Ознакомительная версия.
Противопоказаний к операции не было, во всяком случае, в деле о них не говорилось ни слова. Предоперационное обследование провели как положено…
Протокол операции был написан так, что хотелось взять его в качестве образца для ординаторов. Александр читал и будто смотрел видеозапись – все как наяву…
«Стоп! – спохватился он. – Назначена комиссионная экспертиза. Я – хирург, Федор Васильевич тоже хирург, а кто же тогда должен оценивать действия анестезиолога? Хирург не вправе, ведь это другая специальность. Или есть отдельная экспертиза, про которую мне и знать не положено? А почему тогда в поставленных вопросах фигурирует анестезиолог Шишманников?»
Вопрос требовал немедленного уточнения. Александр позвонил Званскому.
– Простите, Александр Михайлович, вписал машинально, – ответил тот. – Конечно же, вам следует заняться только обоими хирургами, Качаловым и Словоходовым. Но если у вас возникнут какие-то соображения и по Шишманникову, то можете изложить их в устной форме. Я с удовольствием выслушаю, иногда, знаете ли, со стороны виднее. Опять же, я в курсе, что между хирургами и анестезиологами существуют определенные противоречия, как, например, между нами, следователями, и оперативниками. На этом противоречии все дело и основано, Иван кивает на Петра, Петр на Ивана, а наше дело – установить истину. С учетом всех факторов, в том числе и направления ветра.
«Дался ему этот ветер!» – подумал с досадой Александр и спросил:
– Сергей Максимович, у Викулайской есть влиятельные родственники?
– Правильный вопрос, – похвалил Званский. – Нет у нее никаких влиятельных родственников. Даже ни одного адвоката или журналиста нет. Совершенно обычная семья. Отец работает инженером на «Салюте», есть у нас такое научно-производственное предприятие, а мать – бухгалтером в драмтеатре. Но, если говорить начистоту, для нас статус родителей потерпевшей никакого значения не имеет. Закон одинаков для всех.
«А Волга впадает в Каспийское море», – подумал Александр, но озвучивать свой сарказм не стал.
Закончив чтение, он почувствовал, что нешуточно проголодался (утром, еще в Москве съел парочку бутербродов и с тех пор ничего не ел) и спустился на первый этаж пообедать. Ресторан при отеле был оформлен в стиле купеческого трактира XIX века – русский ампир во всем его ослепляющем величии. Обилие лепнины, скульптур, позолоты, резьбы, но в целом стильно, без лишней вычурности. Впрочем, ампир вычурностью не испортить, это сам по себе вычурный стиль. Роскошь, роскошь и еще раз роскошь. Меню в тяжелой кожаной папке было не очень большим, но полностью аутентичным. Солянка по-сормовски, любимые пельмени Максима Горького, котлеты по-нижегородски, морс «Волжский»…
– Сормово, насколько мне известно, исторический рабочий район, стало быть, солянка будет простая, без изысков? – спросил Александр у розовощекой курносой официантки.
Невольно и сам вместо «следовательно» употребил старорежимный оборот «стало быть».
– Простая, но вкусная, – улыбнулась официантка. – По-сормовски – это с грибами. Сушеные белые и соленые грузди. Неописуемый вкус.
– Надо попробовать, – сказал Александр. – А котлеты по-нижегородски – это как?
– Берется кусочек сливочного масла, облепляется говяжьим фаршем, затем свиным, обмакивается в яйцо и обваливается в сухарях, – подробно объяснила официантка и, конечно же, не обошлась без похвалы: – Очень вкусно получается.
– Вас не станут ругать за то, что вы выдаете кулинарные секреты? – пошутил Александр. – Это же, наверное, секрет, рецепт, передаваемый от бабушек внучкам. Вот я, например, за всю свою жизнь ни разу не слышал о котлетах по-нижегородски, несмотря на то, что уже приходилось бывать в вашем городе.
– Секрет в пропорциях и деталях, а не в том, что я вам рассказала, – отшутилась официантка. – А про ингредиенты нам положено рассказывать. Сейчас все подвинуты на еде, один это не ест, у другого на то аллергия, лучше уж рассказать. Попробуете котлеты?
– Непременно, – кивнул Александр. – Я еще и любимые пельмени Максима Горького могу заказать, если вы мне и про них расскажете. За что их Алексей Максимович любил?
– За их неповторимый вкус, – официантка закатила глаза и покачала головой, давая понять, насколько неповторим этот вкус. – Телятина с тертой брусникой – это поистине волшебное сочетание. Меньше дюжины брать не советую, не распробуете!
– Дюжину так дюжину, – согласился Александр. – За сорок минут я успею пообедать?
– Запросто, – обнадежила официантка и ушла, кокетливо покачивая полными бедрами.
В ожидании заказа Александр позвонил Рыкалову, представился, договорился о встрече и вызвал такси. Диспетчер, принимавшая заказ на машину, разговаривала очень суровым тоном, а в конце предупредила:
– Если передумаете ехать, двести рублей за вызов заплатить все равно придется.
– Я не передумаю, главное, чтобы вы до меня доехали, – ответил Александр. – В такую-то погоду.
– Сегодня разве погода? – хмыкнула диспетчер. – Так, легкий ветерок…
«Легкий ветерок» успел как следует прихватить щеки за то время, пока Александр пересекал тротуар и садился в машину. В больнице пришлось долго идти пешком к новому корпусу, потому что такси на территорию не пропустили. Но не бывает плохого без примеси хорошего – пробежка помогла взбодриться и прогнать сонливость, накатившую на Александра в теплом салоне с учетом сытного обеда.
Доцент Рыкалов, едва взглянув на Александра, включил чайник, стоявший слева от него на широком подоконнике. Пока пожимали друг другу руки и обменивались впечатлениями о погоде, вода закипела. В чашки со свежезаваренным чаем Рыкалов добавил немного из коричневой керамической бутылочки с черной этикеткой.
– Бальзам, – пояснил он. – Чисто в лечебных целях. Вы же, как я понимаю, не за рулем?
Рыкалов был похож на доктора Росса из «Скорой помощи». Не на актера Джорджа Клуни, а именно на доктора. Было в нем что-то такое, докторское, что описать нельзя, но даже если увидеть его на улице без халата и хирургической формы, то все равно сразу станет ясно, что это доктор.
– Не пойму, почему мы с вами до сих пор не были знакомы? – удивился Рыкалов. – Наш медицинский мир так тесен. С Вадимом Родионовичем вы же знакомы… А вы его, кстати говоря, хорошо знаете?
– Да не очень, – признался Александр, чувствуя, что вопрос задан неспроста. – Виделись несколько раз, разговаривали.
– Значит – не знаете, – констатировал Рыкалов. – Ничего, узнаете еще, будет возможность.
Он отхлебнул из своей кружки чаю и на секунду-другую зажмурился от удовольствия. Александр последовал его примеру. Чай и впрямь был очень хорош, согревал как тело, так и душу. Удержаться от того, чтобы сразу за первым глотком сделать второй, было решительно невозможно. Очень хорошо и уютно сидеть на удобном, не мягком и не жестком, а серединка на половинку, диванчике в маленьком кабинете с большим окном, смотреть на темную заоконную мглу и пить вкусный согревающий напиток.
– Напиток богов! – сказал Рыкалов, видя, что гостю понравился чай. – Еще бы меду ложечку, башкирского, да ординаторы весь слопали. Чудовищно прожорливые у меня ординаторы, все, что на стол ни выставишь, съедают подчистую. Благодаря им я в свои пятьдесят строен аки кипарис. Может, и разъелся бы, да не с чего. Дома два сына и вечно пустой холодильник, на работе – рота ординаторов и такая же ситуация с холодильником. Ем досыта только в гостях, такая вот оказия.
Говоря это, он улыбался, и Александру стало ясно, что доцент Рыкалов человек хороший, добрый и, судя по всему, неглупый. У глупых людей не бывает умного взгляда. Величественно-напыщенным их взгляд бывает часто, а умным – никогда. «С таким можно говорить прямо», – решил Александр и сказал:
– Я себя, Федор Васильевич, чувствую примерно как сиамский посол при дворе Людовика Четырнадцатого. Не могу понять, что тут у вас происходит. Намеки туманны, но что-то за ними кроется. Господин Званский сказал, что вы сориентируете меня на местности. Сам этим заниматься не захотел. Вадим Родионович тоже ведет себя немного странно. Сказал, что это он предложил Званскому мою кандидатуру. А разве вправе он в такой ситуации предлагать экспертов по своему выбору? И чего-то он недоговаривает, во всяком случае, такое у меня сложилось впечатление. Может, вы проясните ситуацию?
– Сориентировать? – усмехнулся доцент. – Это можно. Начну со Званского. У него есть одна весьма неподходящая для следователя черта – он любит спокойствие. С такой любовью надо в архиве работать или в музее каком-нибудь. Спокойствие для Званского – высшая ценность, а кредо его таково: «Отстаньте от меня и делайте что хотите!» Беспокойных дел он не любит, а это дело определенно беспокойное, резонансное. Нынче принято обвинять нас, докторов. И взяточники мы, и пофигисты, и бездари тупые… Один наш театр, малоизвестный, но очень современный, уже репетирует пьесу про врачей-убийц. По свежим, так сказать, событиям. Все решили, что кто-то непременно должен быть виноват, хотя следствие не закончено и суда еще не было. Пришла здоровая женщина в клинику, чтобы форму носа исправить, и умерла во время операции. Здоровая же, а умерла. Непременно врачи виноваты. И ведь не объяснишь людям, далеким от медицины, что такое операция, что такое наркоз, и как вообще оно бывает. Я никого не обеляю и не навязываю вам какой-то точки зрения, я просто говорю о том, что и там, и там, – Рыкалов указал пальцем сначала в окно, а затем в потолок, намекая на общество и властные структуры, – хотят видеть, как виновные будут наказаны. И вот тут начинается вторая часть мерлезонского балета. Кого именно считать виновным? А если учесть, что на докторе Качалове держится вся мерзляковская клиника…
Ознакомительная версия.
