– Сюрприз! – загадочно объявил все еще сияющий Чен. – Сюрприз будет!
– Какой там еще сюрприз, – раздраженно бросил бугор, – давай, запускаемся, и так ждали тебя, ждали. Где собака-то?
– Будет собака, будет, – опять весело ответил кореец, невзирая на бугровую утреннюю строгость, и добавил: – Все будет. К обеду…
Он вытащил из-под шкафа ключ на тридцать два, надел ватник и затопал вниз по ступенькам, в сторону базы.
Первый раз они ходили по малой нужде сразу перед ранним обедом – около двенадцати. Бугор вырубил движки и спросил:
– Кто со мной?
Компанию составил Аверьян, а Чен остался собирать обед, как было у них заведено. Готовили они тут же, в кабине. Чай, суп и картошку варили своим кипятильником – два бэушных лезвия «Нева», связанные ниткой через диэлектрик и присоединенные к 220 вольтам медными проводами, кипятили ведро за полторы минуты. Потом Чен прочел, что медь ядовита для здоровья, и они пересоединили прибор на алюминий. Вкуснее не стало, но полезней – значительно.
Они поднялись в кабину и ахнули: на столе, покрытом белой бумажной скатертью, был накрыт пир. Настоящий пир, без обмана, с литровой «Северной» в центре, той самой, красивой, с сине-золотой этикеткой, какую никто в местной торговой сети не брал по причине дороговизны. Рядом – все по порядку: корейская морковка, острая такая и нашинкованная мелко и длинно, как красная лапша. Дальше шла тонко напластанная сырокопченая колбаска, из привозных. Потом – огурцы, пастеризованные венгерские, из банки, не сморщенные из бочки, как вразвес, а, наоборот, с пупырышками и хрусткие. Сыр тоже был, и тоже хороший, – твердый и с дырками, похожий на швейцарский. Бугор пробовал такой один раз, там еще, в Силламяэ. Дальше – более-менее: кока-кола, чеснок маринованный и пирожки из карьеровского буфета. Рядом докипала быстрая картошка, в ведре, на бритвах. Тарелки были одноразовые, из картона, а одна – настоящая, общепитовская, и даже не тарелка, а, скорее, блюдо, овальное, окаймленное по краю золоченой вязью, и с красивым глазуревым штампом «TCP» – трест столовых и ресторанов. На нем размещалась странная еда – длинная толстая колбасина с поджаренными краями, разделанная на крупные дольки, раздвинутые по длине блюда. В разрезе кусков просматривалась упругая начинка – что-то темно-крупчатое с крутыми яйцами по центру, запеченными внутрь. Все это украшало по паре веточек петрушки и укропа.
– Ну как, – спросил Чен, довольный произведенным эффектом, – нормально?
Бугор почесал затылок:
– А в чем дело? Праздновать-то чего, какой праздник?
– Мой! – гордо ответил Чен. – Мой праздник! Деньрожденье у меня сегодня, вот!
– Врешь! – сказал Аверьян довольно. – Врешь, Ченя. А сколько тебе?
Чен выдернул из сети кипятильник, прикрыл ведро крышкой, оставив щель, и слил отварной кипяток в кастрюлю. Потом он оттянул плексигласовую форточку и выплеснул кипяток за окно.
– Прошу садиться, пожалуйста, – галантно произнес он.
– Зря ты, кипяток-то, – с сожалением сказал бугор, усаживаясь за стол, – Апрельке бы потом наварили в нем чего… – Он стянул с себя ватник. – А вообще, поздравляю, помощник. – Скупая похвала вырвалась-таки из бригадирских уст: – Молодцом!
– Спасибо, бугор, – ответил Чен, тоже устраиваясь за столом. – Только Апрельки нету больше, я бы про кипяток-то вспомнил.
– Как так нету? – весело спросил Аверьян, скручивая винтовую пробку с «Северной» в предвкушении непланового пира за кореянский счет. – А где ж он тогда?
– А вот. – Чен указал пальцем на блюдо с золоченой каймой. – Вот он, я ж обещал к апрелю приготовить, кишку-то набить собачью, забыли? – Подсобник говорил так обыденно и правдоподобно, одновременно начав разваливать по тарелкам горячую картошку, что у бугра вдруг по спине пробежал легкий холодок. У Аверьяна – тоже, но ближе к паху…
– Погоди, – произнес бугор, – а правда, где собака-то? Нет собаки-то!
Рукастый Чен, не отрываясь от официантского дела, снова сказал:
– Да я ж говорю, забил я его, на колбасу корейскую, с кашей грешневой, вон же, щас пробовать будем, под горячее, на блюде… – И опять сказал это по-правдивому страшно.
– Ну, хватит! – Бугор поднялся с места и строго спросил: – Где собака, ебена мать, я спрашиваю. Апрель где мой?
Аверьян в страхе взглянул на бугра, потом на корейца.
– Постой, бугор, – испуганно, опустив ведро с картошкой на пол, сказал Чен, – мы же вместе это решили… Это…
– Чего это, чего это?! – в ярости заорал вдруг бугор. – Чего решили?!
– Так порешить решили, – растерянно ответил третий помощник, – на деликатес.
Бугор вышел из-за стола, распахнул дверь в машзал и заорал туда:
– Апре-е-ель! Апреля-я-я!
Он прислушался, но никто не ответил. Собаки на машине не было, а это означало, что раз нет, то больше ей быть негде, в этой если жизни. И это же не могли не знать все трое, весь экипаж. Бугор обернулся и негромко так, раздумчиво произнес:
– Убил, значит, говоришь… – Он поднял глаза, вмиг налившиеся прихлынувшей кровью, и упер их в Чена. – Убил, мразь кривоглазая, убил, хуй желтомордый… – Чен побелел и замер на месте; Аверьян, не на шутку испуганный, совершенно не понимающий, как себя вести, переводил взгляд с одного на другого. – Убил, инородец ебаный, – продолжал страшный перечень бугор. Ноздри его раздулись от бешенства, в которое он впал быстрее, чем сам мог предположить, дышал он прерывисто, с сипловатым хрипом, прорвавшимся откуда-то изнутри. – Убил, говноед проклятый, убил, говоришь?
Чен на секунду пришел в себя и попытался что-то сказать, но успел лишь открыть рот, а начавшийся было там звук не успел даже вылететь наружу, потому что тут же его заткнул обратно бугров кулак, влетевший прямо в торец фотокарточки третьего помощника. Чен рухнул как подкошенный.
– Ты чего, бугор? – еще больше испугавшись, спросил Аверьян. – Убьешь же.
– И убью суку, натурально уничтожу гада… – Он выдохнул, посмотрел на лежащего помощника и сказал Аверьяну: – Выкинь его с машины, пусть там побудет, видеть его не желаю…
Аверьян приподнял Чена, но тот начал уже очухиваться сам, открыл один глаз, тот, который не заплыл от удара, и поднялся на ноги с Аверьяновой помощью. Аверьян прихватил Ченов ватник с ключом, взял корейца под руку и повлек к двери. Чен попытался слабо сопротивляться, но сказал лишь, уже в дверях:
– Да погоди же, бугор…
Машинист подскочил к нему, схватил за грудки и заорал прямо в разбитое лицо:
– Не бугор я тебе больше, понял? Не бугор! Вали отсюдова насовсем, понял? – Он ткнул его за дверь, спиной вперед.
Нога Чена зацепилась за порог, он завалился спиной назад, по толчку тело сделало неловкий кувырок, тоже назад, и этого хватило, чтобы оно приземлилось на лестнице, ведущей в машзал, на верхней ее металлической ступеньке, откуда легко, почти уже без всякого сопротивления со стороны природных сил, скатилось по ступеням вниз и замерло окончательно сразу после глухого удара твердым о твердое.
– Да что же это делается-то, господи? – Аверьян слетел по ступенькам вниз, вслед за помощниковым телом, наклонился над ним, недвижимым, с откинутой в сторону рукой, и, не поворачиваясь назад, к кабине, заорал бугру: – Петро! Свет на машзал подай! Полный!
Чен лежал лицом вниз, и когда в зале вспыхнуло освещение, Аверьян сумел рассмотреть все отчетливо. Крови было мало, почти не было совсем, – только лишь от получившихся при падении лицевых ссадин. Но голова корейца была откинута назад, как-то нехорошо откинута, слишком сильно как-то, непривычно, и Аверьяну это не понравилось. Он толкнул Чена в плечо, желая прекратить обморок.
– Слышь, Чень, а Чень, ты чего тут разлегся, вставай давай. – Он осторожно похлопал его по щекам. Чен не реагировал. Аверьян знал, что больным обычно смотрят в зрачки: судорожным, беспамятным и кто в обмороке. Он обтер руку об сатиновую робу, что поддевал всегда под ватник, и оттянул Ченово узкое веко – сначала одно, потом другое. И там и там зрачки были белые. Вернее, он понял, это были не зрачки, это были закатившиеся до отказа вверх глазные яблоки. Мертвые яблоки мертвого Чена, третьего в их экипаже помощника. И когда он расстегнул Чену все на груди, чтобы приложить туда ухо, он уже знал, что ничего там не услышит, никакого, даже слабого стука. Он и не услышал…
Аверьян в предшоковом состоянии обернулся назад и встретился глазами со стоящим за его спиной бугром. Внешне бугор был спокоен, но левый глаз его слегка подергивался, выдавая внутреннее напряжение вперемежку с животным страхом.
– Мы ничего не знаем, когда спросят, – внятно сказал он, глядя в пространство между Аверьяном и мертвым телом, – понял? С вечера он остался, а утром – свет горит, а там – никого, понял? Пашка-шофер тоже подтвердит. Видел…
– А мне зачем не знать-то? – не отрывая глаз от тела, раскинутого на металлическом полу, тихо спросил Аверьян. – Ты ж убил, тебе и не знать. – Он посмотрел на бугра. – Или знать… Наоборот…
