Ознакомительная версия.
– Семеныч, не я придумал левотню, и не мне ее отменять. Я не имею отношения к ОБХСС. Меня оговорили! Посмотри все накладные, там видно, кто, куда и когда ездил, а у меня все чисто. Я не мог тебя подвести, Семеныч. Зря ты на меня наезжаешь, – сказал Сырец, сжимая в руках шариковую ручку. Послышался хруст. Обломки ручки посыпались на пол. Семеныч подавленно смотрел в окно. За окном ярко светило солнце и тихо падал снег. Золотистые лучи яростно плясали по столешнице и стенам, словно издеваясь над стариком.
– Я верю тебе, Вован, верю, но на тебя поступил сигнал. Может, ты кому-то перешел дорогу. Если ты не уйдешь от нас, тебя сожрут, и ты снова попадешь на нары, – глухим тоскливым голосом сказал Семеныч.
Он не говорил, он почти выл от безысходности, его раздирали в клочья людские противоречия.
– Но почему, Семеныч? – спросил Сырец, заранее зная ответ на свой вопрос. – Сейчас не сталинские времена, они давно закончились.
– Сталинские времена никогда не кончатся, сучонок, – прошипел Семеныч, но Сырец не обиделся, понимая, что старик нарочно наращивает злобу, чтобы после не травить себя угрызениями совести, – они всегда с нами. Сталин в каждом из нас, во мне, в них, даже в тебе. Он живет в нас, а мы в нем. Мы такие же, как он. Тебя сожрут с потрохами потому, что ты еврей. По таким делам сейчас всех жидов берут. По валютным делам, директоров универсамов, всех хозяйственников, слыхал ведь, слыхал?
Сырец отрицательно покачал головой. Он еще не слышал о новом поветрии. Он ничего не нарушал. Он никого не посылал в запретные командировки. Водители колонны ездили куда-то сами, они, бывало, отпрашивались у него, чтобы перевезти левый груз, но он не мог им отказать. Это было их личное время. Сырца не брали «в круг», понимая, что он не так давно вернулся из мест лишения свободы. С его анкетой легко можно было сгореть. И он сгорел! На ровном месте.
– Семеныч, но… – Сырец запнулся, соображая, как бы правильнее оформить мысль, чтобы позже не сожалеть о сказанных словах.
– Молчи уж, и так тошно, – отмахнулся от него Семеныч, – пиши заявление и беги отсюда бегом, сынок, пока не поймали. Тебя же легко подставить – твои ребята «прокололись» по всем накладным, а ты как исполняющий обязанности начальника автоколонны по закону несешь за них ответственность. Любой из водителей может свалить на тебя все грехи. Пиши!
Семеныч подтолкнул Сырцу новый лист бумаги. Володя огляделся, нашел новую ручку и быстро написал заявление. Уходя, он оглянулся. Семеныч по-прежнему смотрел в окно.
– Семеныч, спасибо за все! – сказал Сырец, обмирая от желания обнять старика. Ему казалось, что он видит Семеныча в последний раз. Не переживет старый шофер тяжелой нравственной передряги.
– Да иди уже! – яростно прошипел Семеныч. Дверь захлопнулась. Сырец вручил женщинам пакеты и отправился на еврейское кладбище. Его всегда тянуло туда в минуты отчаяния. Там ему хорошо думалось, на развалинах.
* * *
Семену только полтора года. У него ясное лицо, золотистые волосы, голубые глаза и ничего еврейского. Сырец не мог надышаться сыном: когда он брал его на руки и подбрасывал вверх, ему казалось, что сын летит вниз только за тем, чтобы обнять его как можно крепче. Взаимная привязанность отца и ребенка была настолько очевидной, что Тамара часто рыдала, когда оставалась одна, хотя старалась не показывать мужу своих слез. Она ревновала Сырца к ребенку. Ей казалось, что Семен разъединил мужа и жену, появление третьего нарушило общность двоих, без него семья удержалась бы на плаву еще некоторое время. Потом, чуть позже, любой ребенок стал бы для семьи основой, цементом. А этот ангел разрушил их и без того хрупкий союз. Тамара долго собиралась с духом, чтобы объявить Сырцу о своем решении, но не могла переступить через себя. Ведь она тоже любила сына, но не столь истово, как Сырец. Однажды она поняла, что больше не может существовать в безвременье. Ей нужны были перемены. Она хотела жить, хотела тепла, ласки, нормального женского счастья. Тамара была полна любовью, но Сырец больше не любил жену. Они давно жили порознь.
Многие переживают тяжелые времена годами, но Тамара устала от ожидания, она мучилась, часто плакала по ночам в подушку. Иногда ей хотелось разреветься днем, прямо на людях. Она ощущала себя раненой самкой, у которой жестокие охотники убили самца. Тамара тосковала, как овдовевшая лисица. Пока Сырец горевал на еврейском кладбище, оплакивая утраченные иллюзии, Тамара собирала немудреные пожитки. Хлопнула дверь. Она вздрогнула и приготовилась к битве. Но это был Аркаша Лащ. У него был свой ключ от квартиры. Он часто помогал Тамаре по хозяйству. Ведь они были родственниками.
– Ты уезжаешь? – сказал брат мужа, бывший когда-то Тамариным супругом.
– Ухожу, Аркаша, ухожу из дома, – сказала Тамара, рыдая невидимыми слезами. Снаружи она выглядела вполне благополучной женщиной.
– Но у меня же нет работы, я сам живу у родителей, – растерялся Аркаша.
Тамара выдохнула слезы на поверхность. Она села на фанерный чемодан и горько расплакалась, не скрывая слез, Аркаша бросился утешать ее, но она его оттолкнула.
– Уйди ты, шелудивый, – проскрипела Тамара сквозь всхлипы.
Аркаша отвернулся, походил по комнате, затем резко направился в кухню. Он пошел за водой для Тамары. Когда он вернулся со стаканом воды, она спокойно разбирала полки в шкафу.
– Почему – шелудивый? – сказал Аркаша. Ему было жаль себя. Обидное слово не нравилось ему. Он не видел себя шелудивым.
– Не знаю, Аркаша, но ты какой-то шелудивый, – буркнула Тамара, – не лезь ко мне с расспросами. Я ухожу в никуда. У меня нет другого мужчины. Я хочу жить одна.
– А Семен? – спросил Аркаша. – Семена ты оставишь ему?
Он даже не мог выговорить имя Сырца, настолько ему был противен соперник.
– Семен будет со мной, – сказала Тамара, взглянув на кроватку, в которой мирно спал невинный источник семейных коллизий, – когда вырастет, сам решит, с кем ему жить.
– А он знает? – сказал Аркаша, раздумывая, как правильно поступить в сложившейся ситуации – уговорить ли Тамару на возобновление былых отношений, либо, наоборот, убедить ее в нелепости принятого ею решения. Пока он размышлял, пришел Сырец. Он подошел к кроватке, убедившись, что сын спит, потрогал его лобик, тихонько поцеловал. Затем Сырец поприветствовал Аркашу и вопросительно посмотрел на жену.
– Уходишь? – сказал Сырец.
– Ухожу, – коротко бросила Тамара.
Они перебрасывались словами, будто камнями кидались. И каждый метил попасть в другого, чтобы больнее ударить.
– Семена оставишь? – сказал Сырец.
– Нет, не оставлю, ему со мной будет лучше, – она бросила еще один камешек, небольшой, но острый, с кривыми краями.
– Это верно, – согласился Сырец.
Ему пришлось согласиться. Сын должен быть с матерью. Это неизбежность. Он подошел к окну, осторожно обойдя Аркашу. Тот все не уходил, с любопытством наблюдая за семейной сценой.
– Где ты будешь жить? – сказал Сырец, обращаясь в темноту. Он словно сам с собой разговаривал. Тамара не ответила. Но они поняли друг друга. Какое-то время она поживет у Соломона и Ханны, а там видно будет. Все образуется со временем, жизнь потихоньку наладится. Можно снять комнатку рядом с детским садиком, чтобы Семена рано не будить. Все молчали. От повисшего молчания всем троим стало невмоготу. Аркаша прошел на кухню, напился воды из-под крана, положил ключ на стол и, крадучись, почти прячась, убрался из разоренного гнезда. Он улыбался. В семье Сырца он отдыхал, вообще-то ему нравились необычные ровные отношения Тамары и Володи. Ни у кого прежде Аркаша не встречался с подобными отношениями. Разве что Володины родители отличались от других своей немногословностью и сдержанностью. Наверное, Сырец в свою родню пошел. Он не любит семейные сцены. И с женой никогда не ссорится. Тамара тоже не любительница скандалов. Хорошая была семья. Прекрасная пара. Была пара и закончилась. Аркаша удовлетворенно потер влажные ладони. И вдруг споткнулся, сердито сплюнув – напрасно оставил ключ на столе. Еще не раз пригодился бы ключ. В семье всякое бывает. Аркаша в сердцах выругался. Настроение у него испортилось. Он сердито сплюнул еще раз и затрусил дальше, подгоняемый пронизывающим морозцем.
Сырец смотрел в темноту, надеясь рассмотреть в ледяном безмолвии надежду на избавление от боли. Тамара ждала, когда он обернется. Семен безмятежно спал, мирно посапывая.
– Ты не можешь уйти, – сказал Сырец, не оборачиваясь, – я не отдам тебе ребенка.
Но в его голосе не было решительности. Он остался без работы. Сырец еще не знал, как устроится его жизнь. Тамара почувствовала слабость его тона. Она прекрасно разбиралась в тонкостях движений души своего мужа.
– Ты не сможешь вырастить из него человека, – сказала Тамара, – в тебе слишком много противоречий. Ребенок – не игрушка. Только мать может научить его заботиться о себе, а если повезет, то не только о себе, но и о других. Мужчины не умеют учить заботе. Они любят играть с детьми. А жизнь – не игра.
Ознакомительная версия.
