Империализм, если под ним понимать подчинение одних народов политическому и экономическому господству других, выходит из моды, как когда-то феодализм был заменён капитализмом – где-то с революциями и морями крови, а где-то сумели обойтись без оных. Тут уж как кому повезло в силу определённого темперамента и склада ума. Также и государство, которое рождается, растёт, развивается и гибнет подобно любому живому организму, может разделиться тихо и интеллигентно, как это сделала Чехословакия, а может шумно и свирепо, как та же Югославия. Империи возникают и рушатся, даже если власть и продолжает игнорировать волю какой-то части населения. Они, как и люди, не вечны, и как бы человек не продлевал свою молодость, ему рано или поздно приходит время стареть и умирать. Мечты вернутся в свою юность иллюзорны, как и мечты о былом величии твоей страны, хотя они и закономерны, потому что любой живой человек имеет право на прекрасное чувство ностальгии, а никогда не грустно бывает только дебилам. Должно быть, такое же чувство грусти жило в сердцах свидетелей гибели Византии, самой грандиозной империи в истории человечества, просуществовавшей 1120 лет. И этот «рекорд» ни до неё, ни после так и не удалось побить никакой другой империи. И тем не менее она пала, и многие теперь даже не знают, что она когда-то была.
Иван Ильич также знал полную противоположность желающих всё вернуть назад людей, которые как раз ужасались этого возврата, как прихода отжившего свой век и вдруг ожившего мертвеца. Сам он относился ко всему этому как-то неопределённо: то ли от какой-то хронической непреходящей усталости, то ли от врождённой аполитичности, хотя в советское время и не погнушался побывать в КПСС. Ну, раздробили страну, думал он, швырнули в бойню на Кавказе десятки тысяч молодых жизней, а дальше-то что? Борцы за независимость и свободу – свободу от чего и для чего? – поразмахивали на баррикадах флагами над тем, что осталось от их республики, покричали, как кричат сдержанные японцы раз в году на День крика, чтобы выплеснуть накопившийся за год гнев, а завтра неминуемо наступает новый день новой свободной жизни, но никто не предложил никаких разумных экономических и социальных программ, потому что все эти «борцы за свободу» не умеют жить. Они умеют только воевать и флагами размахивать. А освобождённый от «ига» народ не сегодня – завтра наиграется досыта в свободу и захочет элементарно жрать, и что они этому народу предложат? Свободу ведь на хлеб не намажешь, да и хлеба-то тоже нет. Опять попросятся назад к России? Отчего же не попроситься? Она – баба добрая, и никто её от этого не излечит. Прибегут к ней, как блудные сыны к маме: «Мамка, дай нам ням-ням! Опять хотим к тебе под тёплый бок!». А Россия и рада всем угодить вместо того, чтобы о себе подумать.
Мир постоянно раскалывается. Великая империя может за считанные дни стать фикцией. Но что делать людям, этим безликим статистам истории, которые построили великую страну и поддерживали её величие своим честным трудом? Но теперь новая страна в таких не нуждается. Теперь лучшим стал тот, кто страну эту ограбил и вовремя смылся.
Иван Ильич понимал, что России ещё далеко до процветания осколков Британской империи, и также он понимал, что именно вот эта отдалённость от хотя бы намёка на процветание многих сейчас и огорчает больше всего, потому что снова надо ждать неизвестно сколько лет, когда новый механизм устройства государства утрясётся, обкатается и начнёт работать слаженно. И возможно, что вот эта эпоха постимперского синдрома растянется на десятилетия, и, возможно, наша жизнь и жизни ещё нескольких поколений пройдут прежде, чем эта эпоха неопределённости закончится, и тяжёлое заболевание общества завершится полным выздоровлением. И вот эта мысль о новом ожидании чего-то снова отравляет людям жизнь, так как напоминает безнадежные и несбывшиеся мечты о светлом будущем их родителей, дедов и прадедов. Потому что наши люди ни от чего так не устали, как от призывов властей «подождать ещё немного».
Те, кто совсем недавно клялись в верности советской империи, проводят сегодня её форсированный демонтаж. Всё правильно: в наше время надо быть гибче и уметь держать нос по ветру. Власть одной нации над другими, воспринимаемая как данность в средние века, сегодня кажется неприемлемой и неразумной, как публичные сажание на кол или четвертование на Красной площади во времена Иоанна Грозного сегодня если многих не возмутят, то хотя бы очень удивят. Россия считала когда-то, что народы Кавказа недостаточно развиты для самостоятельного существования, а гитлеровская Германия точно так же думала о русских. Нынче в борьбе держав за источники сырья и рынки сбыта надо придумывать другие сказки, чтобы отхватить лакомый кусок земли, в недрах которой есть нефть, газ и прочие виды полезных ископаемых. То, что кажется нормальным в начале века, становится ненормальным в его конце, как прилюдное ковыряние в носу простительно для младенца, но неприемлемо для взрослого. Уже нельзя надеяться, что покорённые народы будут верить в божественное право завоевателей ими править, как древние египтяне верили в божественность фараона. Какая уж тут может быть божественность? Такие же живые люди, которые, как и все прочие, хотят вкусно есть, сладко спать и боятся смерти. Так скажем мы, жители XXI века, глядя на наших вождей, хотя совсем недавно за такие слова у нас могли снести голову с плеч. Мифы приходят в виде незыблемых истин и уходят, когда им на смену приходят другие. Миф о превосходстве одного народа над другими рухнул к концу многострадального и самого кровавого в истории человечества ХХ века. Появилась идея равенства, взаимопомощи и сотрудничества народов, которая спустя века, возможно, тоже станет отжившим мифом.
Ведь ничто не может существовать вечно, и даже самая крепкая власть со временем становится невыносимой для самого властителя. Империя поглощает близлежащие маленькие государства, проглатывает целые куски чужих территорий, а потом начинает медленно переваривать проглоченное, мучается изжогой, отдувается и как ленивая змея задумывается: а что бы ещё схавать. У неё множится поголовье подданных, преумножается и тут же растрачивается казна. То есть все жизненные процессы идут своим чередом, и она ускоренно дряхлеет. Потому что со временем всё дряхлеет. Империя уже так огромна, что сама не знает, сколько у неё солдат, сколько крепостей, сколько сподвижников и врагов. А когда-то она была молода, энергична и стройна! Ничего лишнего. Теперь же вот эти наросты мяса по бокам, жировые валики! И рада бы от них избавиться, хотя бы методом липосакции, да ведь сердце сразу завопит: а ты вспомни, какой ценой мы всё это наели! И тащить на себе тяжело, и сбросить жалко. Прямо, как в анекдоте про бабу с большим чемоданом без ручки. Или хотя бы, как в воспоминаниях актрисы Лидии Смирновой одна женщина во время бомбёжки при каждом взрыве закрывала своим телом свои тюки и чемоданы, а на недоумения окружающих, что было бы разумнее закрыть ими себя от летящих осколков, страстно объясняла: «У меня же там чернобурки. Ну что я без чернобурок? Ну зачем мне без них жить!». Так же и Россия порой словно бы вопит: «Ах, ну что я без Прибалтики?! А как же я без Кавказа!». Да вот, очень просто… Нет, всё-таки разбазарили государство, а теперь восемнадцатилетних гавриков кидают на войну против прирождённых матёрых головорезов. Вот оно – отношение России к своим же.
Казалось бы, и земли в таком огромном государстве должно хватить на всех, и денег, и власти. Но ничего этого нет и в помине: люди живут тесно, бедно, многие семьи не имеют ни то, что своего дома, а просто угла в коммунальной квартире. Деньги тоже распределяются настолько предательски, что не каждый народ такое и выдержал бы.
И что же теперь делать тем, кто удержался на обломках последней распавшейся великой империи в бушующем океане новейшей истории? Как быть гражданам того государства, которое стало походить на переругавшуюся коммунальную квартиру, возникшего не на основе объединения разных наций, а на базе общенациональной борьбы за новый общественный строй рабочих и крестьян? Теперь, когда этот строй признан неконструктивным и бесперспективным, центр тяжести неминуемо сместился от борьбы классов к противостоянию больших, малых и совсем маленьких этносов, словно разбился большой стеклянный сосуд с гладкой поверхностью без единой трещины, превратившись в груду мелких и острых осколков, которые беспощадно режут пальцы при прикосновении к ним. Все взяли себе суверенитета столько, сколько смогли проглотить. И даже больше.
В большинстве стран понятие «национальность» идентично подданству: есть у тебя, скажем, французский паспорт, ты принимаешь участие в голосовании, когда выбирают президента Франции – стало быть, ты самый настоящий француз и есть. Просто до гениальности! В США живут просто американцы, в СССР жили советские люди. Те самые, которых теперь принято называть «совками», как и саму советскую эпоху. А кому-то этот самый «совок» дал квартиру. Большую. Переехали в нее из коммуналки после десяти лет очереди. Сейчас получить или купить такую квартиру нереально ни за десять лет, ни за сто. Кто-то при «совке» имел счёт на сберкнижке, а теперь – ничего. Сбережения простых граждан в условиях «новой и свободной» России превратились в прах и пыль. Но их жалобы обычно глушат бодрыми заявлениями тех немногих счастливцев, которых в самом деле в «обновлённой» версии России жить хорошо и привольно. Они утверждают, что тогда было не очень хорошо, а хорошо было только тем, кто не достиг пятилетнего возраста. Но советские не сдаются: «Милаи мои, а када у нас было ОЧЕНЬ хорошо? Где вы в нашей истории ваще такие эпохи видали, чтобы большинству людей жилось легко и хорошо? Да не было такого, и, видимо… никогда не будет». Поклонники «обновлённой» версии готовят им на это очередную каверзу: «Вы ходили строем и приветствовали только «правильный ход мысли», утверждённый наверху!». Ответ: «А сейчас вообще не стало ни хода, ни мысли, ни-че-го. И приветствуется сейчас тоже только то, о чём пишут на первых полосах газет: пьянки олигархов, приключения русских девок за бугром, да робкие рекомендации иностранной полиции посадить того или иного нашего «великого политика» далеко и надолго, так как по ихним меркам он – преступник».
