– Есть взять на плечо лопату! – ответил я, после чего я сдал вахту помощнику и отправился в поселок.
Лопату, я, конечно же, прихватил с собой, положив ее на плечо, как мне и рекомендовал дежурный по дивизии. Но прежде чем отправляться на задание, я сделал запись в черновом вахтенном журнале, что, мол, такого-то числа во столько-то был снят с дежурства из-за того-то и того-то, после чего по приказанию дежурного по дивизии, выслушанного мной в присутствии помощника, дежурного мичмана такого-то и вахтенного центрального поста матроса этакого, взял на плечо лопату, как и было мне предписано, и отправился туда, куда и было указано.
Вот такая милая запись. Заму я доложил, конечно, чтоб потом не было вокруг тут рук плесканья.
Через десять минут я уже шел в поселок. Лопата – на плече. Капитан третьего ранга и лопата – запоминающееся зрелище. Все встречные только на меня и смотрят. Знакомые останавливаются и расспрашивают, а я им подробно объясняю, что иду разгребать щебень.
Так я шел километра полтора.
Перед самым поселком рядом со мной, завизжав, останавливается «Волга», и из нее выглядывает начальник штаба флотилии и контр-адмирал.
Я, переложив лопату на левое плечо, отдаю честь.
– Подойдите сюда! – говорит он.
Я подхожу и представляюсь.
– Почему вы с лопатой на плече?
Я объясняю, что снят с вахты дежурным по дивизии, после чего им же мне было приказано взять на плечо лопату и следовать в поселок, где мне предстояло разгребать щебень до обеда, а после обеда я должен идти и снова готовиться к заступлению на вахту.
– Вы надо мной здесь издеваетесь или же над службой? – строго спросил меня адмирал, после чего вместе с лопатой я был усажен в машину, которая завезла меня на гауптвахту.
В конце дня меня освободил Витька-штурман, вечный дежурный по гарнизону.
– Марш на корабль! – сказал он мне. – Распустились тут совершенно без меня! Бросили корабль неизвестно на кого! Молчать – в пи… торчать! Ишь чего придумали!
После этого я вернулся на корабль и опять заступил дежурным.
Через полчаса после заступления позвонил дежурный по дивизии.
– Выделить десять человек с лопатами в поселок на разгребание щебня! – услышал я от него, после чего я повернулся к помощнику дежурного и сказал:
– А где наша лопата?
Эх, Русь, Русь! Встанешь поутру и выйдешь, потягиваясь, в поле. А там уже и косить пора – и пошел, пошел, плечом, плечом – раззудись, удаль молодецкая.
А тут и татары показались, далеко еще, но скоро налетят, изрубят, и бросает косарь свою косу, берется он за меч-молодец.
Ему бы в лес бежать со всех ног, а он за меч хватается. Татары-то стрелой сильны – издалека достанут.
Много воды утекло с тех пор, а только на Руси всегда так было: выходил в чистое поле только один человек, и этот человек и был тот самый воин.
Никого рядом с ним отродясь не случалось.
И бился он за свою страну, стране той совершенно неведомый. А если и падал он на землю сырую, то земля та быстро прибирала его кости белые – будто и не было его вовсе.
А мне нравится ящик – свежие досочки, одна в одну, и пахнет хорошо. Он хорош как конечный продукт нашей цивилизации. Только не тогда, когда он в центральный пост влетает, потому что наверху его неправильно перевязали шкертом, стали опускать в люк, а он и вырвался.
В него, в этот ящик, обычно съестное какое-нибудь кладут. При погрузке продуктов.
У меня был матрос Патрикеев Дмитрий, который никак не мог пройти мимо того, что, по его мнению, лежит слишком плохо.
Каждый день что-то притаскивал. Особенно он электронные платы любил, потому что они красивые. Смотрел он на них как завороженный. И улыбка по его лицу бродила. Радовался он таким образом этим всплескам человеческого гения, воплощенным в такую красоту – там же все диодики и триодики цветными были – что твоя карамель.
Ну а ящики во время погрузки продуктов он затаскивал к нам в пост регулярно.
При погрузке же ящики движутся потоком, как живые. На всех палубах расставлены люди, они и передают их друг другу до самой провизионки, что в трюме третьего отсека помещается. А мой пост напротив лестницы.
И как только кто-то отвернется, так Патрикеев ящик и стибрит.
Открывается дверь поста, и в него сейчас же влезает ящик, а потом – счастливый матрос Дима.
– Что это? – говорю я ему строго, указывая на ящик.
У Димы на лице блаженство, и он мне:
– Тащ-щ ка! Ну чего вы, в самом деле? Ну, простокваша там, наверное. Вы же любите простоквашу!
– Дима!
– А мы возьмем только две баночки, а остальное – назад заколотим!
– Патрикеев!
– Вот вы опять – «воровство, воровство»! А в автономке же нет аппетита! И все зря только выбросят! А мы ее сейчас съедим. А в автономке не будем! Все равно же все наше! А тут – свеженькое! Я сам ее заварю. Вот увидите, будет вкусно!
– Матрос Патрикеев! Вам ваш начальник что говорит?
– Ну знаю, нехорошо воровать! Но, тащ ка, вдумайтесь – это же наше!
– А ну давай назад, «вдумайтесь»!
– А как же я теперь его назад отдам, что они скажут?
– Они скажут, что ты ящик свистнул, философ!
– Тащ ка! Я потом все отдам!
– Сейчас!
– Ну можно потом?
– Нельзя!
– Эх… – Дима огорчен и пока сопротивляется. – Все же воруют! Вон интендант домой вчера целый портфель тащил!
– Я те не интендант!
– Тащ ка! Ну что вы, в самом деле!
Ящик вместе с Димой уплывает назад в отсек. Именно в этот момент я, усмехнувшись, и думаю о том, что мне нравится ящик как конечный продукт нашей цивилизации.
Два дня на меня Дима дуется, а потом притаскивает какую-нибудь электронную плату и снова счастлив.
Блин! Я стою на второй палубе третьего отсека и чешу себе ту часть тела, что у всех нас называется затылком.
Автономка, тридцатые сутки, подводное положение. Тремя компрессорами снимается давление воздуха в лодке. Давление снимается уже час.
Я смотрю на кислородный газоанализатор.
Давление воздуха в лодке надо снимать регулярно, потому что в автоматике применяются воздушные клапаны, и при переключении они сбрасывают воздух в помещения подводной лодки.
Оттого и возрастает давление. Оно может дорасти до 890 миллиметров ртутного столба, а потом уже автоматика будет работать со сбоями. Вот поэтому и включают компрессоры. За час они снижают давление до 690, а потом – всплытие на сеанс связи и определение места, после чего из-под воды поднимается шахта ПВП (подача воздуха под водой) и через нее внутрь лодки засасывается воздух, а компрессоры все работают и работают – набивают наши баллоны ВВД (воздуха высокого давления).
Вот такая организация.
А на кислородный газоанализатор МН-5125 я смотрю потому, что эта зараза бурно реагирует на столь быстрое снятие давления тем, что у него стрелка падает просто на глазах.
Падает она до пятнадцати процентов кислорода. На самом деле кислород никуда не делся, просто у нас такой прибор.
А в техническом описании на это чудо техники написано, что оно «устойчиво работает и не реагирует на перепады давления» – вот сволочь!
А стою я здесь и жду, потому что сейчас мимо может пройти наш командир. Он как увидит это падение, его кондратий может хватить. Вот для этого я и стою – чтоб, значит, поддержать падающее командирское тело.
Причем объяснить что-либо командиру нельзя. Не поймет он. У него с арифметикой плохо. Мне кажется, даже если я ему доложу, что дважды два – четыре, он мне на это скажет: «Как четыре? Почему? Почему вы мне не доложили вовремя? Все тихушничаете здесь! Стоите! Все сами пытаетесь! А сами-то! Ни хрена не можете! Почему я только сейчас об этом узнаю?» – ну и так далее. Больной он у нас.
Я с группой командования вообще ни о чем не разговариваю. За десять лет я сменил четырех командиров, и всегда одно и то же.
Поэтому сейчас мой мичман Черняков Геннадий Константиныч пройдется и поставит все приборы на штатную проверку от ВСД (воздуха среднего давления). Там давление нормальное, и приборы придут в себя. Константиныч, собака, возится.
– Константиныч! Ты где там? – кричу я в глубь своего поста.
– Сейчас! Уже иду! Никто не видел мою отвертку?
Опять, мудак, свою отвертку потерял.
И вот я дождался – через переборку в третий перелезает командир. Он торопится на сеанс связи. Сейчас объявят «тревогу», и будет всплытие.
Командир, конечно же, увидел меня и повисшую стрелку моего газоанализатора.
– Что у нас с кислородом, начхим?
– Ничего особенного, товарищ командир!
– Как это «ничего», он же падает!
– Это давление снимается!
– Я знаю, что оно снимается! Почему у вас при этом кислород по отсекам падает?
Ну что ему сказать? И тут меня осенило:
– Товарищ командир, дело в том, что выброс дозаторов кислорода у нас приходится на среднюю палубу, а при снятии давления компрессоры забирают воздух именно с нее – у нас же захлопки не справляются, и мы открываем переборочные двери, а они все на средней палубе. Вот с нее весь кислород и забирает. Компрессор.
