Стемнело. Дина собрала все силы, открыла дверцы шкафа и стала методично бросать свои вещи в открытый чемодан. Потом – и детские.
Когда Алексей пришел домой, то застал молчаливую бледную Дину за сборами. Он глубоко вздохнул и молча опустился перед ней на колени…
И Дина простила. Сохранила семью.
Мои бабушка и дедушка прожили вместе двадцать девять лет, полных переживаний, успехов и неудач, счастливых и несчастных моментов. Возможно, в этой их совместной жизни были и еще измены и ссоры – не знаю. Но знаю точно: моя бабушка была счастлива. Свою смерть после тяжелой болезни дед встретил рядом со своей Диной: слабое пожатие руки, последнее горькое «прости»…
Через полтора года после дедушкиной смерти бабушка вышла замуж за дедушкиного сослуживца. Некоторые осудили ее поступок, но мой дедушка, умирая, велел: «Выходи за хорошего человека», – он не хотел, чтобы его нежная, честная, порой беспомощная жена осталась одна.
Михаил Соловьев. Клятое слово
Никогда не понимал словечка «любовь». Если в детские годы мама спрашивала: «Ты меня не любишь?» – в ответ звучало твердое: «Нет».
Став взрослее, я так и не научился произносить эту затасканную, с моей точки зрения, фразу, умело подменяя ее словами вроде «мне с тобой хорошо» или «не могу без тебя».
На этой почве не раз возникал разлад с очередной подружкой. И были новые попытки разобраться в понятии «любовь». Нельзя же называть этим словом все подряд. Родительские чувства – одно, сыновьи – другое. Обожание животных – отдельная история, как и гастрономические пристрастия. Как же решиться называть «любовью» такое множество понятий? «О чем там говорил Иисус? – листал я бабушкину Библию. – Может, здесь ответ?»
Шло время, подрастала первая дочь. Жена привыкла к уклончивым ответам.
– Смотри на дела, – цитировал я притчи. – Слова пусты.
Она все понимала, но никак не могла избавиться от тяги к «клятому слову»: «Ты меня любишь?» – иногда все-таки звучало.
На дворе был 1985 год, хотелось перемен.
– Уехать бы куда, – как-то сказал я за ужином. – Надоело все…
И тут – словно кто подслушал – через минуту звонок в дверь.
– Соловьев? – протягивает повестку армейский капитан. – Призыв офицеров запаса. Распишитесь…
В те годы бывших студентов призывали массово: Афганистан уносил жизни кадровых офицеров, а «студенты», «пиджаки» или «двугодичники» тащили лямку за некомплект взводных внутри страны.
Так нежданно я и стал офицером.
1987 год.
Воинская часть в глубинке Хабаровского края. Лето.
– Вадимыч, телеграмма, – протягивает ротный листок с двумя белыми полосками. – Твоя приезжает.
Действительно: «Встречай Веру. Поезд такой-то. Тчк». Тесть отправил.
Странный городок, где проходила моя служба, затерялся на стыке часовых поясов рядом с Амурской областью.
Поезд в ночь, а от части до вокзала приходилось всегда добираться пешком. Хорошо не зима. Да и едет ко мне та, с кем связаны жизнью.
Километр-второй на «одиннадцатом маршруте» – то бишь ногами. Город впереди светится, помаргивает огнями редких машин. Тишина, только стрекочет кто-то в траве.
Голоса. Вроде знакомые, но слов не разберешь. Приезжие, судя по всему, – поезд уже минут пять как пришел.
«Глянуть, что ли, кто?» Быстро перебежал железнодорожную насыпь. Впереди два силуэта: один знакомый – друга-товарища замполита Юрки. И девушка рядом с ним с незнакомой прической «шариком».
«Как же это? Юрка ж говорил, что в командировке?» Ну дает приятель!
Поезд. Шестой вагон. Пассажиры-курильщики, провожающие. Жены нет. Подхожу к проводнице:
– Скажите, а Вера Соловьева ехала с вами?
– Ее встретили. А вы кто?
– А кто встретил?
– Муж…
Смотрит на меня оценивающе: то ли посмеяться, то ли пожалеть мужика…
Цикады на обратной дороге издеваются. Юрка?! А память услужливо вспоминает присланную недавно анонимку:
«…Михаил, жена изменяет вам с замполитом Юрием Гапоненко. Не будьте глупы и наивны…»
Такое «открытие глаз» в полку не новость: трудно что-то скрыть в маленьком военном городке. Офицерские жены, измаявшиеся от отсутствия работы, одни – изменяют мужьям, другие – шпионят за теми, кто изменяет, и с удовольствием «стучат» мужьям.
С надеждой непонятно на что открываю квартиру – пусто. Иду к дому друга-товарища замполита. В окнах свет.
Звоню в дверь. Тишина.
– Юра! Верка!
Молчит ночь. Выносить двери не хочется: проснется подъезд, порадуется ночному шоу…
Второй этаж всего – задача-пустяк. Сначала залезть на угол балкона, потом – водосточная труба. Глаза-руки делают свое дело, а в душе волна «красной ярости». Это от отца. Тот, «разогнавшись», мог и убить.
Ярость все гуще. Не помню, как рвал марлю на балконной двери и открывал шпингалет.
Комната. Пусто. Кухня. На полу знакомый желтый чемодан…
Когда все ясно, остается лишь боль.
…Телеграмма от тестя оказалась случайностью – влюбленные о ней не знали. А Юркина жена в отпуске и приедет лишь спустя неделю… Именно эту неделю и планировали «украсть» незадачливые любовники…
Моя квартира – и разом ставшая холостяцкой постель.
…Утро, и таиться нет смысла. Полк знает любые новости.
Ротный Вадька:
– Молодец, что не стал разбираться. Рецепт один: ратный труд на благо родного подразделения. Дуй-ка в командировку…
Но уезжать рано. К тому же есть желание посмотреть, как будут развиваться события. Ведь скоро вернется Юркина жена.
Время тянется неимоверно медленно, а боль не уходит… На третий день я не выдержал и бессильно смотрел из темноты в кухонное окно, где она готовила ему ужин. Пожалуй, прическа «шариком» ей идет…
На шестой день раздался пинок в дверь.
Бывший друг беспокоен. Естественно: завтра в его квартире станет тесно.
– Забирай свою жену!
– Свободен!
Замок клацает, не давая предателю войти внутрь. Еще один бессильный пинок и удаляющиеся шаги. Теперь в тупике он.
Спустя неделю я зашел в квартиру бывшей соседки Анечки:
– Знаю, Верка у тебя. Пусть придет вечером.
Вечером за столом на кухне она сказала:
– Ты никогда не говорил, что любишь меня…
– А он?
– Говорил…
– Клятое слово! Ну и где его любовь?
Молчание.
– Уезжай к матери… Уволюсь, будем решать, что делать…
2011 год. Нам уже по пятьдесят, и мы вместе.
Тогда, в далеком маленьком городке, жена поняла наконец разницу между словом и делом, а я после рождения второй дочери научился-таки произносить для нее это клятое слово «люблю»…
Алёна Подобед. Я согласен
Алевтине поставили самый страшный диагноз… В ее роду по материнской линии почти все женщины угасали от этой анафемы, таящейся на уровне генов…
Из близких только Коля – поздний сыночек, вымоленный у Бога от одиночества. Муж? Был когда-то, но попивал и поколачивал, да и детей от него быть не могло. Такого мужа и вспоминать не стоит. Вот и решилась Алевтина рожать сама. Просто подошла к соседу по дому – высокому стройному мужчине лет тридцати пяти и попросила о помощи…
Алевтина часто наблюдала за ним из-за оконной шторки по выходным или когда шла через двор, возвращаясь с работы. Соседа звали Виталием, он был тренером то ли по велосипедному спорту, то ли по плаванию, то ли по тому и другому вместе. Красивым его назвать было трудно, он был скорее… солнечным. Стоило Виталию выйти во двор, и его тут же окружали ребятишки. Он с удовольствием возился с их великами, играл с ними в баскетбол или учил отжиматься на турнике… И дочка у соседа была славная, вся в папу…
«Мне бы такую, – думала Алевтина и тут же обрывала себя: – Нет, девочку нельзя. Даст Бог, мальчик будет!»
Мысли сумасшедшие, нереальные. Ну как, как она скажет Виталию? Что он подумает? Может ославить на весь дом, а то и город…
Нет, он не такой. Глаза у него хорошие, и сам он добрый и светлый, как солнышко. Алевтина решилась.
Странное дело – в ответ на ее сбивчивые слова, до смысла которых докопаться можно было разве только через психушку, сосед просто ответил:
– Я согласен.
Все произошло у нее дома и самым естественным образом, а, забеременев, Алевтина переехала из столицы в Подмосковье. Все подальше от пересудов, да и выгодно, жилье-то там куда дешевле. Появилось на что ребенка поднимать.
Десять счастливых лет с сыном Колей. Десять лет милых семейных радостей, заставивших почти забыть о родовом проклятии. Да и зачем Богу забирать у мальца единственное – мать…
«А может, я и сына-то родила, чтобы прикрыться им от неизбежного?» – думала порой Алевтина, вызывая тем самым приступы липкого, тошнотного страха…
И вот он – диагноз… Возле дома без сил опустилась на скамейку. Как она в квартиру войдет и посмотрит в глаза своему Коленьке? Как скажет?.. А уж какой он у нее славный – пусть не отличник, зато спортсмен (есть в кого) и помощник во всем… Зря говорят, что безотцовщина – это, по сути, не мужики. Неправда. Что вложишь в ребенка, то и получишь. А уж она сына от трудностей не ограждала, и беды и радости – все поровну. Но зато он и жалеет ее, и мужичком себя в доме держит – починить, настроить – все умеет…
