– У пещеры есть план, – ответила она, – и у нас, наверно, тоже. Вот этот план и хранится на облаке. В небесной книге записаны наши заклинания «Цоф». Мы для этого и живем – чтобы менять небесную надпись, пока не получится то, что нам нужно.
– Кому «нам»? Симуляции?
– Адонис ведь сказал – если есть симуляция, где-то есть и то, что она симулирует… Знаешь, я уже запуталась.
– Мне кажется, – сказал я, – Франц-Антон и Павел Великий тоже запутались. И решили все выяснить по-военному просто. Взять Небо штурмом… Слышали бы меня монахи из фаланстера – выпороли бы, как Кижа.
– Алекс, – сказала Юка, – а давай откроем конверт с этим дневником?
– Прямо сейчас?
– А почему нет? Чего ждать? Чем раньше мы все узнаем, тем лучше.
Секунду я колебался. Но никаких поводов оттягивать этот момент не было – упомянутые Адонисом два дня прошли.
– Хорошо, – ответил я. – Давай.
Юка встала, зажгла свет – и через минуту вернулась ко мне с уже раскрытым конвертом.
– Всего несколько страничек, – сказала она. – Твой великий предок был немногословен… Если это действительно написал он.
Достав первую страницу, она прочла:
– «Апокриф Павла Великого». Почему апокриф?
– Наверно, – ответил я, – чтобы можно было хранить на полке со всякой дрянью. Если это священный текст, и особенно оригинал, с ним надо обращаться соответственно. Адонис ведь монах.
– Может быть, – сказала Юка, и мы погрузились в чтение.
Апокриф Павла Великого
Я более не ставлю даты к своим записям – календарь потерял для меня всякий смысл. Его, впрочем, не было и раньше – но как далеко надо уйти от руин Ветхой Земли, чтобы это понять! Буду отмечать лишь погоду того дня, когда случится взяться за перо.
Жаркий безветренный день
Змей – Вечный и Совершенный Человек – показал Адаму, для чего тот был создан: не для себя самого, а для иного, высшего и невнятного смертной душе. Адам увидел, что он – зыбко струящийся сон, снящийся неведомо кому. Но даже ужаснувшись своей никчемности, Адам отказался служить благой цели – и был изгнан в хаос. Так Франц-Антон понимает библейский миф.
“Но кому снится сон?” спросил я. “Кто заставляет Адама каждый миг рассыпаться и возникать заново?”
Ответ поразил меня до глубины сердца.
“Я полагаю”, сказал Франц-Антон, “что единственным действующим лицом сей комедии теней и отражений является тот самый Флюид, которым мы якобы управляем”.
“Но разве мы не управляем им на самом деле?» – спросил я.
Франц-Антон засмеялся.
“Подозреваю”, ответил он, “что мы подобны возникающим из него самоуверенным зыбкостям, как бы фигурам из тумана и пара… Мы уверены, что повелеваем мирами и стихиями, и наша воля – есть мы сами. Но это то же самое, как если бы облака решили, что управляют небесным ветром, поскольку имеют форму королей и Ангелов… На деле же ветер гонит их по небу и создает их форму – но так, что они мнятся себе властелинами и героями. Когда мы думаем, что овладели Флюидом, это значит лишь одно – Флюид принял форму такой мысли. Дух Божий с безначальных времен носится над водою, и вокруг него плавают облака пара. Но он ничего не хочет для себя. Поэтому время от времени он делает из пара кукол, дает им начертания власти и велит управлять стихиями и собой”.
Дождь с утра
Мудрость Змея такова, утверждает Франц-Антон, что говорить о ней бесполезно – в языке нашем нет для нее потребных слов. Постижение ее, однако, должно изменить нашу природу – невероятным, невозможным образом. И здесь я вижу, насколько брат Франц-Антон превосходит меня мужеством. Мне страшно; он же весел и смеется.
“Все это происходит не с нами, мой брат”, повторяет он, “это Флюид играет сам с собой”.
Франц-Антон превосходит меня и разумением. С самого начала он понимал, что бегство в Идиллиум было лишь первым шагом к тайне. Прекрасный новый мир, строящийся вокруг нас, не очень ему интересен. Создать его потребно было для того, чтобы построить мост в Эдем, где можно встретить Змея и постичь его мудрость.
Масоны и иные посвященные Ветхой Земли играли в игры, смысла коих не понимали сами, говорит он; у нас же есть фундамент, где можно воздвигнуть подлинный Храм. Его надлежит возвести в месте, не достижимом ни для кого, кроме овладевших Флюидом в полной мере.
Тихо и тепло, славный день
Название Храму предложил брат Бенджамин – скорее в шутку.
“Мы идем к истине кругами”, сказал он, “как бы приближаясь к ней по сходящейся спирали. Это значит, что мы почти все время уходим от нее прочь, но в известный момент делаем маленький поворот, который направляет нас в нужную сторону…”
“И? ”
“К истине ведут именно эти еле заметные повороты – и какой-то из них станет последним. Поэтому лучшее название для святилища окончательной истины – “Храм Последнего Поворота”.
Брат Бенджамин думал, что мы посмеемся, и сперва мы действительно посмеялись. А потом Франц-Антон сказал: “Пусть так и будет”.
Высокие облака во все небо – мы словно в мраморной пещере
Мудрость Змея недостижима во мгле нашего мира – но мы можем увидеть ее отражение и тем прикоснуться к ней. Нужно использовать власть над Флюидом, чтобы создать Зеркало Фаустуса. Это не зеркало в обычном смысле – Флюид по своей природе зеркален и так. Это вращающаяся воронка Флюида, где будет отражена и удержана панорама истинного мира.
В разные времена Зеркало называли по-разному. Франц-Антон выбрал сие название в память о Кристофере Марло, английском брате, случайно создавшем подобное зеркало – и исчезнувшем из мира во время опыта. Правильнее было бы “Зеркало Марло” – но Марло написал мистическую трагедию про Фаустуса.
“Так таинственнее звучит”, смеется Франц-Антон. “Пусть это будет нашим аплодисментом ему как драматургу”.
Он говорит, бег мгновения нужно уравновесить вращением Флюида – так, чтобы его воронка отбрасывала время назад с той же скоростью, с какой оно бежит вперед. Мгновению придется замереть на месте, не переходя из прошлого в будущее – и тогда, как выражались на символическом языке древние, оно остановится и станет прекрасным.
Это означает, что мы увидим в нем Бога. А увидеть Бога, говорит Франц-Антон, и означает слиться с ним в его вечности. Так и только так стяжается Святыня в Долготу Дней.
Дождь весь день
“На какое время будет остановлен бег мгновения?” – спросил брат Бенджамин.
Франц-Антон расхохотался.
“На века”, сказал он. “Или на один миг. Что ни скажи, все будет верно – и неверно. Как можно говорить, что мгновение остановится на время, если время остановится тоже?”
“Что означает обрести мудрость Змея и тело Змея?” – спросил брат Бенджамин.
“Я не знаю сам”, улыбнулся Франц-Антон. “Возможно – понять самое заветное желание, скрытое глубоко в сердце. А потом осуществить его. Иначе, брат мой, зачем было все это начинать?”
Ветерок, приятная прохлада
Прежние алхимики создавали Зеркало Фаустуса с помощью сложных ритуалов и церемоний. Подготовка длилась годами – и часто все шло насмарку из-за малейшей ошибки. В Атлантиде приносили кровавые жертвы и умоляли духов о помощи; в Элевсине изнуряли себя многодневным танцем. Мы будем действовать иначе.
Франц-Антон и Бенджамин, как истинные сыны нашего просвещенного века, хотят устроить Зеркало в виде особой машины. Не такой, конечно, как делают механики – это будет машина Флюида. Внешне она будет выглядеть как обычное зеркало, где проявится тайна (зеркала использовали и прежде), но на этом связь с прошлым кончается.
“Машина” – не самое подходящее слово, но лучшего нет: ее незримый механизм будет возникать при каждом опыте заново. Окно в пелене времени будет появляться не в “зазеркалье”, как предположил брат Бенджамин, а в собственном пространстве Флюида, для которого поверхность стекла будет лишь экраном.
У машины не будет никаких механических частей, кроме рычага, – его поворотом она и станет приводиться в действие.
Занятно – хоть слова “Храм Последнего Поворота” означают для Франца-Антона не вполне то, что имел в виду брат Бенджамин, они подходят вполне.
Нежнейшее солнце над утренним морем
Никогда не думал, что будет целых три Михайловских замка. Первый остался в Петербурге, вокруг второго воздвигли Идиллиум, третий же станет самым прекрасным и эфемерным. Он будет подобен облаку Флюида, и четырьмя его фасадами сделаются четыре Ангела. Этот замок будет возведен на небе – но не в физической пустоте над твердью, а в том незримом измерении, которое схоласты всех времен называли “Небесами”.
