Капли падают всё чаще и чаще в большую лоханку. Женщину охватывает волнение. Она ходит со свечой, смотрит на потолок и стены, садится, меняет позы. Слышно, как начинает капать в другом месте по плёнке.
Господи, за что нам это наказание? Вот сколько этих протечек было на мою голову? (Вспоминая, загибает пальцы) Одна, две, три, четыре… Во время первой я выходила замуж, а мама разводилась с отцом. И это после тридцати лет совместной жизни! Вернее, совместных мучений. (Смотрит со свечой, откуда закапало. Берёт кастрюлю с пола и подкладывает туда, где капает часто вода) Наверное, всё же и счастье было, если так убивалась. Как только мы решили пожениться, мама стала жить в этой полутёмной комнате, а нам уступила лучшую, светлую с двумя окнами. (Показывает рукой на стену за спиной) И что? У нас праздник, веселье, застолье, крики «Горько! Горько! Горько!…» А за этой перегороженной шкафом стеной слышны глухие рыдания. Нам было удобно думать, что мама плачет из-за протечки. Но это было не так. И я знала. Через эту проклятую дыру пришло несчастье – развод. Я таких крупных слёз ни у кого за всю жизнь не видела. Одиночество мамы усиливалось нашими радостными воплями. А дыра расширялась, сочилась жёлтыми каплями в маминой комнате. Она не жаловалась, да и не над нашими головами капало. Потом, потом, успеем заделать дыру. (Пауза) Успели. (Пауза) Положить в больницу и… похоронить. (Смотрит с ненавистью на огромную дыру) У-у-у, дыра проклятая!
А потом как по маслу. Каждую зиму – вояж по крыше с ломом и лопатой. Что такое? (Закапало в другом месте. Женщина взяла кастрюлю, посмотрела где капает и подставила под капли) Вторая также проявилась точкой, из которой вылез чёрный глаз на потолке и… сглазил моего мужа. Стал он пропадать куда-то. Приходил домой лишь спать. То командировки, то испытания, то полигон. А тут ещё и звоночек сочувствующего доброжелателя, как ушат дерьма на голову. Да я и без него всё чуяла, ничего не зная. Всё смотрела на дверь и ждала телефонного звонка. Не заметила, как протечка набрала силу, разлилась морями-океанами по потолку морской картой и закапала по полу. Ну, я и поскользнулась. Это закон. Как только начинаю психовать – сразу режу пальцы, ошпариваю руки, спотыкаюсь… Лежу на полу. Капли льются по мне, как горькие слёзы всех обманутых жён. Вдвоём поплакать хорошо, пусть даже и с протечкой. Зато… выплакали своё «счастье» назад. (Пауза) А счастье-то вернулось (поднимает палец вверх) благодаря всемогущей прописке, держащей в кулаке все браки при любых протечках и… пустых кошельках! Да и сын сыграл не последнюю роль в этом заезженном сюжете. Ничего не хотелось менять. Страшно остаться одной с ребёнком. Специально мне внушал, что я ничего не умею делать толком, ни обед сварить, ни постирать, ни сына воспитать… Короче, пропаду без него. (Пауза) Ну, это ещё бабушка надвое сказала.
Но, как говорят, Бог Троицу любит. (Прислушивается. Тихо капает в новом месте. Берёт тарелку и подставляет под капли) После всего этого внутри стало как-то пусто. А природа, как известно, не терпит пустоты. (Пауза) И я… влю-би-лась! Это был почти телефонный роман. Больше всего я любила говорить с ним по телефону в полном одиночестве. (Представляет, как она говорит по телефону) Закрывала глаза, сливалась с телефоном в одно целое, мысленно опутывала себя проводами и принимала треск в телефонной трубке за звуки грозового неба. С ним я научилась летать в пространстве чувств, в состоянии сладкой невесомости. Благодаря ему я обнаружила два мира – один внутри себя, другой вне меня. Внутри – жил мир с бесконечными лабиринтами ускользающих мыслей, яркими залами свершившихся побед и тёмными казематами печалей.
Там дарила я. Через закрытые веки, как сквозь полупрозрачную штору, я могла наблюдать другой мир из суетной и тревожной жизни. А сама я, моё тёплое тело с нитями издёрганных нервов, было не что иное, как о-бо-лоч-ка, разделяющая эти миры. Мои слова летели к нему навстречу через провода прямо в его распахнутое сердце. Слова приобретали смысл и делали меня счастливой. Метаморфоза передаваемых друг другу чувств кружила нас во Вселенной, останавливая время. (Пауза) Что со мной было – не знаю. Избегала смотреть мужу в глаза, находиться с ним в одной комнате, вместе обедать, завтракать, ужинать. Всё время придумывала причины поздно ложиться спать и рано убегать утром на работу, где я могла сразу схватить телефон, чтобы услышать дорогой голос, пока никого нет. Это был дурман, наваждение, тоска, а может быть, любовь? Что бы я ни делала, я всё время внутренне с ним разговаривала. Мучительно было скрывать нахлынувшее на меня чувство. И тут пришла на помощь очередная… (Вспоминает) Какая по счёту? Третья обвальная протечка. Нервы звенели как натянутые струны. Я дрожала даже от чужих взглядов. Не выдержала… и сказала мужу, что люблю другого. Было уже всё равно. Будь что будет! (Пауза) Что удивительно, моё признание больше потрясло этого «другого», чем мужа. «Другой» тут же от меня отрёкся. Как оказалось, ему нужна была только моя оболочка, без проблем и отростков в виде сына. Муж сделал так, как ему было удобно – он никуда не ушёл, скинул с крыши снег, сколол лёд, заделал дыру. Мудро переждал мой, как он сказал, очередной «бабий бзик». Ах, какая это была протечка! Я перещеголяла свою протечку количеством источаемой влаги. Мы соревновались. Я всё же победила – ревела ещё целый год до новой зимы. (Молчание)
(Закапало в другом месте.) Что за чертовщина, воспоминания о протечках только её раззадоривают. (Берёт тарелку и подставляет в другое место) Ну, а четвёртая – довела до первой седины. Мой сын. Как я поздно поняла, что он болен! Алкоголь, будь он проклят! Тогда тоже начиналась протечка. Непонятная тревога жила во мне. И в такие минуты руки сами набирали телефон сына. Иногда он отвечал сразу, но как-то приглушённо. Думала, что он не один. Или после суточного дежурства спит. А когда он не брал трубку несколько дней, я поняла, что пришла беда. От телефона не отходила. Какие это были невыносимо длинные гудки! Часами держала трубку и призывала: «Возьми, возьми, возьми трубку! Ты же там, в конце длинного гудка…»
Как сейчас помню его странный замедленный глухой голос. Мороз по коже. Только бы не бросал трубку, только бы слышать его… Кричала что-то несуразное про конец света, про кровную ниточку, про безработицу, бомжей, завывала, как по покойнику, прорывалась к его отупевшему сознанию! Судорожно искала соломинку, за которую можно было бы уцепиться, прижать к стене, как жертву, воздействовать страхом, жалостью, шантажом, всеми доступными материнскому сердцу средствами. Почти потеряв надежду, вдруг услышала – «согласен». Язык остановился, заработал мозг. А в голове стучит: «Ты болен, сын мой, болен, болен… Ах, как же я была слепа…» Потом врач, капельница, долгий спасительный сон. Как безумная бегала по кухне, гремя кастрюлями, как колоколами, колдуя над едой. Я словно раздвоилась. Первая я – тупо сидит за канцелярским столом на работе. Вторая я – кружит вокруг него там, заполняя собою всё пространство, отгоняя напасти. Через пять дней мы у врача. Жуткая правда нависла над нами, как палач. Это не жизнь и это не лечение, это избавление на краю черты. Вина разрасталась и жгла сердце. Спрашивала себя: за что? Ответ один:
За то, что ждала перемен. От любопытства и измен.
За бегство в райские сады с червивыми плодами.
За то, что главным был не Ты, а то, что за горами…
Слышится внезапный грохот – упал кусок штукатурки от потолка и через дыру показался чердак. Затем наступила мёртвая тишина. Капли прекратились. Женщина испуганно замерла. Стала убирать упавшие куски в угол и прикрывать плёнкой.
Ох! Да что же это такое! Настоящая «Гибель Помпеи», только вместо вулкана протечки орудуют. (Прислушивается) О! Тишина. Не капает. Нет, ты меня не обманешь, дыра раздора, я слышу, как твои щупальца ищут новые щели. (Пауза) Опять этот зуд. (Ведётрукой по телу) Начинается отсюда (трогает левую грудь), идёт сюда (дотрагивается до подмышки), спускается гусиной кожей по спине, пояснице, здесь щекочет (гладит бёдра) и замирает под коленками. (Сраздражением) Ах, как хочется расчесать, содрать вместе с кожей проклятый зуд. (Осторожно почёсывает коленки) Всё из-за вчерашнего. Проснулась и тут же поняла – день дурной. За окном всё серо, мрачно. Разлад прямо висит в воздухе, как дамоклов меч.
Завтрак вдвоём проскочил почти удачно. (Пауза) Что я сделала? Лишь случайно задела его ноги под столиком на кухне и тут же – поток проклятий и чертыханий: «Немедленно проси прощения!» Внутри меня что-то щёлкнуло и замкнуло язык на замок. (Почёсывается) Дожевала завтрак, поджала ноги под табуретку, как собака хвост.
