– Эй, ты чего такой зеленый, как будто тебя жабами накормили? Он тебя выгнал, что ли?
– Сам ушел, – едва сумел выдавить Миша, помотав головой.
Вместо сочувственных фраз или боже упаси реплик в духе «я же предупреждала» Настя довольно безразлично кивнула на Мишину сумку:
– Застегни.
Миша послушно застегнул сумку. Футболок было жалко. До слез. Он сглотнул стоящий в горле ком, чувствуя, что сейчас разревется, как последний малолетка. Вот будет позорище!
Когда Миша был еще первоклашкой, он любил рассматривать витрину газетного киоска, что стоял возле дома. На стеклянных полочках лежали сказочные сокровища: фонарики размером в палец, игральные кубики, зажигалки-пистолетики (прямо как настоящие, честное слово!) и много-много всевозможных подвесок (слова «брелок» он тогда еще не знал) – крошечные машинки, кружечки, лилипутские ботиночки, непонятного назначения загогулины и, конечно, звери. Слева, почти с самого края, сидел смешной бульдожек размером с куриное яйцо и такого же, как «коричневые» яйца, цвета. От ошейника тянулась коротенькая цепочка, оканчивающаяся карабинчиком – цеплять куда захочется. По дороге из школы Миша «прилипал» к витрине, и минут через десять собачка начинала ему подмигивать. Миша останавливался возле киоска каждый день и смотрел, смотрел. Он и думать не думал попросить родителей, чтоб купили: как раз перед этим куда-то делись дедушка и обе бабушки, и почему-то сразу стало совсем мало денег. Даже мороженое теперь можно было есть не когда захочется, а иногда, как редкое лакомство. И апельсины мама покупала не килограммами, а поштучно – для него, для Миши. Сама не ела, говорила «я уже». Но считать-то он уже выучился! Видел, сколько оранжевых «мячиков» лежит в холодильнике.
Наверное, собачка стоила какие-то смешные копейки, такие фитюльки, тем более в газетном киоске, дорогими не бывают, но какие уж тут собачки. Баловство одно, это Миша понимал. Но мать однажды увидела его возле киоска. Хмыкнула как-то странно, погладила по голове и увела домой. А утром песик сидел возле его подушки!
Отец тогда, помнится, к подарку отнесся скептически, даже посмеялся: мол, ты девчонка, что ли, в куклы играть? Ну и пусть! Миша назвал песика Рексом, прицепил к школьному рюкзаку – чтоб сторожил! – и радовался целый день. Гладил мягкий коричневатый плюш, глядел в блестящие черные глазки.
А на следующий день после уроков наткнулся на компанию больших мальчишек – спустился со школьного крыльца, шел себе по двору вдоль серой кирпичной стены, шел и шел, а они там… Совсем большие – класса из пятого, наверное, или даже из седьмого! Они молодецки, хотя и с шиканьем и с оглядкой, посасывали пиво из спрятанных под куртками бутылок и делали вид, что круче их нет никого на свете. Мишин рюкзак показался им подходящим развлечением. Миша даже не заплакал тогда, только тупо повторял: «Отдайте, ну, отдайте, ну, чего вы!» В сущности, мальчишки ничего плохого ему не сделали, даже не побили. Пошвыряли друг другу лениво рюкзак, оторвали прицепленного к лямочному кольцу Рекса, покидались им, уронили, попытались изобразить футбол, но для мяча игрушка была маловата. Песика отшвырнули в угол и потеряли было к нему интерес, но тут пиво начало проситься наружу, и пацаны затеяли соревнование на меткость.
Когда они наконец ушли, Миша подобрал рюкзак и хотел поднять Рекса, но не стал: мокрый, извалянный в грязи и мусоре песик был похож на кусок половой тряпки и невыносимо вонял мочой. Наверное, его можно было отстирать. Но память-то не отстираешь! Миша обломком ветки выкопал у ствола ближайшего дерева ямку, болезненно морщась, носком ботинка подтащил туда загаженного Рекса, закопал. Подумав немного, приволок еще тяжеленный булыжник размером с полтора ботинка и уложил сверху. Похоронил.
Матери он тогда, конечно, ничего не сказал, чтоб не расстраивать. К рюкзаку подвесил купленный на сэкономленные от завтраков деньги пластмассовый футбольный мячик. А она не спрашивала, думала, наверное, что просто поменялся с кем-то, а забот у матери было и без того достаточно.
Протянув сегодня руку, чтобы поднять брошенные отцом футболки – нет, только подумав о том, чтобы протянуть руку, – Миша опять почувствовал тот самый нестерпимо мерзкий запах. Конечно, он не мог их забрать. Но жалко было – до слез.
Настя глядела на него молча, как будто даже безразлично. Как будто даже не на него, а в пространство, а он так, на линии взгляда случайно оказался. Потом дернула бровями, поднялась, пододвинула к нему стакан:
– Слышь, я отойду ненадолго, а ты чтоб до моего прихода это выпил. Усек?
Миша замотал головой – нет, мол, не буду.
– Ой, я тебя умоляю! Вот не надо ща песен про страшный ужас алкоголь и все такое. Это, Микки, как со жратвой. Едят все, а до состояния беременных гиппопотамов разъедаются некоторые. И что теперь, глядя на обжор, всем остальным вообще есть перестать? Все, я сказала, ты услышал.
Вернулась она не через десять минут, но быстро. Плюхнулась в кресло, допила виски, оставшийся на донышке, кивнула одобрительно, махнула официанту, мол, повторить, и выложила на стол два хрустящих пакета. Вскрыла, сгребла выдернутые тряпичные кучки себе на колени:
– Значит, слушай сюда. Ну на фига тебе мотоцикл на пузе? Мотоциклы на стенку хорошо вешать. Машинки, впрочем, тоже. Да и черное тебе на самом деле не в цвет. Вот это получше будет.
Футболки были зеленовато-серые. На одной пасся, оглядываясь на «зрителей» через плечо, тигрово-рыжий жираф, со второй целился танк.
– Вот гляди. Во-первых, они как мои глаза, видишь? – Настя приложила футболку к щеке, цвет и впрямь был один в один. – Во-вторых, жираф такой же длинный, как ты. В-третьих, он глядит на всех сверху и, если что, плюнет. А если совсем что, то вот этот и стрельнуть может.
– Спасибо, – улыбнулся Миша.
– Погодь со своим спасибо, я только начала. Слушай, салага, и учись, пока можно. Футболки, мелкий, которые мы тебе купили, что те, что эти – это просто деньги, а деньги у нас, спасибо моему папуле, таки есть. Футболок таких миллион. Так что грустить по ним – ничего нет глупее. Ну не миллион, но несколько тысяч точно. Никакие они. Прекрасные, кто бы спорил. Но никакие.
Миша кивнул. Ему показалось, что он понимает, о чем говорит Настя. Она потянулась, как сытая кошка, пощелкала языком, глядя на лежащую перед ней зеленовато-серую тряпичную кучку:
– Ладно, продолжим. Эй, ты вообще меня слушаешь? – Настя шутливо дернула его за нос.
– Ну ты говорила, что футболки отличные, но неотличимые. – Миша попытался сформулировать высказанную мысль покрасивее.
– Эх, хорошо излагаешь, черт побери, мне бы так! – восхитилась она. – Неотличимые… – Растянув ткань на коленке, Настя покопалась в сумке, вытащила черный маркер. – Вуаля! – Она несколькими легкими движениями пририсовала жирафу очки и дымящуюся сигарету. Танк украсился галстуком-бабочкой. Немного подумав, Настя «надела» на танковую башню набекрень крошечную шляпу-цилиндр. Все детали выглядели схематичными, но при этом очень натуральными. И вдобавок очень смешными.
Настя протянула Мише обе футболки:
– Вот. Теперь даже если кто-то на себе изобразит то же самое, точь-в-точь, это по-любому будет уже повтор. Ну чего, норм?
– Здорово, – выдохнул Миша. – А почему ты никогда не рисуешь?
– А, скукотень! – Она бросила в рот пару орешков. – Ты слушай, не отвлекайся. Фигня все это, понял? И те маечки, которых в магазине миллион, и эти, которые единственные в мире. Фигня. Вот я могу их прямо сейчас взять и выкинуть – что в жизни изменится? Ничего.
– Но зачем же тогда?.. – Он помотал головой, словно пытаясь уложить в мозгу рассыпающиеся мысли. – Мне что, и не радоваться на них?
– Ну ты тупо-о-ой, – протянула Настя с задорновской интонацией. – Я зачем рисовала? Чтоб ты радовался. Но, – она подняла указательный палец, – не привязывайся. Ну мало ли! Кофе опрокинешь или в бетономешалку уронишь. И как начнешь горевать! Вся радость насмарку. Не привязывайся.
– Кажется, понял.
– Ну, значит, не тупой. – Настя хмыкнула и подмигнула. – Но к шмоткам ты быстро перестанешь привязываться, сейчас с нашими достатками моментом привыкнешь, что шмотки – полная фигня. Но, – она опять задрала палец, акцентируя сказанное, – к людям тоже не привязывайся. Никогда и ни к кому.
– Как это – ни к кому? Как можно никого не любить?
– Да ой! Люби на здоровье. Но не привязывайся. Как только привяжешься, из тебя сразу начнут кровь пить. Потому что, как только привяжешься, сразу начнешь стараться быть незаменимым. И будешь не тем, кто ты, а тем, кого хотят видеть. А сам сдуешься, как воздушный шарик. Высосут. Из меня пытались лепить «чего изволите», а когда не вышло, гнобить начали. Так что…
– Насть, а откуда ты все это знаешь? Ты ж вроде… А иногда такая взрослая, что оторопь берет.
