Отскочил и улетел куда-то в кусты.
Точнее сказать, он ударом был извлечен из того сегмента памяти, где совсем еще маленький Илья шел на нетвердых ножках, направляясь на мамин зов «Тю-тю-тю!».
Вот его движение в том направлении еще сохранилось, а потом – все, темнота.
Вот что было потом? Потом же что-то было. И он точно помнил – да, вот оно.
Илья Иванович неделю ходил сам не свой. Автономка, последние сутки похода, скоро домой, а у него – нет, отскочило, причем во сне, – и сразу в кусты.
Кусты тоже были во сне, а удар был снаружи – ударился он во сне головой о стол, причем вместо стола под височной костью оказалась та часть койки, за которую надо держаться, когда на нее влезаешь. Поручень такой. Вот об него и…
Интересно, как же теперь без этих воспоминаний?
Он обратился к приятелям. Приятелей было два – Саша и Гоша.
– Слушай, – сказал он Гоше.
– Да?
– Тут такое дело.
– Ну?
– Я вот в прошлый раз головой ударился…
– Ну?
– И кое-что из головы…
– Выпало? – быстро спросил Гоша.
– Как ты догадался?
И тут Гоша начал хохотать. И чем дольше он всматривался в Илью Ивановича, тем больше он хохотал. Он просто заходился от смеха, подвывал, скрипел легкими, приседал, показывал на него пальцем: «Ой, не могу!» – хватался за колени, падал на четвереньки.
А Илья Иванович мрачнел, на все это глядя.
– Ну? – спросил он. – Ты закончил?
– Я-то? – все еще всхлипывал Гоша.
Гоша был идиот и командир группы дистанционного управления.
– Ты-то! – сказал Илья Иванович.
– Я закончил, – совершенно серьезно сказал Гоша, собой овладев. – Расскажи, пожалуйста, поподробней, – попросил он смиренно, – как все это произошло.
И Илья Иванович рассказал все подробно, как он шел, маленький, растопырившись, а потом – вжик! – и кусты.
– А в кустах-то что было? – заинтересовался Гоша.
– В кустах?
– Ну да! Может быть, там все так и лежит?
Илья Иванович посмотрел на него с великим подозрением.
– Да чего там может быть в кустах! – вступил в разговор приятель Саша. Он все это время сосредоточенно молчал – ни одной в глазах смешинки. – Вот я однажды очнулся в кустах…
Саша тоже был идиотом и командиром группы дистанционного управления.
И вообще, с этого момента Илья Иванович стал подозревать, что все офицеры на корабле идиоты, хотя не все они были командирами групп дистанционного управления, но все приняли в поисках воспоминаний Ильи Ивановича самое живое участие. Они подходили и живо интересовались, не нашел ли он эти свои воспоминания детства и как он теперь планирует свою жизнь с искаженными воспоминаниями или совершенно без оных.
Стоило только Илье Ивановичу войти в кают-компанию, как его сейчас же спрашивали:
– Ну что? Нашел?
А заместитель командира его даже молча обнял и попросил держаться.
Старпом сказал, что он обнимать его не собирается, пусть его другие пидорасы обнимают, а он уж как-нибудь потерпит, но только если он те воспоминания найдет где-либо, так пусть сразу же его, старпома, известит. В любое время дня и ночи.
– В любое! – подчеркнул старпом.
А помощник командира сказал, что, несмотря на старпомовские рассуждения насчет пидорасов, он готов не только Илью Ивановича обнять, но даже и расцеловать, если ему, Илье Ивановичу это поможет в поисках.
– Помнишь, как у двух капитанов Каверина? – спросил помощник и продолжил: – «Искать и не сдаваться!» Я тут недавно читал Каверина. Все у него полная херня, конечно, но это в меня сильно запало!
А доктор попросил к нему потом зайти – словом, все проявили участие.
И с каждым часом напряжение только нарастало.
Уже команда «По местам стоять, к всплытию!» – а у него все никак.
Командир даже спросил у старпома:
– Ну, чего там? Нашел?» – на что старпом только покачал головой.
И тут Илья Иванович снова ударился головой, но только не во сне, а наяву. Он шел по проходному коридору, а там у нас из трубопроводов вентиляции, как вы знаете, все время торчат болтики, кончик у которых все время выглядывает.
Очень больно на него напарываться.
Вот Илья Иванович и напоролся.
И тут же – яркая вспышка, и воспоминание вернулось: мама приняла его в свои объятия.
Говор тихий, говор задушевный и прерывистый, волнительный, торопливый; говор чуть слышный, шепот горький, шепот страстный. Сперва и не понимаешь вовсе, на каком языке это говорят, а потом тебя осеняет: ба, да это же русский язык, а ты и не уразумел, не учуял сразу, никак не мог, не вник.
Ты отвык от такой речи. Ты приучил себя к выкрикам и командам, а тут такое тихое, неспешное бормотание.
Ночь. Ночь все небо выпростало, выстлало звездами, и у каждой свой тон, свой неповторимый блеск, отличный от соседнего.
Ты давно не видывал ночь. Ты только закрывал глаза во время кратких часов сна там, под водой, и она тебе являлась. Приближалась она не спеша, боясь спугнуть, и глушила, затапливала собой все вокруг, а после устраивалась со всеми своими удобствами и никуда тебя уже не отпускала.
Похожа ли она на то, что тебе грезилось?
Похожа. Почти одно и то же, но только живее она, лучше и душистее, что ли.
Запах моря приносит ветер. И сразу зябко, но хорошо.
Ветерок только шалит, гладит кожу.
Как же все тут правильно устроено. Как же все тут томительно и сладко.
Земля. Она все время была с тобой. Там, под водой, далеко от твоего дома.
Над тобой переплетение труб, палуб, переборок и два корпуса – легкий и прочный.
И еще над тобой толща воды в сто метров, а под тобой – километры синей мглы.
Глубоко. Океан – и ты в нем один. Совсем один, особенно по ночам, когда лежишь на узкой койке в каюте под самым потолком, потому и видится тебя земля.
А хорошо там, на земле! Ой как на ней хорошо, вольно – иди куда хочешь, делай что вздумается, и сразу грезятся женские руки. Они обвивают, обнимают тебя. Сначала они только касаются тебя нежно, и ты немедленно успокаиваешься, заполошное дыхание твое становится ровнее, тише.
Чего это ты разволновался, зашелся ни с того ни с сего? Приснилось, почудилось?
Эва! Конечно, тебе что-то привиделось. Непонятно что, но стало тревожно – оттого и сердце сразу заколотилось. Брось, все в прошлом, ты уже дома. Ты шел и шел через ночь, ты шел один, и ты дошел – вот он, твой дом, там тебя ждут.
Стучись в дверь скорее! Что, боязно, непривычно? Стучись!
И ты стучишься. Ты не звонишь в дверь, потому что не любишь звонков – их всегда у тебя было много, они режут слух. Ты стучишься, а из-за двери: «Кто там?»
Вот теперь самое время, говори же: «Это я!»
– Андрей Антоныч, мы должны оказать посильную помощь молодежному движению «Наши»!
Мы сидим в кают-компании на завтраке – я, зам и Андрей Антоныч.
Андрей Антоныч с утра не в духе, и я бы на месте заместителя помолчал бы, но «Остапа понесло».
– Вчера получено распоряжение из штаба флота!
Андрей Антоныч ест сушку. Мы уже съели все, что было на этот час в буфетной, так что догрызаем эти удивительные творения человеческой цивилизации. Во рту Андрей Антоныча сушка пропадает сразу. Он запивает ее чаем из гигантской кружки. На замовское воркование он пока никак не реагирует.
– Следует составить план мероприятий по организации встречи!
– Эти «Наши» что-то вроде нового комсомола, что ли? – вопрос старпома обращен ко мне.
– Движение «Наши» возникло в недрах… – вмешался было зам.
– В недрах, говоришь? – Андрей Антоныч бросает все это без тени насмешки, но я чувствую фронтальной своей частью, что этим дело не закончится.
– Тут важен патриотический настрой…
– Настрой, говоришь…
Андрей Антоныч пока немногословен, но все может измениться в одно мгновение. Я делаю вид, что выскребаю из сахарницы остатки сахара.
– Это не те патриоты, что вокруг эстонского посольства недавно плясали? – думаю, Андрей Антоныч спросил это у меня.
– Те.
– А до того они еще какие-то книжки очень вредные жгли, кажется.
– Да нет, Андрей Антоныч, по-моему, они их только рвали.
– Ну да это все равно. Комсомол уничтожает книжки, а потом у него истерика у ворот. Вот такая борьба. Теперь! Так чего они от меня хотят, Сергеич? Чтоб я их еще чему-то научил? Книжки, к примеру, они уже рвать умеют. По-моему, достаточно. Как считаешь?
– Андрей Антоныч, в распоряжении штаба…
– Ты мне тут штаб не плети… – обрывает его старпом, а я стихаю со своей сахарницей – началось. – Эта молодая безграмотная хунвейбинщина возникла не в штабе. У нас корабль отстоя. И мы готовимся к утилизации. Какую посильную помощь я им могу оказать? Отдать корабль на разграбление? Так у нас здесь грабить уже нечего! Плакатами они будут тут по отсекам трясти? Кто это там в нашем штабе на инициативу исходит? А, Сергеич? Эти «Наши» небось даже не знают пока, что они к нам уже едут? Я прав?
– Патриотическое движение… – попробовал зам вставить слово.
– Движение у них? Куда? Куда у нас может происходить движение? Они меня тут патриотизмом будут лечить? Или они у меня хотят им запастись, чтоб потом у ворот всей Европы благим матом орать? Зачем они сюда едут? А? Не знаешь? Тут жизнь, а не прокламация! Тут дерьмо, в котором мы все сидим по уши! Им что, дерьма не хватает? Они на асфальте! В столице нашей Родины должны тоской по этой самой Родине исходить, а у меня тут тундра! У меня молодежь делом занята, и как там е…тся ваши пионервожатые, она давно не помнит! Она служит! Что это за записной патриотизм? Патриотизм по случаю? Всех сюда через военкоматы, и у них сразу название поменяется! «Наши»! На мне обороноспособность одной, отдельно взятой воинской части! И я не паяц, чтоб плясать по команде! Я зверь другой формации! У меня тут совсем иной вой! Не шакалий! Учтите! Все!
