А произошло вот что… Местные виноградари, или как их еще назвать, решили побороться с тлей, пожирающей виноградники, используя передовую технологию. Где-то там, в каких-то секретных лабораториях вырастили стада божьих коровок, специально не кормили их, и вот они-то, десантировавшись на тлю и будучи голодными, должны были ее, тлю то есть, извести под корень. Но во время операции, когда «коровок» с самолета, типа «кукурузник», забрасывали в тыл врага, подул порывистый шквальный ветер, и «десантуру» отнесло в море. И мало того, что их не кормили перед операцией, так они еще и два дня голодные скитались по бескрайним просторам акватории Прианапья. Короче, обозленные на весь мир, эти милые симпатичные борцы за урожай, которым терять уже было нечего, по ошибке чуть не сожрали меня.
И вот студенческая здравница в Джемете. Сколько же можно было бы присвоить звезд по нынешней системе оценки отелей спортлагерю МГУ? Да думаю – минус одна звезда. Воды не то что горячей, холодной в достатке не было. В рукомойнике – да, лицо, руки, подмышки, ноги – не помню, а тушку, однозначно, нет. Вода – дефицит, и помывочные работы, то есть процедуры, два раза в неделю по два часа. А зачем? Море же есть, там воды хоть залейся.
Туалет… Ну, это отдельная история. Туалет стоял на отшибе территории лагеря, который являл собой палаточный городок, в котором была тройка стационарных строений – столовая; сарай, где мы жили, как в общаге, там же располагался склад, которым командовал Захарыч, колоритный мужик лет сорока, и домик, где квартировался начальник лагеря, там же были медпункт и радиоузел. А туалет, как в армии, с возможностью принять до 10–15 посетителей одновременно. Отделение для девочек и для мальчиков. Заведение было покрашено в белый цвет, наверное, из санитарно-гигиенических соображений, и поэтому с чьей-то легкой руки его переименовали в «Белый дом», в честь знаменитого здания в Вашингтоне, где обитает американский президент.
Процедура, посещения «Белого дома» называлась сходить к Джонсону. Кто не в курсе, Линдон Джонсон сменил Джона Кеннеди на посту президента США.
Мы жили коммуной – группа, поклонники, друзья, примкнувшие к нам девушки. В отличие от армии, где во главе угла стоял устав внутренней службы, у нас был свой конституционный порядок и была строгая регламентация дум, чаяний и волеизъявлений членов нашей организации. Особенно это касалось посещений мистера президента. Чтобы не отвлекать дядюшку Джонсона мелочными просьбами, мы составляли петиции и прошения. Их старались начертать, желательно, на мягкой или на хорошо разминаемой бумаге. Замечу, туалетной бумаги в те годы практически не знали.
Посещение президентского дворца осуществлялось обычно группой, желательно, не менее четырех разнополых особей. Причем это осуществлялось с песнями и танцами. Юноша и девушка, предварительно скатав петицию в трубочку, брались с двух концов за нее руками и, танцуя, отправлялись в «Белый дом». Танец происходил под музыку, обычно звучащую в лагере через радиоточку. Если репродуктор молчал, то посетителям вменялось песнопение и танец. Подойдя к дверям дворца, бумага делилась надвое и оставлялась в «Белом доме», для рассмотрения президента. После возвращения в коммуну «ходоки» отчитывались перед электоратом о результатах своего похода. Ощущения, впечатления подытоживались, и в конце недели проводилось собрание, на котором отчитывались докладчики и строились планы на будущее.
Скоро демократический образ нашей жизни в этом «тревожном» мире был принят и в «других странах», и мы даже под председательством мистера Джонсона проводили уже расширенные саммиты в «Белом доме».
* * *
– Ты гонишь? – спросила меня жена, когда я прочитал этот отрывок.
– Не веришь? Спроси у Кареты… Была еще идея создать пионерскую организацию, уже разрабатывали устав. Там уже было несколько пунктов – пионер не боится волков; для пионера жизнь копейка… Но, не набралось нужного количества членов для будущей организации и поэтому провести учредительное собрание не удалось.
Степень нашей загруженности в Джемете была довольно высока, так как, кроме танцевальной программы, нам приходилось еще готовить концерты самодеятельности на вечерах открытия и закрытия каждой смены спортлагеря. Чаще всего участники будущего концерта пели какую-то известную песню или исполняли танец, и мы аккуратненько аккомпанировали, не сильно загружая себя творческими поисками.
А в тот раз… Инициатива исходила от меня. Как это часто бывает, я, неожиданно даже для самого себя, с прямотой и нахальностью пятилетнего ребенка набросился на очень яркую с необычной, нерусской внешностью девушку, которая скромно слушала нашу репетицию, не вмешиваясь в ее процесс. Она была одета в сарафан и какие-то шлепки. Иссиня-черные волосы, густые и какие-то непокорные, казалось, были разбросаны по плечам в результате взрыва. Глаза, ну, как вам сказать… Помните мультфильм «Корова и Крокодил»? Так вот у нее глаза были, как у героини этого мультика. Какие-то нереальные и влажные. Сарафан скрывал-открывал ее достоинства в той мере, чтобы они оставались загадкой, но влекли к себе, как загадка. Что-то я запутался. Вообще она была такая Шахерезада Ивановна. И, наверное, оттого, что я запутался, и оттого, что у меня заглючил мой компьютер, тот еще, образца 1968 года, компьютер, я выпалил:
– А ты кто?
– В смысле?
– Ну, как тебя зовут? Русская ты студентка, нерусская?
– Зовут меня София. Я – русская студентка, просто мои предки ассирийцы.
– О, – простонал я. – А тут чего ты делаешь?
– То же, что и все, – отдыхаю.
– Ассирийка, так ты, наверное, и танец живота могешь? – брякнул я. Гитара в руках делала меня отчаянно смелым.
– Могу, я думаю… Только где мы костюм для этого достанем?
– Чего проще… Каким он должен быть, из студентов мало кто знает, – не унимался я, – купальник же у тебя есть, а это главная часть костюма. Ща, я сгоняю на кухню и достану там или в медпункте какой-нибудь марли или бинтов. Мы тебя задрапируем и вечером – вперед.
Напор мой был настолько силен, что София, не успев что-либо понять, согласилась. И закипело дело. Соньке и ее подругам дали пару часов на подготовку костюма, а мы решили что-либо придумать по части музыки.
Воробьева не было, не помню, почему, и мы, подумав, решили, что коль шоу костюмированное будет, то неплохо и нам внести какой-то вклад в это дело. Жестырев достал литавровые палочки и на томах начал играть какие-то восточные ритмы. Я взял бас-гитару и начал без затей дергать одну струну, не утруждая себя архитектурными изысками. Каретников нашел отвертку и начал ею водить по грифу гитары, извлекая звуки, похожие на звуки слайд-гитары и ситара одновременно. Колорит, восточный колорит, получился. А вскоре пришла София. Она скинула халатик, и мы обомлели. Молодое воображение нарисовало, да чего там нарисовало, там и рисовать ничего не надо было. Ну, хороша, ну просто хороша. А Воробьева все не было…
– Оденься, – скомандовал я.
– А танец?
– Мы верим, что все будет классно… Оденься, чтобы никто не увидел, пусть это будет сюрприз для всех ребят.
– А что, если я из полотенца сооружу Шурику…
– Какому?
– Ну, вашему барабанщику, чалму или тюрбан.
И она как-то хитро намотала ему на голову полотенце, и наш Шурик, у которого в тот момент на лице была заметная борода, превратился в Синдбада-Морехода.
А Воробьев так и не пришел на репетицию.
И вечером концерт. Мы играем какие-то рок-н-роллы, поем, как говорили многие, двусмысленную песню, «Встань поутру», мною придуманную как гимн спортлагерю «Джемете». Потом были какие-то песни под гитару. И наконец наша бомба – София с танцем живота. Куда смотрели идеологические власти МГУ, почему была пропущена эта аморалка, но что было, то было. И София стояла где-то рядом с нами в своем халатике. Жестырев снял футболку и надел свой тюрбан. Мы с Каретой оголили свои туловища.
– Пойду покурю, сколько ваш живот будет длиться? – спросил Воробьев.
– Да минуты четыре. Может, останешься, посмотришь?..
– Не, лучше покурю.
Воробьев ушел, и Сонька скинула халатик и выпорхнула, хотя при ее формах слово «выпорхнула» не отражает точно процесс появления нашей восточной красавицы на сцене.
Обычно территория танцплощадки была заполнена танцующими, а сейчас никто не танцевал, и все, спрессованные, стояли вокруг нашего импровизированного театра… А еще концерт открытия, короче, переаншлаг. Публика, нужно заметить, была крепко подогрета разливным рислингом, что можно было практически за бесценок приобрести у Хоттабыча, армянина, который торговал домашним вином у себя в доме сразу за забором спортлагеря. Причем торговал круглосуточно. София вылетела на сцену, и зрители взвыли от восторга. Причем окрас этого вопля был осязаемо мужской. Почему полураздетая, нет, полуодетая, нет, все-таки полураздетая женщина оказала такое влияние на полупьяных, нет, полутрезвых, нет, все же нетрезвых самцов, я не знаю. Буквально в двухстах метрах на пляже в еще более открытой одежде ходит, лежит, плавает толпа женщин – смотри не хочу, и никто не орет от восторга. А тут… Может то, что она была одна, а смотрели все? Фрейд, где ты?
