Король обрадовался: значит, придется вспомнить далекую беззаботную юность, когда не сидели часами на подогретом стульчаке, почитывая приключенческие романы, а с опасностью для жизни, согнувшись в три погибели, «орлом» зависали над толчком, как над бездонной пропастью. Бачок, естественно, над головой. Цепочка с металлическим колечком.
В памяти возник рассказ Поля о трагическом происшествии, в котором фигурировали вот такой же бачок, цепочка, сам рассказчик и очень полезная английская пословица, которая в переводе на французский звучала примерно так: «Прежде чем дернуть за веревку, посмотри, к чему она привязана».
Поль не посмотрел и в результате едва не лишился жизни, угодив в больницу, где его голову в течение двух недель обкладывали холодными компрессами. И он еще легко отделался.
А дело было так. По ошибке Поль был приглашен на обед к дальним родственникам со стороны матери, которые не имели ни малейшего представления, чем занимается сын уважаемой мадам Голицын и не менее уважаемого мсье Бертье.
Знай они, что у этого славного малого с приятными манерами и пронзительно синими глазами (кто бы мог подумать, что от беспробудного пьянства!) только что вышла книжечка со скандальными стихами, в которых воспевались его отнюдь не платонические симпатии к некоему шелудивому псу, не видать Полю ни их шикарного обеденного стола с лососевой икрой, копчеными угрями, страсбургским паштетом, омарами в ванильном соусе, устрицами, о которых речь ниже, ни коллекционных вин пятнадцатилетней выдержки, ни пахнущей сивухой настоящей московской водки, изготовленной где-то в глубинах Беловежской пущи мастеровитыми поляками, ни пахнущих фиалкой тягучих бельгийских ликеров.
Родственники были истово привержены старине, что выражалось у них в крайне критическом отношении ко всему новому и нежелании что-либо менять в доме, больше похожем на небольшой средневековый замок, чем на виллу состоятельных буржуа.
Залы и комнаты были полны вышедшими из обихода реалиями, место которым либо на мусорной свалке, либо в реставрационных мастерских какого-нибудь провинциального музея мебели.
Туалетная комната, в чем скоро убедился Поль, была, вероятно, оборудована в соответствие с модой, царившей в области искусства голубого и белого сантехнического фаянса в те отдаленные времена, которые предшествовали подписанию Версальского мирного договора.
Во время обеда Поль, обожавший морских тварей, набросился на устриц.
Он поглощал их десятками и от жадности не заметил, что устрицы не свежие, а когда заметил, было поздно: у обжоры схватил живот.
Поль терпел, сколько мог. За столом говорили, вспоминал он позже, всё больше о падении нравов и неуважительном отношении нынешней молодежи к старикам. Говорили долго, нудно, с продолжительными паузами, солидными вздохами и наклонами седых и лысых голов.
Что удерживало его за столом, Поль понять не мог. Может, внезапно открывшееся в нем родственное чувство? Или присутствие за столом хорошенькой кузины Надин, которая со всей определенностью дала понять Полю, что страх перед кровосмесительством ее не остановит? Боязнь, что его не пригласят в следующий раз, когда устрицы будут посвежей и ими будет наслаждаться кто-то другой?
Наконец он почувствовал, что еще мгновение и произойдет непоправимое. Дрожащий как в лихорадке, с бисеринками пота на побледневшем лбу, провожаемый недоуменными взглядами почтенных дядюшек и тетушек, Поль подскочил на стуле, пулей вылетел из-за стола и, цедя заплетающимся языком извинения, устремился вон из столовой.
В туалете он первым делом увидел, что на унитазе отсутствует стульчак.
Бормоча, что «так будет даже лучше, так будет сподручней», он содрал с себя брюки и, издав возглас удовлетворения, взгромоздился на унитаз. Принял, так сказать, требуемую позу. Позу орла-стервятника, который с горы, господствующей над местностью, по-хозяйски озирает квадратные мили своих владений и с точностью до дюйма определяет дислокацию съедобного врага.
Поль успел вовремя. Если бы он промедлил хотя бы секунду, случилась бы катастрофа. Теперь можно было не спешить.
Он уперся взглядом в стену, на которой в простой деревянной раме висел портрет хозяина дома в форме капрала Иностранного легиона. Справа от портрета, на гвозде, вбитом в кирпичную кладку отопительной печи, висели добротные офицерские сапоги, начищенные до зеркального блеска. Вероятно, трофейные, подумал Поль. Стал бы бывший капрал украшать сортир собственными!
В углу лежала каска, похожая на перевернутый тазик для бритья, – такими пользовались в девятнадцатом столетии постояльцы недорогих гостиниц с удобствами во дворе. Поль отметил про себя, что каска не могла быть применена как часть бритвенных принадлежностей, ибо была пулей или маленьким осколком пробита в двух местах.
Значит, понял Поль, она служит для украшения и каждодневно напоминает ветерану о тех счастливых для него временах, когда вокруг рвалась шрапнель, а он, распялив рот в истошном крике и наложив полные подштанники, в грохоте сражения летел в атаку на неприятеля. Возможно даже, подумал Поль, вид этих предметов активизирует у хозяина деятельность кишечника и способствует полному и правильному его опорожнению.
С наслаждением опроставшись, Поль понял, что попал в солдатский рай, пахнущий свиной кожей, дегтем, свежим навозом и еле теплящейся паровозной топкой. Полю стало так хорошо, что он закрыл глаза и замурлыкал какую-то песенку. Когда подошло время, он рукой нащупал цепочку и что есть силы дернул ее вниз.
(На самом деле Поль опрометчиво дернул висевшую рядом с цепочкой бечевку, которая была привязана к ящику, полному бутылок с вином. Прохладная крышка сливного бачка хозяину дома показалась подходящим местом для хранения там двадцати бутылок красного бургундского урожая 1976 года).
Если бы в этот момент вышеприведенная английская пословица пришла Полю на память, его голова осталась бы в целости и сохранности.
Но Поль проявил непростительное легкомыслие, и деревянный ящик с бутылками с высоты полутора метров обрушился с крышки сливного бачка прямо на голову несчастного раззявы.
Потом Поль рассказывал Самсону, что второго такого стремительного перехода от блаженства к страданиям он не переживет.
Мораль в этой истории отсутствует, подумал Самсон. Если не считать приведенную выше английскую пословицу…
Пожелтевшее от времени биде пробудило в памяти Самсона картинки из той же далекой парижской юности, связанные с визитами проституток. Проституткам очень нравилось, что у него дома, в ванной комнате, есть биде, и они всегда там подмывались. До и после. Подмываясь при открытой двери, девицы любили вести с ним беседы на отвлеченные темы. Например, о еде и выпивке. Но больше о еде. Во времена его молодости проститутки почему-то всегда были голодны.
Вернувшись в комнату, король еще раз огляделся. «Суровый быт», – подумал он.
Нисельсон в своем желании угодить явно переусердствовал.
Самсон посмотрел на свои дорогие чемоданы, стоящие у двери, и вздохнул. Зачем ему чемоданы, набитые галстуками, смокингами, шарфами, сорочками, штиблетами, плащами с белой шелковой подкладкой и прочим барахлом? Зачем ему вещи, которые он, возможно, уже никогда не наденет? Зачем всё это?..
Осенний Париж был прекрасен…
Как далеко его родному Армбургу до этого урбанистического рая, совершенного в своем бессмысленном и нетленном очаровании!
Но, бродя по знакомым местам, Самсон чувствовал, что ожидаемого чуда не случилось.
Париж не тронул его. Самсон оставался холоден, словно в него влили раствор охлажденного аммиака, смешанного с мертвой водой.
Он побывал на Рю де ля Буше. Домик, в котором он когда-то снимал квартиру на втором этаже, был на месте.
Исходил вдоль и поперек Латинский квартал.
Зашел в Сен-Жюльен-ле-Повр, который был возведен триста лет назад как католический храм и затем почему-то – О, пути Господни!.. – ставший православной церковью.
Склонив голову в фальшивом благоговении, застыл на мгновение у алтаря, отделенного от верующих преградой – огромным аляповатым иконостасом.
У распятого Христа постоял минуту. Или две…
Что-то произошла в его душе. Он не знал что…
Впервые в жизни Самсон, до той минуты не веровавший в Бога, в церкви осмелился осенить себя крестным знамением, искренно испросив у Создателя покоя своей измученной душе…
Боялся, что дрогнет рука.
Не хотел обманывать ни себя, ни Бога. Хотя, повторяем, до этого в Него верил не очень-то… Точнее, не верил вовсе.
Рука не дрогнула.
В течение нескольких дней Самсон, не слишком напрягаясь, искал друзей и бывших любовниц.
Не нашел даже следов. Будто этих людей никогда не было на свете.
Латинский квартал переварил их всех без остатка. Равнодушно разжевал вместе с их сомнениями, страхами, ночами без сна, любовью, капризами, надеждами и отправил в свой безразмерный каменный желудок.
