Ознакомительная версия.
Девочка с тоской посмотрела на мать, а потом низко опустила голову.
– Посмотри, – приказала Антонина. – Ну-ка, посмотри на меня.
Катька подняла глаза и, не мигая, уставилась на мать. Самохвалова, не отводя взгляда, взяла дочь за подбородок, отчего та задрала голову. Минуту помолчали, после чего Антонина Ивановна убрала руку и вышла из комнаты. Разговора, как всегда, не получилось.
Катя подошла к окну и прижалась лбом к стеклу: в песочнице сидел Алеев и следил за младшей сестрой. Чернявая девочка в белой кружевной косынке возилась в песке, выпекая куличи из разноцветных формочек. Периодически она садилась попой на грязный песок, а Ильдар терпеливо поднимал ее, ставил на ноги и аккуратно отряхивал платье. В ответ сестра злилась и бросала в него песком. Алеев уворачивался, а девочка приходила в бешенство и лупила Ильдара красным совком то по коленке, то по чему придется.
– Нельзя! – убирал ее руку брат и грозил пальцем. – Больно.
Девочка что-то отвечала по-татарски и снова плюхалась на землю.
Катька смотрела на одноклассника и не верила глазам: обычно подвижный, как ртуть, Алеев являл собой образец спокойствия и выдержки. «Ничего себе!» – подумала Катя и, одержимая любопытством, вышла на балкон.
– Куда ты? – не удержалась Антонина и выскочила следом.
– Ну ма-а-ама! – застонала Катька и попыталась покинуть балкон.
Антонина Ивановна встала напротив балконной двери и загородила проход.
– Ну что опять? – возмутилась девочка, пытаясь прорваться в комнату.
Антонина посторонилась и на всякий случай решила проверить обстановку. Увидев обитателей песочницы, она задумалась, какое-то время постояла, опершись на перила, а потом заявила:
– Шла бы ты на улицу, лето.
– Не хочу.
– А ты через не хочу. Соберись и выйди. Алеев вон с сестрой гуляет.
– Ну и что? – резонно заметила Катька.
– Ну и то! Лето пришло – выходи на улицу и дыши свежим воздухом, раз на море ехать не хочешь.
Девочка пожала плечами и уселась в кресло. Похоже, прогулки было не миновать. Когда мать ставила перед собой какую-то цель, она, как правило, ее добивалась. Антонина достала гладильную доску, включила утюг и притащила из ванны кучу пересохшего белья.
– Гладь тогда. Нечего зад отращивать. Села как у праздничка и ножки свесила.
Катька и ухом не повела.
– Я кому сказала? – грозно поинтересовалась Антонина Ивановна и звякнула утюгом о подставку. – Или гладь, или иди.
Девочка нехотя встала с кресла и объявила:
– Я гулять.
– Кто б сомневался, – не удержалась от того, чтобы не съязвить, Самохвалова. – Когда дело надо делать, сразу гулять.
– Я могу и погладить, – предложила Катька и с вызовом посмотрела на мать.
– Не надо. Обойдемся как-нибудь, – объявила Антонина и, послюнявив палец, проверила накал утюга. Слюна зашипела.
– Ну не надо, так не надо, – согласилась девочка и пошла обуваться.
Через минуту Антонина Ивановна дежурила у кухонного окна. Во дворе ничего не происходило. Катька столбом стояла у школьного забора, Алеев сидел в песочнице. «Господи, ну что за корова! Встала – и ни бе ни ме. Подойди к человеку-то, чем одной стоять, забор подпирать…» – бурчала Самохвалова себе под нос, возмущенная Катькиной нерешительностью. Из подъезда выпорхнула Валечка, процокала каблучками, помахала соседской девочке ручкой. Катя что-то ответила, но не тронулась с места.
Гулять было мучительно скучно. Сделав два шага в сторону песочницы, Катька одумалась и вернулась на прежнее место. Снова встала столбом и посмотрела на свои окна. Антонина отскочила в глубь кухни, но боевой пост не покинула, невзирая на долетающий до ее носа запах раскаленного утюга.
Появилась тетя Шура с озабоченным лицом, по привычке посмотрела на самохваловские окна и подошла к Кате:
– Ты чего тут?
– Гуляю, – объяснила девочка и почесала коленку.
– Кто ж так гуляет-то? – изумилась Санечка и решительно изменила маршрут, направившись к самохваловскому подъезду. – Мать-то дома? – поинтересовалась она, не оборачиваясь, и исчезла в прохладной темноте распахнутых дверей.
Антонина, услышав призывный стук в дверь, даже не пошевелилась. Главная Соседка постучала еще несколько раз, но так же безрезультатно.
– Где мать-то? – взяла она в оборот Катьку.
– Не знаю, – лениво наврала та и уставилась себе под ноги.
Тете Шуре не оставалось ничего другого, как возобновить движение по прежнему маршруту. Девочка проводила ее взглядом и наконец-то решилась.
Алеев поднял голову, посмотрел на одноклассницу и призывно хлопнул ладонью по борту песочницы. Катька присела рядом, предусмотрительно расправив под собой платье.
– Караулю… – сообщил он Самохваловой и ткнул пальцем в сестру.
– Поня-а-а-атно…
Помолчали. Обоим было неуютно в присутствии друг друга, разговор не клеился: в школе они двигались по разным орбитам, хотя шесть лет отучились в одном классе. От Алеева Катька ожидала исключительно какой-нибудь пакости типа задрать юбку, подложить кнопку, обозвать и стукнуть. Ильдару подсевшая девица тоже была до крайности неинтересна: ни кожи, ни рожи, на носу – очки, и вообще малолетка.
Катька подняла с земли веточку, обломила тонкую ее часть и нарисовала на песке рожицу, после чего Алеева-младшая подползла поближе и, хихикнув, стерла рисунок ладонью.
– Еще! – скомандовала она и строго посмотрела на Катьку.
– Не получится. Песок сухой, – объяснила Самохвалова.
– Полей! – скомандовала сестра брату, и тот послушно вылил пол-лейки воды.
Катька взялась за дело и нарисовала сестре Алеева таксу. Девочке понравилось:
– Собак, – узнала она.
– Собака, – поправила ее Катька.
– Еще собак! – снова приказала алеевская сестра.
Самохвалова нарисовала лошадиную морду.
– Конь! – обрадовалась девочка. – Еще.
Катька нарисовала свинью. Девочка нахмурилась, зато Ильдар пришел в полный восторг и подписал под рисунком: «Горлач – кабан». Девочка что-то сказала брату по-татарски, Алеев покраснел, поднялся и повел сестру в кусты. Катька обернулась и чуть не рухнула с бортика – Ильдар приговаривал невозможное «пись-пись-пись…» Самохвалова тактично отвернулась.
Песок быстро высыхал на солнце, становилось жарко. Девочка капризничала и срывала с себя косынку. Самохвалова вопросительно посмотрела на одноклассника. Алеев снисходительно пояснил:
– Спать хочет.
– Нет, – швырнула в него песком сестра и приказала Кате: – Рисуй.
Самохвалова терпеливо нагнулась над мокрым песком, предварительно политым остатками воды из лейки. Сломалась веточка – собака не получилась.
– Все, – с радостью объявил Алеев. – Домой пошли.
– Нет! – разревелась девочка и уселась у Катькиных ног.
– Не плачь, – погладила ее по кружевной косынке Самохвалова. – Я тебе еще нарисую. Потом. Когда проснешься.
– Завтра? – уточнила девочка.
– Почему завтра? Сегодня нарисую.
Ильдар скорчил однокласснице рожу и вытаращил свои черные глаза.
– Или завтра… – спешно исправилась Катька и помахала алеевской сестре рукой. – Спокойной ночи.
Та неожиданно успокоилась, встала на свои толстые ножки, взяла брата за руку и дала себя увести. У подъезда Алеев оглянулся и проорал однокласснице:
– Слышь, Самосвалова! Ты давай выходи вечером.
Катька пожала плечами и ничего не ответила. Зато Антонина Ивановна, свесившись через перила, пообещала соседу выставить дочь на улицу к означенному времени. Алеев залился краской и вошел вслед за сестрой в подъезд.
«Ну кто тебя спрашивает?!» – с досадой подумала Катя и побрела к дому.
– Ма-а-а-ма! Ну почему ты все время вмешиваешься в мою жизнь? – заявила с порога Катерина.
– Я-а-а-а? – не поверила своим ушам Антонина и на всякий случай скрестила на груди руки.
– Ты! – непривычно дерзко ответила девочка.
– Да где ж это я в твою жизнь вмешиваюсь-то? – временно пошла на попятную Антонина Ивановна.
– Ты просто не замечаешь, – горько констатировала Катька и отзеркалила материнскую позу. Так и стояли обе Самохваловы друг напротив друга со скрещенными на груди руками. Со стороны они напоминали двух боксеров на ринге, изучающих друг друга, пока не прозвонит гонг.
Даже невооруженным глазом было видно, как по-девичьи округлилась, вытянулась и окрепла за минувший год Катерина. Но тем же невооруженным глазом можно было заметить, как сдала ее мать. Казалось, она даже стала как будто меньше ростом. И не то чтобы Антонина очевидно постарела… Нет, из нее просто улетучивалась эта хорошо знакомая Катьке величественность, поэтично воспетая Солодовниковым. Секрет был прост: Антонина Ивановна Самохвалова все чаще и чаще признавалась себе в том, что она ничего не знает, ничего не понимает, никуда не успевает и никому не нужна. Поэтому суетилась, совершала много мелких движений, ставила перед собой массу задач, а решала от силы две. Антонина сдавала позиции. Одну за одной. И отвоевывала их у нее собственная дочь, неожиданно почувствовавшая себя взрослой.
Ознакомительная версия.
