– Горячая.
– Так и должно быть. Да, так и должно! – он засмеялся, разглядывая покрасневшие ладони. – Ну, наконец-то!
Том провел рукой по щеке, безжизненная кожа словно оттаивала, покрываясь легким румянцем. Даша потянулась рукой к голове, пальцы наткнулись на жесткий короткий ежик волос.
– Тебе идет, – Томаш заметил, как дрогнули тонкие, натянутые веки, – ты как солдат Джейн – чертовски сексуальная с бритой головой!
Он нагнулся и поцеловал ее в лоб, потом прошептал:
– Главное, чтобы ты верила. В детстве мама иногда читала Библию вслух. Не помню дословно, но Иисус сказал примерно так: «Ваша вера и есть чудо».
– Я никогда не делала этого раньше.
Ее дыхание становилось ровным и спокойным, как тоненький летний ветерок.
– Я тоже. Никогда.
– Тебе страшно?
– Нет, мне легко, ты даже представить себе не можешь, как мне легко!
Он снял майку, опустился на кровать и обнял девушку.
– На что это похоже?
Том поцеловал ее в губы. Близость, такая желанная и волнующая, погружала его тело в раскаленную лаву. Не только руки – все, каждая клеточка, каждая молекула вспыхивала как спичка и тлела изнуряющее долго, не отпуская боль, и только слегка притупившись, она воспламенялась в другом месте с новой, неистовой силой.
– Закрой глаза и слушай, чувствуй, наслаждайся, люби.
Это как прыжок в океан с мачты белоснежного парусника. Как долгожданный глоток морского бриза в сдавленной грудной клетке после долгого путешествия из глубины наверх. Это луч Солнца, целующий лепестки подснежника и дающий силы выжить в холодном безмолвии снега. Это жизнь. Любовь в самом наивысшем ее проявлении. Это самое главное, что я должен сделать. Самое главное. Самое… главное…
* * *
Отец Даши ворвался в палату около восьми утра. Он вышиб дверь, в коридоре собрался почти весь персонал: врачи, медсестры, санитары, электрик с топором. То, что он увидел, заставило его взвыть, взреветь диким, обезумевшим зверем. На кровати спали обнаженные Даша и Том, прижавшись друг к другу, словно слитые в одно целое, дыхание – одно на двоих, и сердце – одно на двоих.
Он подскочил и стряхнул парня на пол, как мусор, тот даже не сразу проснулся. А отец девушки стал пинать и бить его со всей своей стокилограммовой силой.
– Мразь, сволочь, что ты сделал, мать твою! Кто тебе позволил дотронуться до нее? Щенок! Я убью тебя, подонок, сотру с лица земли! Уничтожу! Гад, тварь хромая!
Томаш не закрывался от ударов, он словно парил в невесомости, что-то хотел сказать, но слова застряли в груди и откашливались кровью в редкие просветы между ударами. Скелет рассыпался бисером, тело превратилось в бесформенный сгусток, и грубые ботинки Дашиного отца вязли в нем, оставляя резные вмятины.
Бьянка посмотрела на часы – еще рано, сегодня выходной. Она перевернулась на бок, но через секунду вскочила, ведомая странным ощущением и тревогой. Она даже не переоделась, просто накинула плащ на тоненькую ночную рубашку и выбежала к машине. Ключ никак не мог попасть в зажигание.
– Черт возьми! – выкрикнула Бьянка, когда выронила из дрожащей руки ключ. Она щупала под ногами коврик.
– Да где же ты, где!
Демоническая сила гнала ее. Она боялась опоздать.
«Я люблю тебя, мама!».
– Господи!
Она зацепила рукой брелок.
– Слава богу, давай же!
Мотор зарычал. Она не стала ждать, пока машина прогреется, нажала на газ. До больницы долетела за пятнадцать минут. Лестница под ногами стремительно убегала вниз. Стал слышен крик и ругань. Боже, пощади! Умоляю тебя!
Бьянка ворвалась в палату, когда несколько врачей и санитаров пытались оттащить здоровенного мужика от кровати, на которой спала Даша. Она словно ничего не слышала, как спящая принцесса в стеклянной усыпальнице, красивая, как раньше, только волосы коротко обстрижены.
На полу лежало нечто бесформенное, красное, безобразно-страшное. Бьянка с трудом заставила себя посмотреть, что это. Она опустилась на пол, кровь повсюду. Красные узоры поползли вверх по белоснежной ночной рубашке. Томаш лежал на боку, волосы бордовыми лохмотьями облепили лицо. Бьянка убрала их, чтобы увидеть песочно-голубой свет, но глаза закрылись, и лицо стало чужим, вздутым и бесформенным. Вокруг бегали врачи, на каталке увезли Дашу, за окном гудела сирена и вооруженные люди забрали ее отца. А внизу, на полу, время остановилось. Бьянка раскачивалась, словно травинка на ветру, гладила лицо сына.
– Почему я не похож на других?
– А зачем быть на кого-то похожим? Это же скучно! Ты – другой. Особенный! От этого я еще сильнее тебя люблю!
Никто из присутствующих не решался нарушить ее безвременье. Пожилая медсестра стояла в дверях, сложив руки на груди, и молилась, всхлипывая, глотая свои же причитания.
Грохот с конца коридора приближался, словно товарный состав на скорости разбивал покой заброшенной железнодорожной станции. Молодая девушка опустилась рядом с Бьянкой и тронула ее за плечо.
– Бригада хирургов и реаниматологов подоспела, Вы позволите?
– Он спас ее.
– Что?
– Он спас Дашу, она будет жить.
– Ах да, конечно, врачи делают все возможное. Вам надо отойти.
«Делают все возможное», – безликая, бесчеловечная фраза оказалась живее всех живых.
– Только осторожно, он очень хрупкий, хрустальный мальчик. Мой любимый бумажный человечек.
Бьянка нагнулась и поцеловала Томаша в лоб, губы обожгло до волдырей, на лице осталась кровь сына. Она отползла в сторону, рыжеволосый крепкий хирург опустил носилки у разодранного переломанного тела.
– На счет три. Раз… Два…
Бьянка почувствовала затылком удар холодного больничного пола. С потолка на нее смотрел ангел в клетчатой шляпке. На этот раз он ничего не говорил, только смотрел и, кажется, плакал вместе с ней.
Полина еще в поезде прижалась лицом к стеклу и выглядывала в толпе знакомый силуэт. Сердечко дрожало от радости. Отдых пошел ей на пользу, она даже поправилась на три килограмма. Шрам на голове стал совсем незаметным, на его месте росли темные густые волосы. Ребятишки галдели и запихивали в сумки разбросанные вещи. На перроне сгущалась разноцветная толпа. Полина занервничала.
Она сразу его узнает – высокий, с золотыми, как у Дениса, кудрями, его невозможно не заметить. Поезд остановился, мальчишки первыми метнулись к выходу, отпихивая всех остальных. Взрослые ругались и пересчитывали подопечных, проводники с облегчением перекрестились. Почти целый вагон детдомовских детей – это чересчур.
Полина слезла с высоких ступенек поезда, чемодан прогремел сзади. Вся шумная свора сбивалась в кучу, как птенцы в стаю, а квочки-воспитательницы бегали вокруг, чтобы кого-нибудь не потерять в снующей массе встречающих и провожающих.
Глаза у Полины защипало от напряжения. Она крутила головой по сторонам, и перрон крутился вокруг все быстрее и быстрее. Прохожие спотыкались, не замечая под ногами ребенка. Кто-то извинялся, кто-то дарил проклятия и нецензурщину. Ей было все равно. Он не пришел. Не пришел. А ведь обещал!
– Полина! Ты опять в своем репертуаре, иди сюда, только тебя и ждем.
Она не трогалась с места.
– Я не пойду, я подожду брата.
– О господи, этого только не хватало! Мигом сюда!
– Нет, – девочка отступала назад, бросив чемодан на асфальте.
– Полина!
– Ну пожалуйста, пожалуйста, он обещал, он придет, только задерживается!
– Мы не можем стоять здесь все и ждать, когда явится твой несуществующий брат! – молодая несносная воспитательница потеряла всякое терпение.
– Ну зачем ты так, Ира, – вторая, та, что все время присматривала за Полиной, одернула коллегу и пошла навстречу девочке. Она взяла ее за руку.
– Послушай, кругом пробки, и поезд пришел немного раньше.
– На четыре минуты, я проверила.
– Ну хорошо, что ты предлагаешь, Полина? Все ребята устали и проголодались, нас ждет автобус, и нам нужно ехать в интернат. По-другому нельзя.
– Я останусь.
– Никто тебя не бросит одну.
– Я все равно останусь, – она по-прежнему оглядывалась в надежде поймать среди тысяч безликих прохожих знакомый, почти родной взгляд.
* * *
– Я ждал вас.
Перед Бьянкой стоял отец Даши.
– Вы не стали писать заявление, я хотел узнать: почему?
Бьянка молчала, она пыталась понять, что чувствует, глядя на человека, который почти убил ее сына. Ничего. Ни злости, ни ненависти, ни капли презрения. Только пустота в сердце, огромная зияющая пропасть, в которой утопали все эмоции и чувства.
– Как Даша?
– Ее через две недели выписывают, она все время спрашивает про вас и про… – он не смог продолжить, резкий взгляд женщины, стоявшей напротив, лишил возможности говорить. Его словно обожгло, в памяти всплыли события того страшного утра.
– Я спешу.
– Да что ж вы за человек такой! Из камня, что ли! Ну накричите на меня, ударьте, упеките в кутузку, чтоб менты отделали меня под облицовку! Я же, я же… сволочь, ничтожество, – он упал на колени и заплакал.
