Ознакомительная версия.
Поп-ап, однако, появился не на самом экране телевизора, а прямо в воздухе перед ним – отчего несколько нарушилась историческая достоверность танкового ангара.
Кеша в очередной раз подивился, как гладко и неприметно профессионалы культуры подводят разговор к точкам контекстной прокачки. Но на то они, собственно, и интеллектуалы… Или это не Гузка, а он сам? Он ведь только что вспоминал про «Чайковского»…
Пошел фрагмент сериала: штормовое море, внешняя палуба радужной подводной лодки, мужественный выступ ракетного отсека, похожий на огромный гульфик… Крепкой раскорякой замерший у ограждения боцман затянулся последний раз сигаретой, сморщил обветренный булыжник лица и бросил невидимому за спиной партнеру суровое:
– Ну люблю, люблю…
Лубрикативный баритон тут же запел аутентичный древний шлягер из «Чайковского»: «Глубиной своего погруженья я любовь измеряю твою…»
Сериал, как утверждалось, был настоян на золотых крупицах сохранившегося русского гей-фольклора – и передавал быт эпохи с предельной точностью. Но к тому моменту, когда камеру захлестнула символическая пена, Кеша уже исключил из зоны осознаваемого и Гузку, и промо-ролик. Он пошел по ангару мимо стоящих в боксах танков, обдумывая предстоящий выезд.
Легкие танки, которые Кеша когда-то коллекционировал, все были разбиты и сожжены: в боксах чернели их обгорелые каркасы, чуть пованивающие соляркой и гарью. Тратиться на ремонт не хотелось, а внутриигровой валюты, заработанной в боях, у Кеши в последнее время хватало только на снаряды. И то на обычные – за голду, пробивающую все на свете, нужно было отдавать шэринг поинтс.
На ходу оставались две машины – тюнингованная «Пантера» с длинной скорострельной пушкой и тяжелый «Ягдтигр» с толстенной лобовой броней. Этих двух агрегатов, собственно, было достаточно: на «Ягдтигре» Кеша ездил бомбить, а на «Пантере» – катался для души. В «Пантере» было припасено несколько всепробивающих голдовых снарядов – на случай, если сердце попросит. Лезть в групповуху Кеша сегодня не хотел – возможно, после комментариев Гузки. Хотелось чего-то интимного, камерного и недорогого.
Кеша залез в «Пантеру» (он любил мускулистую пружинистость, появлявшуюся у его тела, когда оно карабкалось по броне), взялся за ручки управления, пару раз кивнул распускающимся спискам игровых меню – и выехал на поле под Прохоровкой.
Остановившись на невысоком пригорке, откуда открывался хороший обзор окрестных холмов, он стал ждать, не зайдет ли кто в его индивидуальную вселенную обменяться болванками. Обычно желающие находились минут за десять. Прошло целых пятнадцать, но никто так и не нарисовался.
Кеша высунулся из люка и поглядел по сторонам.
Июльский вечер был хорош до дрожи. Прогретый воздух нес в себе ароматы тысячи неизвестных трав. Склоняющееся к закату красное солнце грело так нежно и ласково, как умеют только старые звезды (солнце, понял вдруг Кеша, каждый вечер становится большим и красным, как бы репетируя будущую старость и смерть). Живые голоса мира, долетавшие до Кешиных ушей, казались странными – Кеша не знал даже, насекомые это или птицы.
Не выдержав, он вылез из танка, спрыгнул в траву и пошел в поле. Вокруг не было ни души – только несколько крошечных птиц чертили высокие круги в небе. Стрелять уже не хотелось.
Вечер был грандиозен, прекрасен – словно Кеша оказался перед багровыми и желтыми витражами древнего храма, бывшего одновременно всем миром. Не верилось, что красота, трогающая сердце за такие струны, про которые Кеша даже не знал, возникла просто как фон к случайной танковой битве.
Тут был какой-то подвох. И Кеша, уже понимая, в чем дело, пошел прямо в закат. Он знал, что сейчас произойдет – и не пытался бороться.
Время от времени цукербрины просвечивают каждую душу. Прятаться бесполезно. Лучше всего доверчиво шагнуть им навстречу.
Над горизонтом сверкнуло, и Кеше показалось, что к нему повернулись три ослепительных лица. В их огненные глаза можно было смотреть – но у Кеши такого желания не появилось. Ему просто сделалось хорошо и легко. Все ноши, кресты и хомуты, наброшенные на него судьбою, вдруг стали невесомыми.
Он ничего на самом деле не тащит на своем горбу, понял он – в какой уже раз понял!
Весь мир придуман специально для него. Но люди так устроены, что для правильного метаболизма души они должны таиться и трепетать, как делали это миллионы лет, поедая падаль в темных пещерах. Жизнь человека не должна быть слишком легкой, потому что он научится находить в любом комфорте положенную кармой муку, и чем мягче будет перина, тем сильнее станет впиваться в бок закатившаяся под нее горошина.
В самой счастливой судьбе должны быть боль и мрак – точно так же как внутри у прекраснейшей женщины должен быть кишечник. И все равно существование – это счастье, бесценный дар, поцелуй вечной весны. А сейчас самый источник счастья, не отрываясь, смотрел в его душу тремя парами глаз.
Ке чувствовал заливающую его любовь. Он знал, что ничего, совсем ничего нельзя утаить от этого света. Он и не хотел таиться. Свету было известно – вины на нем нет: он просто выполняет приказы раздающихся в его голове голосов, а что за ними стоит, он не знает, ибо мал и слаб. Кто он по сравнению со сгибающими его ум силами? Как он может противостоять им, если он сам – всего лишь их игра?
И свет соглашался. Свет все знал. Свет не упрекал его ни в чем. Но Кеша чувствовал, что происходит, в сущности, самое страшное из возможного.
Увы, среди ромашек, роз и лилий, на которые падал тройной луч, он не был самым красивым цветком. Он не радовал этот свет так, как другие, по-настоящему прекрасные растения. Он казался свету подорожником или лопухом… И это было невыносимо. Но свет любил его все равно.
Кеша провалился куда-то, где не было ни пространства, ни времени, а только счастье… Потом он почувствовал на щеках слезы – и вспомнил, что у него есть физическое тело.
Заходящее солнце, казалось, зажгло припрятанные за горизонтом покрышки – и огонь охватил полмира. Кеша помнил, чем кончилась встреча. Свет, как всегда, обещал утешительное и сладостное: что примет в себя его душу, когда придет срок, и станет последним, увиденным Кешей в жизни… Но это будет не скоро, а до тех пор свет еще вернется – и Кеша снова переживет то же самое. Изливающуюся на него любовь, которой он не достоин. Сострадание к себе, от которого невозможно не расплакаться.
И еще – отчаяние и агонию, сладкие настолько, что душа бесстыдно тянется к этой неге, не стесняясь показать ослепительному всепрощающему свету весь свой мрак…
Потом все кончилось.
Несколько долгих секунд Кешин разум молчал, словно выжженный прямым попаданием. В нем осталась единственная мысль, прилипшая к илистому дну души и не успевшая улететь вместе с принесшим ее светом: «жизнь – это бесценный дар…»
Ну да, подумал Кеша с неожиданной холодной трезвостью. Дар. Вот только – кому и от кого? Ведь я, живущий, не существую отдельно от дара. Я сам и есть жизнь. Как говорит Ксю Баба, человек не объект и не субъект, а процесс. Значит, дар – я сам. Это меня подарили кому-то, как котенка или борзого щенка. Причем и тот, кто подарил, и тот, кому подарили, предпочитают оставаться невидимыми. Какие широкие натуры населяют космос…
Но злобная мысль, затмив на миг его душу, тут же растворилась в красных и желтых огнях закатного русского неба. Пережитое счастье было слишком сильным – его раскаленный отпечаток просвечивал и прожигал любой смысловой мусор, которым пытался защитить себя перепуганный ум.
Цукербрины уже ушли. Кеша долго глядел им вслед – в ту точку, где только что растаяли их огни. А потом он снова начал воспринимать всю остальную реальность.
В ней успели произойти довольно неприятные перемены.
В поле догорала его «Пантера». На багровой полосе заката чернел грозный силуэт врага («ИС-10», опознал Кеша). Вражеская машина уже разворачивалась – и, показав напоследок профиль башни с длинной хищной пушкой (Кеша с отвращением вспомнил про Гузку), исчезла за склоном холма. Кеша даже не расстроился – против «ИСа» шансов все равно не было. Его присутствие в башне «Пантеры» не изменило бы ничего.
Когда он вернулся в бокс, оказалось, что починить «Пантеру» нельзя. Нулевой баланс шэринг поинтс.
Жизнь понемногу становится все жестче, вздохнул Кеша. Раньше одной рабочей смены хватало на целую неделю. А сейчас приходится выходить на работу каждые пять дней. Или даже четыре. Инфляция, как говорит Анонимус, есть способ заставить время течь быстрее, вынудив нас работать чаще. Вот только на самой работе время почему-то течет все медленнее и медленнее. Выходит, мы теперь работаем не просто чаще, но и дольше. Но про это пандиты помалкивают…
Короче, завтра на работу.
Как известно, не волк в том смысле, что не убежит в лес. Но вполне себе волк в том смысле, что кусает. Причем неизвестно, когда сильнее – когда ходишь или когда нет…
Ознакомительная версия.
