Ознакомительная версия.
Разговор этот происходил при обстоятельствах, не совсем для того подходящих: ночной берег, мартовское полнолуние, луч поисковой фазы реанимобиля «скорой помощи».
…Сознание спящих в комнате отдыха фиксировало трансляцию, не давая сигнала проснуться, когда команды к ним не относились, – реагируя лишь на номер своей машины и фамилию своего врача.
– Десять тридцать два! Доктор Звягин, на выезд. Утопление.
Сели на койках, словно включенные, как и не спали.
– Утопление – поедем быстренько, – ровно сказал Звягин, выходя в коридор. – Возьми термос с чаем, Гриша.
История была довольно глупая, как и все подобные истории.
Милицейский патруль, проходя ночью по набережной, услышал сильный всплеск и бултыхание. Бросившись к решетке, увидели в лунном свете расходящиеся круги и голову, раз-другой показавшуюся на черной зеркальной поверхности, где дробились редкие золотые змейки фонарей.
Проклиная раззяву, один – хороший пловец – вмиг сод рал с себя форму и прыгнул в обжигающую ледяную воду. Ему удалось почти сразу поймать тонущего за одежду и подтащить к гранитному спуску. Второй по рации сообщил о происшествии, и уже дежурный в центре вызвал к ним «скорую».
Когда звягинская бригада прибыла на место, приходящий в себя утопленник трясся и вяло отплевывался мазутистой водой, а его спаситель, одевшись, махал руками и делал приседания, чтобы согреться.
– Что ты искал в реке, ныряльщик? – ободряюще спросил Звягин, таща с Гришей к машине парня, с которого лили ручьи.
И в ответ получил вопрос о смысле жизни, каковой вопрос и разложил невозмутимо на составные части.
– Вразумительно, – просипел спасенный. – Обстоятельно.
– Мало тебя родитель в детстве порол, – неожиданным мужицким говорком пробасил юный милиционер, влезая следом в салон – посидеть в тепле.
– Хлебни чаю и посиди пока рядом с водителем, – выпроводил его Звягин.
– Кордиамин сделаем? – спросил Гриша, кидая в угол мокрое тряпье. – Как тебя зовут, Ихтиандр? – Надел иглу на шприц.
– Матвей… – Парень проливал чай на курчавую юношескую бородку. Тонкие ребра ходили под голубой пупырчатой кожей.
Звягин раскрыл раскисший студенческий билет: третий курс философского факультета.
– Как ты сверзился в воду, философ?
– В-ва-ва-ва, – простучал зубами философ. Его вдруг заколотила крупная дрожь. – Оступился…
– Ой ли? Что, головушка не выдержала мудрости веков? – съязвил Гриша. – Охладиться решил? Отдохнуть?
– В-вам эт-того не понять… – простучал Матвей.
– Где уж нам, – согласился Звягин, – отставным солдафонам, клистирным трубкам. Нам думать некогда, времени на это не остается. Это вы все философствуете – с моста в реку. Мыслители.
Пока ехали в приемный покой на улицу Комсомола, выяснились некоторые подробности как личного, так и общего плана. К первым относилось то, что жизнь Матвея решительно благополучна: из обеспеченной семьи, учится в университете, здоров, умен, – что называется, ничем не обделен. Ко вторым же Звягин прислушивался иронически: по словам впавшего в возбужденную разговорчивость Матвея, существование его стало непрерывной мукой, и не чаялось от нее избавления, потому что причины были какие-то абстрактные и глобальные.
– Все бессмысленно, – проповедовал Матвей с носилок. – Почему самые лучшие люди должны в жизни столько мучиться? Зачем чего-то добиваться, если все равно когда-нибудь умрешь? К чему все, если Солнце когда-нибудь погаснет, и жизнь на Земле кончится?
Горестные сетования сыпались из него, как в финале античной трагедии.
– Бешенство мозга, – поставил диагноз Гриша, и уточнил, – зажравшегося. Вот поработал бы ты на моем месте, когда каждую смену люди у тебя под руками умереть норовят, а ты их откачиваешь – может, и поумнел бы. Понял бы смысл жизни.
– А вы уверены, что их всех стоит спасать? – вопросил Матвей. – А если кто-то из них приносит лишь зло? А если кто-то все равно скоро умрет, испытав лишь ненужные мучения?..
– Знакомая постановка вопроса, – одобрил Звягин. – Гуманная. Глубоко философская. А главное – позволяющая ничего не делать.
Въехали под арку и остановились во дворе. Гриша поднялся на крыльцо, позвонил.
– Мне жаль вас, – соболезнующе сообщил Матвей на прощание. – Живете, не задумываясь… Верите в пользу… Рабочая пчела… Впрочем, вы счастливы.
– Видал наглецов, – сказал Звягин, – сам наглец, но такой – это редкость. Мотя-обормотя. Мне бы твои проблемы.
– Это не мои проблемы, – проплыл ответ из освещенного коридора. – Это проблемы человечества… И решать их таким, как я, а не таким, как вы…
– Глупости, – сказал Звягин. – Кто работает, тот и решает. А кто плачется, тот поплачет и бросит.
Он заполнил карту и вернулся в машину: – На станцию.
Взлетели на Литейный мост. Гриша спросил:
– Леонид Борисович, а теперь скажите – стоило ли его спасать, свинью неблагодарную? Меланхолик высокомерный…
– Спасать-то всегда стоит, – неопределенно отозвался Звягин, подремывая в кресле. – А вот что дальше…
Назавтра жена, вернувшись из школы, застала его за странным и небывалым занятием: Звягин валялся на диване, задрав ноги на спинку и уставившись в потолок. Вид он имел отрешенный.
Через час такого его неподвижного лежания в доме установилось легкое беспокойство: поведение Звягина выглядело беспрецедентным, решительно ни на что не похожим. Лежать, днем, целый час, молча, ничего не делая…
– Папа, что случилось? – не выдержала наконец дочка. – У тебя неприятности?..
Жена отреагировала иначе:
– Или ты нездоров, или боишься в чем-то признаться.
– Я ищу, – ответствовал Звягин.
– Что?
– Смысл жизни.
Привычные ко всему домочадцы впали в краткое остолбенение.
– Давно? – ехидно спросила дочка.
– Уже полдня.
– И где ты его ищешь? – уточнила жена. – На потолке?
– Если ты против того, чтоб я искал смысл жизни дома, я могу поехать в Академию наук, – предложил Звягин. – Только не жалуйся потом, что редко меня видишь.
– А до сих пор в твоей жизни смысла, значит, не было?
– Наверное, был. Но я его не очень искал.
– А теперь зачем он тебе вдруг понадобился?
– Для разнообразия. А то что ж такое, в самом деле: живешь-живешь, а в чем смысл – не знаешь. Каждый должен когда-то задать себе этот вопрос.
– Леня, – сказала жена, – ответь, пожалуйста: тебе этот вопрос кто задал – внутренний голос или какой-нибудь новый знакомый?
– Какая разница? – возразил Звягин. – Разве смысл от этого меняется?
– Послушай, ты всерьез, или ваньку валяешь?
– А по-твоему у меня не хватит мозгов в этом вопросе разобраться?
– Мудрецы всех эпох бились над этой проблемой! – с учительским пафосом произнесла жена, делая эффектный жест в сторону книжных полок – как бы призывая в свидетели своих слов упомянутых мудрецов всех эпох, написавших библиотеку.
– Это еще не повод, чтоб сию проблему не решить, – здраво заметил Звягин, мельком покосившись на ряды книг.
– Папа, – заявила дочка не без нахальства, свойственного юности, – у тебя слегка мания величия.
Звягин спустил ноги с дивана и добродушно улыбнулся.
– Есть одна замечательная история про знаменитого изобретателя Роберта Вуда, – поведал он. – В свадебное путешествие Вуд отправился в Египет, и там ученые показали ему загадочное розовое золото фараонов, секрет которого пытались раскрыть уже сто лет. Будучи человеком бесконечно любопытным, самоуверенным и бесцеремонным, Вуд украдкой сунул одну безделушку в карман, и в номере гостиницы, пока жена спала после обеда, раскрыл секрет при помощи ее маникюрного набора, лака для ногтей и спиртовки. Ученые были просто убиты.
И, поскольку от него явно ожидали выводов, заключил:
– Не надо впадать в гипноз авторитетов – раз. И надо уметь обходиться подручными средствами – два.
Переходя к действиям, он вытащил с полки второй том «Войны и мира» и плюхнулся обратно на диван, заметив:
– Давно я собирался прочесть эпилог как следует, да все руки не доходили – скучновато казалось.
Недоверчиво проследив за читающим Звягиным, жена занялась на кухне жаркой котлет: при очередных увлечениях мужа, всегда чреватых неожиданностями, домашняя работа действовала на нее успокаивающе. Дочка, прихватив учебник истории, устроилась с ногами в кресле, поглядывая поверх страниц: на решительном лице Звягина было написано намерение постичь смысл жизни непосредственно здесь и сейчас.
Однако постижение затянулось. День перетек в вечер, вечер сменился ночью. Звягин увлекся всерьез.
Дни отщелкивались, как костяшки счетов.
Он зарылся в книги.
Все свободные от дежурства дни проводил в Публичной библиотеке. Пролистывал том за томом и отставлял их, пожимая плечами… В конце концов на журнальном столике получили постоянную прописку лишь несколько вещей: «Бесы» Достоевского, «Мост короля Людовика Святого» Уайлдера, «Диалоги» Платона, «Война и мир» Толстого. К ним прибавились «Лирика древнего Востока» из двухсоттомника Всемирной литературы, «Мартин Иден» Лондона и, наконец, школьный учебник обществоведения (старший сын уже стал московским студентом).
Ознакомительная версия.
