Они жили вместе уже неделю. После удачной операции, Иван уже полностью окреп и даже забросил палку, с которой по – первоначалу передвигался по квартире. Антонина взяла отпуск, из – за глупого женского страха боясь, что с ним в ее отсутствие может что – то случиться. «Ты же врач, должна понимать, что все плохое уже позади», – говорил ей профессор Фролов, подписывая заявление. Она только упрямо качала головой. А Дубенко был рад. Такую щенячью радость он не испытывал никогда. Она боялась за него! Он часто ловил себя на мысли, что больше не хочет работать. Черт возьми, денег, лежащих в банке им с Тоней должно хватить на всю оставшуюся жизнь. Найдя в домашней библиотеке старинную поваренную книгу, начинавшуюся словами «если к вам неожиданно пришли гости, пошлите человека в погреб…», он неожиданно для себя начал с увлечением готовить русские кушанья, выискивая на Троицком рынке пряные травы, соленые арбузы и моченые яблоки. Поросенка с клюквой они с Антониной ели три дня, отрезав по доброму куску всем соседям по лестничной площадке. Вот такую он выбрал себе судьбу.
Он все о ней знал. С мужской ревнивой настойчивостью выспросив мельчайшие подробности ее личной жизни, он успокоился, поняв, что у нее еще ничего настоящего не было. В постели она была девочкой. Он был поражен ее непритворным стыдом, когда, изголодавшись от ожиданий, рывком распахнул на ней халат. И еще больше поражен ее слезами радости после первой их ночи любви. Они спали до полудня, обессиленные, запутавшись во влажных простынях. Проснулся он от тихих всхлипов и долго не мог понять, что он сделал не так. Оказалось, все так. Завтрак пришлось прервать в середине, так как Антонина «забыла одеться поприличней», накинув на голое тело его рубашку. Сам он в семейных трусах и майке выглядел не столь возбуждающе. Они одновременно положили надкусанные бутерброды на тарелку и, глотнув напоследок кофейку для бодрости, дружно встали из – за стола и гуськом двинулись в спальню по узкому коридору. «Продолжение следует!» – рыкнул он, повалив ее на расхристанную постель. А вечером были пельмени из полупустого холодильника.
Зато теперь на ужин он подает каждый раз новое блюдо.
– Тонь, ты узнала про Беркутова?
– Да, Ваня. Я разговаривала с Березиным. Это главврач Городской больницы. Беркутова уже давно выписали. А зачем тебе этот человек?
– Он мой брат.
Антонина удивленно посмотрела на Дубенко. Как мало она о нем знает! Спрашивать о его жизни до нее ей казалось неправильным – захочет, сам расскажет. А он молчал.
– Родной?
– У нас один отец. Когда – то он бросил мою мать беременной. Мама у меня грузинка. Ей удалось сбежать из своего села, иначе из – за позора ее могли убить братья. Она приехала на Гуцульщину. Там я родился. Мама вышла замуж за Ивана Дубенко, который и усыновил меня. Когда мне было шесть лет, мама умерла, потом погиб и отчим. Меня отдали в детский дом. У мамы была фотография, где она со Щегловым, моим отцом. Я долго не хотел его искать. Но потом все же решил найти и наказать.
– Нашел?
– Нашел. В богадельне. Безумный старик, писающий в штаны.
– И что ты сделал?
– Что – что! Оплатил ему уход до самой смерти. Пусть хоть помрет по человечески, если жизнь прожил последней сволочью.
– А как ты нашел брата? И как ты понял, что он твой брат, если у него фамилия не Щеглов?
– Помнишь, в середине лета был взрыв в метро?
– Да, конечно.
– Показывали репортаж. Ты не поверишь, когда я увидел глаза мужика, который нес на руках девушку, я сразу понял, что он мой брат. У нас абсолютно одинаковые глаза. Отцовские. Да, что там…Он – почти моя копия, только моложе! Я думал, что он прожил жизнь счастливее меня: при родных родителях, в любви и заботе. Каюсь, хотел ему больно сделать, раз уж папашу не достал. Стал справки собирать, фамилию узнал – Беркутов. Сомневаться начал, брат ли? Брат… А семья у него оказалась приемной. Егора усыновили младенцем. Повезло, конечно. Только и он тоже, выходит, брошенным нашим папашей оказался. Да еще его мать от него в роддоме отказалась. Я хотя бы первые шесть лет с родной мамой прожил.
– Как звали твою маму, Иван?
– Сулико.
– Ты хочешь встретиться с братом?
– Да. Но боюсь. Нужно ли это ему? Он рос в хорошей семье, у него есть сестра. Хочет ли он знать, кто его настоящий отец? Да и знает ли он, что его усыновили?
– Он уже не мальчик, Ваня. А знать должен. А потом это его право решать, признать тебя или нет. Чего ты боишься? Уж явно не того, что Егор может узнать правду о своем рождении и расстроиться. Боишься ты его равнодушия к тебе. Ты уже прикипел к нему, это видно. Знаешь о нем почти все. Вон как волнуешься из – за его ранения! А ты для него лицо неизвестное. Захочет ли он с тобой общаться? Вот, что тебя задевает, так?
Дубенко кивнул.
– А ты не бойся. Ты старший. Тебе решать. Потом, я уверена – страхи твои напрасны. Ты сам себе их надумал. Потому, что всю жизнь один. И никого никогда не любил. Даже и слов – то таких не знал, так ведь?
– Так.
– Остается тебе только взять телефон и позвонить. У тебя ведь наверняка есть его координаты. И адрес тоже.
– Есть. Только по телефону я говорить ничего не хочу. Лучше сразу поеду.
– Правильно. Тогда сразу все и поймешь. И гадать не нужно.
Антонина налила чай в две кружки и одну поставила перед Иваном. Посмотрев на его руки, лежащие на столе, робко положила ладонь сверху.
– Ты совсем теперь другой, Иван, знаешь? Я представить себе не могла, что болезнь так может изменить человека. Иногда я вспоминаю, как ты орал на меня в своем кабинете, вспоминаю твой полный ненависти взгляд, и мне становится не по себе. Знаешь, чего я боюсь? Что тот озлобленный на весь мир грубиян вернется. И не даст мне житья. А выгнать я тебя не смогу.
– Почему?
Антонина засмеялась.
– Чего мне стоило поэта послать, ты бы только знал! Я как – будто собаку на улицу выгоняла. И жалко, и стыдно.
– Я что, для тебя тоже собака? – обиделся вдруг Дубенко.
– Вот я и говорю. Даже это ничтожество жалко. А с тобой как расставаться? Только часть себя куском выдрать. Больно. Ты сам – то уйдешь?
– Не дождешься. Если что не нравится – терпи! – отрезал Иван на полном серьезе, с силой сжав ее пальцы.
«И буду терпеть. Потому, что влюбилась в него еще тогда, когда он таким и был: хам площадный и склочный нытик. Но ему это знать не обязательно. Пусть думает, что он ради меня подвиг совершил, другим стал», – подумала Антонина.
Бутылка была пуста. Он заглянул под стол и ужаснулся: еще две пузатые литровые фляжки из – под даренного армянского коньяка валялись рядом с ножкой стула. А он был трезв. По крайней мере, думал, что он трезв. Стойкий к алкоголю, закаленный в инспекционных поездках по гарнизонам, генерал Романов никак не мог найти способ заглушить страх. Как же так случилось, что он боится? И главное, чего? Смерти! Боится уснуть и не встать. С тех пор, как в один день похоронил и жену и дочь. В общей могиле на кладбище в Рубежке. Место себе оставил рядышком, за оградкой. Идиот! Вот не оставил бы, не думалось бы, что пустует оно и дожидается своего хозяина.
Романов прихлебнул из кружки остывший давно кофе. Вот так он в последнее время и жил: литр коньяка – кружка холодного кофе. Ел ли он хоть что – то? Да, точно ел. Вчера приходил зять. Бывший. Принес в банке куриный суп и заставил съесть тарелку. А ему не суп нужен был! А что б он остался подольше. А он покормил его с ложки и ушел. Видел генерал к кому тот торопится! Красавица! Он ее так обнял прямо посреди улицы, перед его генеральскими окнами, что Романова слеза прошибла. Плакал, глядя в окно своей квартиры, Лерку свою непутевую жалел, себя молодого вспоминал. И Валю. Валюшу, Валентинку. Любимую им всю жизнь. Что ж он, дурак, наделал! Она и знать, наверное, не знала, как он ее любил! Потому, что не говорил ей никогда, только по молодости еще, до свадьбы. Кто он? Лапотник! А она из такой семьи: нежная, нереальная какая – то! А он ее всю жизнь все строил и строил! И теперь один. «Таким женам, как Валентина Прокофьевна, памятник нужно не из мрамора, а из чистого золота ставить!» – сказал ему его адъютант, сопливый мальчишка, даже не женатый. Согласен он с ним, только что толку от памятника этого! Где его Валюшка теперь, не иначе, как в раю! И в Бога он, Романов не верил никогда, а вот в рай и ад поверил. Потому, что сам в этом самом аду сейчас живет. Ад – это когда больно, а таблетки нет! Мишка, адъютант его малолетний, так много знает. И в каких таких училищах готовят лейтенантов, которые и в этом мире все понимают и тот, потусторонний, знают! Монро он, видите ли, читал! Кто такой Монро? Он, Романов, такого не знает. Да и не важно. Задал он ему вопрос, что такое ад? Думал, стушуется мальчик или начнет умными фразами отговариваться. А тот – нет. Посмотрел на генерала печально так, сожалеющее и все четко, что называется «на пальцах», объяснил. Вот, говорит, знаете ли вы, что в ад самоубийцы попадают? Конечно, он знал! Представьте себе ситуацию: женщина, не выдержав побоев и унижений мужа, решает покончить с жизнью. Берет маленького ребенка и – с крутого обрыва в глубокую речку. В момент падения ее охватывает безумный страх, ужас от содеянного, даже не за себя, а за невинного ребенка, которого она по своей воле обрекла на смерть. Уже ничего не изменить, они летят в омут вместе. Она попадает в ад. Этот ад и состоит в этом ее последнем ужасе. Только длится он ВЕЧНО. Нет выхода. А рядом с ней все такие – каждый со своим ужасом. И тоже навечно. Вот такой ад. Он сразу ему поверил! А потом все спрашивал, спрашивал. Только вина виноватая при нем и осталась. Жену вспомнит – вина тут как тут! Доченьку вспомнит – вот она, зараза! Как не доглядел, дурак старый! Слов для себя ругательных теперь подобрать не может. Лапочка, солнышко, цветок божий! Или отец он такой ненормальный! Ведь ушел от нее Беркутов, сам ушел! И от чинов, денег и беззаботной жизни. Лерочка, конечно, поправилась в последнее время. Но это женщину совсем не портит! Ну, телевизор любит – опять грех не велик. Что ему не хватало? Секса? Так и не пасла она его, как некоторые жены, спокойно к его «левакам» относилась. Что – то тут другое! Женился он на ней по любви, точно. Он, Романов, уж как сопротивлялся! Сейчас понимает, ревность отцовская! Нормальный мужик Беркутов, только мужик. Все мужики для нее в романовских глазах никуда не годились. Ему б понять, вот она – любовь, раз против отцовской воли. А он – в гонор! Молодец, девочка, по – своему сделала, его характер! Только в последнее время с ней что такое стало? Как она из полненькой пышечки превратилась в толстую корову? Да, он отец, но и ему было порой противно смотреть на ее оплывшее тело. И Валюшка не раз разговор на эту тему поднимала. Хотя, сейчас он понимает, что мать беспокоиться начала вовсе не из – за Леркиной фигуры. Килограммы вон с помощью липосакции снять можно. Как снять жир и сало, которыми, похоже, заплыли мозги у глупой дочери? Иначе как объяснить то, что она натворила? Романову вдруг припомнилась давняя некрасивая история, произошедшая, когда Лера заканчивала школу. Они втроем поехали в Центральный Универмаг покупать ей платье к выпускному балу, как тогда называлось «с заднего крыльца». Лера пришла в восторг от голубого наряда с пышной юбкой. Романов сам залюбовался дочерью, директор магазина восторженно заохала. Повизгивая от возбуждения, Лера закружилась перед зеркальной дверцей шкафа в тесном кабинете товароведа. Вдруг, при очередном повороте подол платья за что – то зацепился. От резкого рывка юбка порвалась. Клочок голубой ткани повис на гвозде, торчащем из старого деревянного стула. Все замерли. Лера с минуту растерянно переводила взгляд с матери на отца, потом неожиданно подошла к хозяйке кабинета и звонко влепила пожилой уже женщине пощечину. «Быдло торгашеское!» – процедила она с такой ненавистью, что та буквально вжалась в стену. Переодевшись, она, ни на кого не глядя, спокойно вышла за дверь. Валя, бледная от стыда за дочь, извинилась и тоже вышла. Он уладил дело, выкупив испорченное платье. Может быть, тогда уже с ней было не ладно? Они с Валентиной упустили что – то в ее воспитании. Теперь ему кажется, что жена умерла не от сердечного приступа, а от стыда за дочь.
