– Ты прав, пожалуй, – поддержал Владлена продавец, мужчина молодых лет и такой же словоохотливый, как Смычкин. Только у покупателя волосы были льняные, а у продавца тёмные и с залысиной ото лба. Нос у покупателя был длинный и с горбинкой, а у продавца – толстый, грушевидный. И руки у них отличались.
– Перен, – продавец подал руку грубую, потемневшую от физической работы. – Пьер Никандрович, – широко улыбнулся покупателю и щёлкнул подтяжками.
Смычкин, – подал продавцу свою тёплую, пухлую руку покупатель. – Владлен Валерьянович, поэт.
– Как интересно, впервые в жизни вижу живого поэта. Вот только, – Перен сделал виноватый вид, – К сожалению, ничего Вашего читать не доводилось. Так уж вышло, что мало пришлось интересоваться поэзией.
– Это не имеет значения. Поэзия – работа души. И рассчитана она для узкого круга читателей, если, конечно, поэт не переключился на писание дешёвых песен-однодневок. Но это отдельный разговор.
– Верно, – согласился Пьер Никандрович. Следовало бы продолжить наш разговор в более приятной обстановке. Посему я приглашаю Вас к себе домой этим же вечером.
Продавец пошарил в кармане серого халата и достал блокнот с карандашом. Написав адрес и телефон, он протянул листок Владлену.
– Постараюсь быть, – откланялся Смычкин своему новому знакомому и направился к выходу.
На одном из путей люди ждали прихода поезда «Южный колорит», который опоздал на целых три часа. Но это было сущим пустяком по сравнению с другими рейсами. По радио постоянно объявляли, что поезд из Новомарсельска опаздывает на пять часов, поезд из Турина – на семь часов, поезд из Болоньи – на восемь часов…
«Поезд из Владиальпийска, – проговорил мысленно Владлен, – опаздывает на неделю. Всё ясно. Наконец-то, с каждой ветки железной дороги начали сыпаться обильные плоды перестройки», – размышлял поэт.
Тем временем, с поезда номер двадцать, прибывшего из Читы, двинулись толпы пассажиров, неся или толкая перед собой груды багажа. Среди прибывших особенно забавным показался парень в спортивной куртке и спортивной сумкой через плечо. Он, как никто другой, удивлённо уставился на молодого мужчину в чёрном плаще, с белой шевелюрой, развевающейся на ветру. В его правой, высоко поднятой руке, светился фонарь «Летучая мышь». Молодой пассажир приблизился к чудаку с фонарём. Он поставил свою огромную спортивную сумку на бетонный пол, достал сигарету и закурил. При этом он продолжал наблюдать за Смычкиным, хотя заговорить, похоже, ещё не решался.
Во всяком случае, не торопился. Ему было ужасно интересно, что это за человек, и какого чёрта он здесь делает с этим фонарём? Может, это какой-то условный знак для встречаемого им пассажира.
Наконец, парень в спортивной куртке не выдержал и обратился к Смычкину:
– Ждёте кого-то с поезда?
– Может, и жду, а что?
– Да нет, ничего, просто любопытно стало, с чего бы это среди бела дня человек с зажжённым фонарём делал?
– Ищу человека.
– Просто человека или кого-то конкретно? Я вот тоже ищу одну девушку.
Хочешь искать её вместе со мной?
– Хочу, потому что у Вас, наверное, опыт по поискам людей, а я ещё только начинающий искатель, то бишь, неофит в этом деле.
– По части поисков женщин я, не скрою, кое-какой опыт имею. Возможно, он пригодится тебе.
– Буду признателен.
– В таком случае, чего мы тут стоим? Пошли искать твою девушку, – сказал взбодрённый Смычкин. Надо сказать, что при упоминании о девушках, а в особенности при их появлении перед ним, поэт преображался невиданным образом: лицо его приобретало поразительно блаженный вид, глаза его становились масляными, а в голосе появлялась мягкость и вкрадчивость, и ещё целая гамма новых оттенков, местами доходящих до обволакивающего душу шёпота…
– Фонарь, наверное, можно и погасить, – предложил попутчик.
Все ещё витающий в облаках Смычкин нехотя приподнял стекло с помощью рычажка и задул пламя.
– Будем считать, что на сегодня я свою программу выполнил, – сказал поэт. – А теперь давай знакомиться! Меня зовут Владлен Валерьянович Смычкин. Я – поэт. А ты что за птица, прилетевшая сюда с тенистых берегов?
– Я – кладоискатель, Гарик Закирьянович Милютин. Можно называть просто Гарик, я не обижусь.
– Ну, ты еще салага, чтобы так уж сразу обижаться. Когда я был в твоём возрасте и меня называли по имени и отчеству, я улавливал в этом определённую издёвку. Ну, и какую же ты девушку ищешь, Гарик Закирьянович?
– Вот теперь и я почувствовал подвох с твоей стороны.
– Ну, хорошо, я буду называть тебя только по имени.
– Годится. Что касается девушки, то я заполучил одно фото и влюбился в ту красавицу, что изображена на нём.
– Покажи.
Милютин полез в грудной карман своей спортивной куртки и вынул оттуда бумажник. Цветное фото было вставлено в прозрачный кармашек, а изображена была на нём белокурая девица, полуразвалившаяся на диване, как говорится, в чём мать родила. Единственным предметом на этом прелестном теле были жемчужные бусы, которые стекали с изящной шеи, обвивая с двух сторон правую грудь.
– Хороша, ничего не скажешь. Вот этот клад ты и пытаешься найти?
– Этот тоже.
– Что значит «тоже»? Тут, парень, что-то одно: или девушку, или клады.
– Найду девушку, а потом снова возьмусь за клады. К тому же теперь закон готовится новый: всё, что найдёшь, – твоё. Ну, разумеется, кроме вещей, представляющих историческую ценность.
– Где же ты собираешься искать свою Лоли?
– Откуда ты знаешь, что её зовут Лоли?
– Э-э-э, милый мой, что бы я был за поэт, если бы не знал, как зовут такую девушку.
– Такую, или эту девушку. Это же разные вещи.
– Уж не подозреваешь ли ты меня в том, что я похитил твою красавицу?
– Кто его знает, может, и похитил… Откуда тогда ты знаешь её имя?
– Я не знаю имени этой девицы, просто брякнул наугад, что свидетельствует о моей богатой интуиции.
– Так и поверил тебе, старый повеса!
– Я бы на твоём месте вёл себя скромнее.
– Ну да, как бы не так, он, видите ли, мою девушку успел приласкать. А меня учит скромности.
Смычкин остановился и громко расхохотался.
– Нет, вы только полюбуйтесь на этого молодого нахала. Я впервые вижу и тебя, и портрет твоей девушки. А ты уже успел меня, и приревновать, и обвинить в смертных грехах. Поразительно! Просто какой-то клинический случай.
– Тогда смешно стало и Гарику. Теперь они хохотали на пару, привлекая внимание прохожих, фланирующих по уютной площади.
– Слушай, почему ты решил, что твоя Лоли живёт именно в Лозанне, а не в Мюнхене или Масломакане?
– А где ещё может жить такая красотка?
– Ну, мало ли где. Скажем, в той же Старой Качели есть очень даже премилые дамы.
– Премилые дамы и во Владиальпийске есть, да вот такой, как моя Лоли, наверное, нет нигде, кроме Лозанны.
– В таком случае, я сделаю твоему феномену маленькое разъяснение. Дело в том, что девушки в провинции скромнее, нежели в столице, и фотографироваться на порно воздерживаются. А здесь другие нравы. Вот ты и решил, что лучшие именно здесь. Темнота!
– Ну, хорошо, Влад, будь по-твоему. Ты человек бывалый в этих вопросах – тебе и карты в руки. Говори, куда податься бедному крестьянину?
– Сначала скажи, откуда у тебя это фото?
– Мне его привёз приятель, когда я занимался поисками пугачёвского золота. Он сказал, что купил его у одного глухонемого в поезде Усушка – Утруска. Мне же подарил в качестве сувенира, чтобы не скучал в лесу.
– Тогда почему ты утверждаешь, что её зовут Лоли?
Гарик почесал репу и хмыкнул:
– По правде говоря, сам не знаю. Тоже, наверное, интуиция подсказала.
Они снова расхохотались, на этот раз ещё громче и заразительнее.
– Ну, ты, парень, даёшь! Повеселил старика! …Так ты говоришь интуиция?
– А как же! Мне, как кладоискателю, она вообще необходима.
– Как ты думаешь, Гарик, стоило бы нам сейчас обмыть нашу встречу или нет? Лично мне кажется, что нам не мешало бы выпить и подкрепиться для начала. Большие дела, сударь, требуют больших вложений, – сказал Владлен Валерьянович, ставя лампу на тротуар и обе ручищи с растопыренными пальцами упирая в живот.
– Убедительно говоришь, – отметил Гарик. – А главное вовремя.
Одни говорят, что богатство – это грех, другие говорят, что любвеобилие – это разврат, третьи уверяют, что желание хорошо поесть – это обжорство. Все говорят, но никто ни от чего не отказался. В таком случае, мы-то зачем должны отказываться?
– Верно понимаете принятую идеологию! – одобрил нового друга поэт.
Смычкин решил отстраниться от всех своих прошлых связей и дружб, как он говорил, «надо стать отвязанным». Поэтому он не повёл Гарика по своим излюбленным писательским и актёрским Домам, по кафе, куда сбегаются после продаж картин художники, куда заглядывают бойкие журналисты и наезжают клёпаные байкеры. «Всё, – решил для себя Владлен, – про музу – ни слова».
