Ознакомительная версия.
– Нет, когда им хорошо, они могут уехать, махнуть на тебя рукой, годами не появляться, не давать о себе знать! И пожалуйста! И на здоровье, живите как хотите! Но и умирайте тогда где-нибудь там, на стороне, зачем ко мне приезжать, зачем мне душу рвать?! Я же не из камня. Не хочу видеть, как ты умираешь, не хочу.
Потом устал бегать, опустился на стул, уронил голову на руки и заплакал.
Я боялся увидеть ее лицо, изможденное болезнью, но нет, Марина только слегка осунулась и похудела. Она была все так же прекрасна. Не верилось, что человек умирает, а может, это ошибка, и все еще можно поправить? Не может умереть такое совершенное создание, это же так несправедливо!
Марина иногда глубоко вздыхала, было видно, что ей не хватает воздуху.
– Я ухожу, у меня почти не осталось легких. Но ни о чем не жалею. Ты удивишься, но я счастлива, потому, что любима так, как только могла мечтать. Девочка моя выросла и вышла замуж по любви. За нее можно не беспокоиться. Спасибо тебе за молитвы. Я хочу, чтобы именно ты меня отпевал и еще – не забывай меня.
А в пятницу под утро мне приснилась маленькая девочка, она шла мне навстречу по коридору и, протягивая ручки, просила:
– Хочу есть, дай мне есть.
Я проснулся, зачем-то посмотрел на часы и подумал: «Все, она умерла». Спустя несколько минут позвонили и попросили молиться о упокоении новопреставленной Марины.
В воскресенье после литургии во время отпевания я впервые увидел Дениса. Он поселился в том домике, где мы в последний раз встречались с Мариной, и каждый день, словно на работу, ходил к ней на кладбище. Иногда заходил в храм и долго стоял рядом с Голгофой. Прошел уже месяц, а он все не уезжал. Тогда я подошел к нему и сказал:
– Денис, мертвые к мертвым, живые – к живым. Уезжай, ты и так слишком долго здесь задержался. – Говорил с ним резко, просто не хотелось, чтобы рядом с могилкой Марины появился еще один свежий холмик.
В те дни мне часто приходилось бывать на кладбище, специально заходил к Марине и неизменно встречал там Дениса. В, конце концов, я не выдержал и закричал:
– Ты уберешься отсюда, или мне придется тебя гнать пинками!? Сегодня же ты вернешься в Москву и будешь приезжать к нам не чаще раза в неделю.
Вскоре домик продали, и ему негде стало останавливаться, но он все равно приезжал еще в течение нескольких лет. Марина многому его научила, за это время Денис стал мастером и сам уже неплохо зарабатывал. Он купил дом где-то на Волге, а уезжая навсегда, привез показать нам свою невесту.
Может, в этом есть какой-то знак, но после его отъезда домик, в котором они были счастливы с Мариной, сгорел. Днем и без всякой причины.
Иногда у нас бывает Маринина дочка, родив девочку, она стала внешне походить на мать.
– Батюшка, мама велит приезжать к вам. Я часто слышу во сне ее голос, видеть никогда не вижу, а вот советами она меня уже замучила. Так что, мне придется теперь вам иногда надоедать, вы не будете против?
Смотрю на нее, вроде такой дежурный вопрос, неужели я смогу отказать, а в глазах у нее почему-то тревога.
Я прижал к себе ее головку и успокоил:
– Не волнуйся, дитя, и надоедай почаще, теперь мы будем ждать тебя.
Служба уже закончилась. Я стоял возле панихидного стола и снимал огарки свечей. Люблю заниматься горящими свечами. Есть в этом действии что-то завораживающее. Хотя свеча – это, прежде всего, материальная жертва человека. Его конкретная помощь храму, для того, чтобы храм мог жить своей обычной жизнью, и чтобы в нем не прекращалась молитва. А в свое время, огонь свечей освещал тесные помещения катакомб, когда в них собирались на ночную молитву наши далекие предшественники, первые христиане. Конечно, существует и множество разных символических толкований об участии свечи в литургической жизни Церкви, особенно в наши дни, когда в храмы повсеместно подведено электричество.
А мне свеча иногда напоминает человеческую жизнь. Вот свечка еще только ставится на подсвечник, это все равно, что молодой человек, только-только вступающий в самостоятельную взрослую жизнь. Вот свеча прогорела на треть, а человек успел создать семью, родить детей. Свеча уменьшилась наполовину, и дети уже подросли, сами начинают оперяться и потихоньку покидать родительское гнездо. Свеча горит, и рождаются внуки, человек завершает свое рабочее дело и выходит на пенсию. Свеча догорает, а человек подводит итоги своей жизни. Рядом с его свечой догорают и гаснут другие свечи, уходят из земной жизни те, кого он знал, кого любил. Наступает время потерь, и через потери дорогих твоему сердцу людей, ты сам смиряешься с мыслью, что настает и твой черед. Но подспудно ты поминаешь, что твой маленький оставшийся огарочек, где-то там, куда ты должен прийти, подобно соединяющимся сосудам не уменьшается, а напротив, растет. И твой конец здесь есть только начало горению иной, таинственной свечи, там, где они горят, уже не сгорая.
Вдруг слышу просящий мужской голос, скорее шепот:
– Батюшка, можно поговорить с тобой?
Я и не заметил, как ко мне подошел этот человек, уже пожилой, но еще с полной копной волос на голове, правда, совсем седых.
– Я редко прихожу в храм, и скорее больше не верю, чем верю. Но вот зашел. Жену я, батюшка, на днях схоронил. – И человек заплакал. Потом, сделав усилие над собой, он взял себя в руки и продолжил: – У нас было трое детей. Они, как и положено им, выросли, создали свои семьи, а мы с матерью радовались их успехам. И нам казалось, что так будет всегда, и мы всегда будем счастливы. Но пришла беда, первым погиб в Питере наш старший сын. Он пропал без вести, и это сразило мою Верочку. Ее парализовало, но постепенно недуг отступил, и она стала вставать. Ноги плохо ее слушались, отказала и почти уже больше не работала правая рука, и еще я перестал понимать ее речь, она только могла издавать отдельные звуки.
Наш зять, муж дочери, хороший человек, но после войны у него появилась странность. Он полюбил смотреть на физические страдания живых существ. Дочка рассказывала мне об этих его странностях, но я как-то не придавал этому особого значения: ведь зять не пил, много работал, дом у них был полная чаша. Меня больше беспокоило ее здоровье, молодая совсем, а сердечко, врачи сказали, как у старушки. С ней как-то дома приступ случился, рядом муж был. Так он, поверишь, батюшка, – снова заплакал старик, – он несколько часов смотрел, как она умирает, а скорую так и не вызвал. Я от Верочки скрыл смерть нашей доченьки, один хоронил, чтобы она ничего не знала. Боялся, что и жена умрет. А она, видимо, поняла. Смотрит на меня, и вдруг как заплачет. Мычит, и я понимаю, что имя дочери мычит, а я молчу и тоже плачу.
Тогда жена перестала принимать пищу, лежит и молчит. Несколько дней так. Я говорю ей: «Если ты умрешь, тогда и я на себя руки наложу». Она слушает меня, а потом поднялась и стала бить меня своими немощными кулачками, мол, не вздумай мне такое говорить. Но снова стала кушать.
У младшего неприятности в семье, с женой разошелся, пить начал. Даже на похороны матери не приехал. Сестра жены – одинокая женщина, я ее вызвал Веру хоронить, и она не приехала. «Смерти, – говорит, – боюсь». Обиделся я на нее тогда. А теперь она звонит и просится ко мне переехать. Тошно ей в одиночку доживать. Вот не знаю, что и делать? Что посоветуешь, батюшка?
Как тяжело оставаться одному, особенно в старости. Я помню, у нас в храме была одна семейная пара, Сергей Сергеевич и Лидия Николаевна Преображенские. Интеллигентнейшие люди. А как любили друг друга, всегда вместе, так умели заботиться друг о друге. Но время беспощадно, Лидия Николаевна ушла первой. Сергей Сергеевич еще на два года пережил жену. Пока был в силах, старался подработать. Он был прекрасный инженер-электрик, разбирался в схемах, мог их проектировать. К нему часто обращались за советом. Все деньги, что зарабатывал, Сергей Сергеевич жертвовал в храм на молитвенную память о супруге. Потом я уже сам приходил к нему домой, причащал, соборовал его. И вот все эти годы, исповедуясь, Сергей Сергеевич мучительно ощущал вину перед женой. Он помнил, даже в мелочах, как и где он мог ее обидеть неосторожным или вольным словом, пристальным взглядом на другую женщину, помнил все, что могло вызвать боль в душе его дорогой Лидуши. Как много он дал бы, чтобы вернуть время назад хотя бы на пять минут и попросить у нее прощения.
Вспоминаю этого старого человека, в окружении его дореволюционной мебели, которая досталась ему от родителей, коренных петербуржцев. На стене у него висела икона Спасителя, ее 1915 году родному дяде Сергей Сергеевича, вручил сам государь, за умелое командование полком.
Все-таки, как несуразно смотрится старинная мебель в наших современных комнатушках! Старик приглашал меня приходить к нему просто так, посидеть с ним, попить чайку. Но извечная нехватка времени – так и не нашлось у меня минутки пообщаться с таким человеком, о чем сейчас очень жалею.
Ознакомительная версия.
