Ознакомительная версия.
Первой крупной удачей в наших поисках стал Сен-Жермен, или Калиостро – тоже граф, хотя наполовину и фальшивый. Считается, что это два разных человека, причем, последний учился у первого, но я вас уверяю – это одно и то же лицо. Он привлек внимание хранителя ещё в юном возрасте, когда пытался создать эликсир бессмертия. Подкупил своим авантюризмом и, по-юношески нахальным, неприятием авторитетов от науки. Не искал мифический философский камень, не толок драгоценные камни в питье больным и считал лечение сифилиса ртутью чудовищным. Родись он чуть раньше, непременно попал бы на костер за слишком смелые мысли и пристрастие к нетрадиционной алхимии.
Когда этот, несомненно гениальный, человек получил свое распоряжение пятую часть рукописей Галена, он рыдал от восторга. Несколько лет потратил на непрерывные опыты, и, с помощью теорий римского врача и свойств организма маленького червя планарии, вывел таки формулу, продления человеческой жизни на столетия! Восторгу хранителей не было предела! Но потом, пресытившись первым успехом, Калиостро решил, что ему этого хватит. Из монастыря в Сицилии в большой мир вышел авантюрист, забавляющийся человеческими пороками. Он располагал собственным эликсиром долголетия, Галеновыми «третьим глазом» и «скрытым слухом», но, вместо того, чтобы развиваться и делать новые открытия, разменял свой талант на откровенное шарлатанство.
Что поделать, страсть к розыгрышам и мистификациям всегда была ему присуща. Калиостро презирал людей, но одновременно ему нравилось привлекать к себе их внимание. Он виртуозно обольщал женщин, мастерски управлялся с алчностью вельмож, используя доверенные ему тайны, как балаганный фокус. Что тут было делать? Человек неспособный жить без всеобщего внимания, привлекал его к себе всё больше и больше. Великое знание становилось недостойной забавой. Пришлось хранителям собраться вместе и взять с Калиостро клятву, что он прекратит использовать полученные знания в корыстных целях и не станет принимать новую порцию эликсира долголетия, когда, уже принятый им, исчерпает время своего действия.
Калиостро клятву дал и сдержал её честно. Более того, зная, как трудно будет избежать соблазна, нарочно вернулся в Рим, где был посажен в тюрьму за создание масонской ложи. Говорят, он умер там при «невыясненных обстоятельствах».
Вот так-то… Сейчас такое невозможно, верно?
Но, как бы там ни было, а своим открытием Калиостро значительно облегчил многовековую задачу по сохранению записей Галена. Я вообще думаю, что будь он другим, и будь другим время, в которое он жил, все могло сложиться иначе для человечества. Но время… Время было совершенно неподходящим.
С одной стороны, восемнадцатый век – золотой век просвещёния. Многолетние средневековые войны канули в Лету, ядовитые пары инквизиции, наконец-то, развеялись, и науки стали подобны цветущему весеннему саду. Хранители, осчастливленные долголетием, радостно озирались вокруг, уже не ища, но выбирая. И тут… Тут мир посетила новая беда.
Революция, как и война, так же безобразна и так же порождает своих собственных чудовищ. Когда с английского эшафота скатилась первая королевская голова, отрубленная простолюдином, многие умы содрогнулись. Кто от ужаса, а кто от мысли, что «это возможно!». И новая идея – идея о вседозволенности для «угнетенного», полетела по Европе. Обнародуй наука открытия Галена и Калиостро, кто бы мог ими воспользоваться? О, несомненно, достойные люди жили во все времена! Но, почему-то, всегда, локтями, зубами и копытами, их отпихивали и затаптывали те, кто охотно улавливал, а, хуже того, источал идеи разрушения, убийства, извращения!
К примеру, в той же Франции, державшей тогда среди дворов Европы пальму первенства, кто властвовал над умами большинства? Робеспьер? Дантон? Сен-Жюст или Марат? Ущербные, патологически нездоровые люди? «Кто не с нами, тот против нас!», а кто против, того необходимо уничтожить. Избави Бог от такой вечности! Кровь, грязь, абсолютная деградация… Никогда не понимал, почему их образы приобрели со временем романтические покровы.
Мой родной дедушка неплохо всех их знал, (а Дантону даже делал как-то кровопускание), так вот он, незадолго до своей кончины, уже после второй мировой, никак не мог взять в толк, почему из Робеспьера сделали икону, а Гитлера, за те же самые злодеяния, объявили кровавым монстром? «Ваш любезный Максимилиан, – негодовал дедушка, – только тем от Адольфа и отличается, что свою кровавую резню обозвал Революцией, и не успел пройтись с гильотиной по всей Европе! А на деле, Робеспьер такой же параноик и психопат! Это я вам, как медик говорю. Впрочем, и другие, иже с ним, такие же точно! Помню, у Дантона на нервной почве без конца потели руки… Я как-то не удержался, рассказал об этом Карелу, чтобы не восхищался так этими, с позволения сказать, борцами за свободу. Он потом вставил эту деталь в свою пьеску, и получилось очень живенько… Хотя, он много чего и напутал… Но все равно жаль. Посмеялся над одним убийцей и стал жертвой другого…».
Карел Чапек действительно был другом деда довольно долго. Их поссорила та самая пьеса – «Средство Макропулоса». Семья решила, что дед наболтал лишнего и заставила его отречься от звания хранителя в мою пользу, (отец, к сожалению, погиб на первой войне, в начале века). И сам дед долго не мог угомониться, считая, что Чапек не имел права использовать благородную идею для такой пошлой истории. Однако, узнав о смерти бывшего друга, он долго сидел запершись в своей комнате, а когда вышел, объявил мне и моей матери, что больше не хочет принимать эликсир долголетия.
Знаете, тогда я удивился, а сегодня очень хорошо его понимаю.
И дело тут не только в том, что без конца теряешь людей, к которым успел привязаться всей душой. Долголетие не такое уж и благо, как может показаться. Любой нормальный человек самыми счастливыми запомнит те годы, когда он был беспричинно счастлив, едва ли не каждый день. Это детство. Детство, во время которого мозг только набирает впечатления, а душа – чувства. И, что бы мы ни испытали позже, какие бы значительные события ни произошли с нами во взрослом состоянии, все равно, самыми таинственными, самыми волнующими будут те впечатления, которые подарило детство. Причем, словами их толком и не выразишь. Это из высшей сферы. Из той, что напрямую связана с мировой пневмой. Легкий запах, особое веяние ветерка, шорох листвы, запомнившийся когда-то, в определенном состоянии; миллион мелочей, о которых даже не задумываешься всерьез в тот момент, когда они происходят… А главное – это живое дыхание тех, кто помнит те же самые времена! Я уверен, только в границах своего поколения человек живет полноценно, со всеми волнениями, переживаниями и той шкалой ценностей, которую тоже определило детство.
Но стоит остаться одному, и высшая сфера начинает опустошаться. С каждым десятилетием ты все более и более чувствуешь себя омертвевшим. Лет через тридцать этот процесс достигнет апогея, и я сам захочу уйти из жизни – добровольно, бесстрашно, как в благо, безо всяких гамлетовских терзаний о том, «какие сны приснятся…».
Помню, когда дед объявил о своем решении не принимать эликсир, я спросил, не боится ли он? «Нисколько, – ответил дед. – Я боялся раньше, потому что слабо представлял себе, что же хочу найти ТАМ, в том самом пресловутом «загробном мире». Кипящую адскую смолу? Райские облака, крылышки и лиры? Но за вечность все это осточертеет и перестанет, как пугать, так и радовать. Я много думал. И сейчас, после ужасов этой последней войны, глядя на дичающий, вопреки всем законам эволюции, мир людей, я определил для себя смерть, как шанс перейти в другой мир. Мир, где я хоть что-то смогу изменить в соответствии со своими собственными понятиями о справедливости. Они, может, тоже несовершенны, но, по крайней мере, есть в них одно, главное – не навреди ближнему! И, когда тот новый мир станет абсолютно совершенным, я, неизбежно изменившийся и сам, хотел бы перейти в мир следующий, где найдется другое поле деятельности, о котором сейчас я, возможно, даже представления не имею. Вот в таком непрерывном процессе созидания и самосовершенствования не скучно будет провести и вечность. Пусть даже очередной мир окажется откровенным адом, я все же смогу утешаться надеждой, что рано или поздно он сможет обратиться в рай, потому что все в том мире будет зависеть только от меня. А здесь, в этой жизни, осознание нарастающего нравственного безумия душит всякую надежду. Боюсь, мой мальчик, наша миссия никогда не завершится…».
Как дико было мне тогда слушать деда. Особенно последнюю фразу!
Оставить мир саморазрушаться? И это при том, что мы, хранители, располагаем величайшей тайной!
Знаете, самым ярким впечатлением моего детства был тот первый раз, когда мне позволили воспользоваться «третьим глазом». Ощущения невероятные, правда? Но, когда первое изумление прошло, когда я наигрался необычностью, появилось главное – осознанное, яркое, полное смысла ощущение безграничной любви к этому миру! Часто я уходил к пруду недалеко от нашего дома, садился на берегу и тихо плакал от восторга и сожаления, что невозможно, прямо сейчас, всему человечеству вложить в голову такое же видение и этого неба, и этого пруда, и леса… Захотелось скорее стать настоящим хранителем. А важность миссии вдруг приобрела совершенно новую значимость, не потому что научили, а потому что я сам это прочувствовал…
Ознакомительная версия.
