Я из Астрахани.
– Большой же город, – работы нет?
– Ну что – в продавщицы идти?
– А здесь?
– Ну, все-таки…
– Слушай, а кто у тебя родители? Личико-то…
– Не нравится?
– Как раз наоборот. Хороша – сама знаешь…
– Папа у меня – араб, сириец, а мама – местная.
– Ну и что – а замуж?
– Ну есть у меня… Он в такой… силовой организации… Пистолет у него. Он хороший, только как выпьет, вот недавно – на набережную вышел, давай стрелять…
– В народ?
– В воздух! Вот он меня замуж зовет, а я…
– А ты?
– А я не знаю… Что тут? Так я в Москву хочу… Там же всё…
– Родня там?
– Нет никого. Очень хочется.
– Да-а… «Нужна большая доза мужества, чтоб удержаться до замужества»…
– Вы про что?
– Нет, это я так…
– Здесь гулять нельзя: как только узнают – значит, все могут. И всё…
– И что вы все так – в Москву, в Москву, – Чехов какой-то, – медом намазано?
– Там шансы…
– В Москву, дорогая, на так ехать – на неделю тебя хватит, и то – много. Ты не обижайся, но очень уж предсказуемо. Чего ты там делать-то будешь?
– Чего-нибудь…
– Во-во… Нибудь… Нет, разве с кем-то? На первое время, а там – как пойдет.
– А вы, Григорий Андреич, не можете помочь? С работой?
– Ага – с работой… Затаскают тебя, понимаешь? Куда ни устрой. Одна, да в Москве… Как я грех на душу возьму? Ты смотри, не дуйся, но не советую. Не рискуй, – потом не вернешь, – знаешь, в Москве таких…
– Прям таких?
– О-хо-хо… Ладно, спать тебе пора. До завтра.
– Спокойной вам ночи, Григорий Андреевич.
С южного неба непривычно для северянина сияла светлой полночью середина Пасхальной недели, но поста никто здесь не держал, поэтому звуки, доносившиеся из бани и пары еще домиков, мало уступали по интенсивности утреннему котованию. Была, была в этих местах работа, и кроме рыбной ловли, но временная – лет до двадцати пяти, вряд ли старше, – конкуренция, износ высокий. Так и пишут в Сети – выезжаю, мол, на базы, расценки – по договоренности, без запроса. Э-эх, ленивые они тут все, – знай сазанА воровать по хозяйствам да воблу сетями… Привыкли – река прокормит… Не дойдя еще до пучин социального лицемерия, Г. А. уснул со счастливым и тут же горестным осознанием отклоненного грехопадения.
