– А что мы видим в динамовских секциях самообороны под вашим руководством? – продолжил Ежов. – Ваши питомцы серьезно превосходят всех остальных, не давая им конкуренции, не мотивируя расти над собой. Потому что, сколько бы ты ни занимался, тебя все равно уложит на татами Федя из «Динамо».
– По-моему, как раз поражение – наилучшая мотивация! – быстро парировал Спиридонов. – И какой же это спорт получается? Мы таким образом попираем саму идею спортивного движения…
– Знаете, Виктор Афанасьевич, за что революционеры со стажем недолюбливают «старых спецов»? – спросил Ежов, прищурившись. – За только что продемонстрированную вами узость мышления. В одной из докладных записок моему предшественнику вы дали определение своей системы: отличная от всего известного в прошлом, рабоче-крестьянская борьба. Но что мешает вам схожим образом взглянуть и на спорт в целом?
Спиридонов устремил на него вопросительный взгляд.
– Как и любое массовое явление, – продолжил Ежов, – спорт строится по принципам общества, его породившего. Базовый принцип капиталистического общества – конкуренция. Человек человеку волк. Потому капиталистический спорт действительно предусматривает жестокую, бескомпромиссную конкурентную борьбу, в которой для достижения преимущества все средства хороши.
Он встал, прошелся. Спиридонов слушал, всем видом своим демонстрируя внимательное осознание того, что он слышит.
– Наш, пролетарский, спорт отражает принципы того общества, которое мы строим, общества бесклассового, в котором конкуренция уступает место сотрудничеству. Потому мы значительно больше внимания уделяем групповым, массовым, командным видам спорта. В советском спорте нет места кастам, прослойкам и тому подобному, и вечное лидерство «Динамо» не устраивает ни нас, аппарат НКВД, ни Совнарком в целом, ни тем более партию.
Пару секунд помолчав, Ежов кашлянул и закончил пространную речь:
– А если говорить еще проще – мы формируем новое лицо сил охраны правопорядка. В милиционере гражданин не должен видеть старорежимного сатрапа-полицейского. Нет! Милиционер – это простой советский парень, каких у нас в Союзе миллионы. Его можно уложить на лопатки на… Как у вас этот белый квадрат называется?..
– Татами, – подсказал Спиридонов.
– На татами, – кивнул Ежов. – Но горе тому, кто встанет у него на пути, преступив закон. Вы меня поняли?
– Понял, – кивнул Спиридонов.
– И что вы поняли? – спросил Ежов.
– Что мне действительно нечего делать в «Динамо» при таком подходе, – ответил ему Спиридонов. – Уж лучше я сосредоточусь на том, что умею делать лучше других – на специальной подготовке работников наркомата.
– Конечно, мне бы хотелось услышать другой ответ, – с некоторой грустью сказал нарком. – Но в целом вы правы. Впрочем, прошу не считать наш разговор оконченным: через некоторое время я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться. Но, увы, не сейчас.
– Что ж, я подожду, – сдержанно вздохнул Спиридонов. – Разрешите идти?
* * *
Выходя из здания на Лубянке, Спиридонов чувствовал себя так, словно слишком туго завязал галстук, а теперь не может его развязать. Ежов говорил очень складно, но был неправ, хотя сформулировать возражения Спиридонов пока затруднялся.
Был бы на его месте Фудзиюки или хотя бы Ощепков…
Ощепков…
Неожиданно мысли Спиридонова переметнулись на Васю. Что у них за отношения? Соперничество? Да. У них разное видение путей развития их борьбы. Но делает ли это обоих непримиримыми конкурентами, готовыми воспользоваться для достижения целей любыми средствами? Нет.
В Кодокане есть традиция – при получении дана кандидата на этот экзамен душат его же поясом. Душат серьезно, часто – до потери экзаменующимся сознания. Ни Спиридонов, ни Ощепков не перенесли эту традицию в свою систему борьбы. И конечно, каждый из них мечтал положить другого на татами и зажать в уммэй-джиме, но ни один не желал «поставить ногу на грудь» другому. Ни один не стал бы держать этот захват дольше, чем полагается на победный зачет.
Их борьба, их конкуренция не предусматривала неразборчивости в средствах. Они всеми силами стремились отнять победу, но никогда не стали бы делать это любой ценой. И уж точно не стали бы устранять конкурента ради вожделенного первого места на пьедестале.
Спиридонов внезапно понял, что ему было бы очень просто убрать Ощепкова. Достаточно было показать ему тот блокнот, что хранился в «курительном» столике. И все! – там бы накопалось на то, что сейчас в НКВД называют «делом». Ощепкову в этом отношении было бы труднее, но он тоже мог много раз попытаться убрать его, но не предпринял ни единой попытки. Лишь несколько сказанных сгоряча слов и, возможно, непредумышленная попытка «влезть не на свою территорию». И только!
Но разве сам Спиридонов всегда следил за тем, что он говорит в адрес Ощепкова? Не поступал ли он точно так же, называя его «не разбирающимся в людях идеалистом», «пустым фантазером», человеком, чья простота хуже воровства? Да стоит ли вообще обращать внимание на слово, вырвавшееся в сердцах? Не лучше ли забыть, простить, не заметить?
Ему до зуда захотелось увидеть Ощепкова. Сказать ему, что… Сказать, что он доверяет ему, что видит в нем такого же дзюудоку, как он сам. Что считает его другом, если не братом. И крепко, по-мужски, обнять.
«Так я и сделаю», – решил Спиридонов. Увы, на сегодня была запланирована еще одна тренировка, которую из-за визита к Ежову пришлось отложить на более позднее время. То есть он в любом случае не успеет.
«Ничего, – подумал он, – за ночь Ощепков никуда не денется. А с утра, чуть свет, поеду к нему. Только блокнот уничтожу сначала. Сожгу к песьей бабушке в печке, от греха подальше…»
Спиридонов отправился на тренировку, не зная, что вновь рассмешил Будду и под его зловещий смех инь стал густо заливать ян своей чернотой…
* * *
Когда тренировка закончилась, был уже одиннадцатый час. Курсанты гурьбой ушли в раздевалку, Спиридонов тоже собирался переодеться, как вдруг в зал влетел запыхавшийся Харлампиев. Спиридонов шагнул ему навстречу:
– Толя, что случилось?
– Василь Сергеевича забрали! – выпалил Харлампиев.
– Кто забрал? – тупо переспросил Спиридонов, хотя все понял. Кто мог забрать Ощепкова? Ответ был один: «тройка» НКВД. – По какой причине?
– НКВД, – ответил Харлампиев. – Говорят, он японский шпион. Что за чушь?!
– Тихо, Толя… – Спиридонов старался казаться спокойным. – Сейчас все выясним. Вот что, я сейчас на Лубянку, а ты – к нему домой. Успокой жену и… – Он наклонился к уху Харлампиева и сказал тихо-тихо: – Постарайся забрать всю литературу на иностранном. И все бумаги. Надо – возьми кого-нибудь из своих. Ты уверен, что на квартире не было обыска?
– Ни в чем я не уверен, – ответил Харлампиев. – Телефона у них нет, заехать к ним я не успел…
– Ну, тогда ноги в руки и вперед, – скомандовал Спиридонов, на ходу переодеваясь. Занятия он вел в затрапезной гимнастерке и старых парусиновых брюках.
Не ехать же в этом тряпье к наркому?
Он подумал, что стоило бы, наверное, позвонить Варе и дать распоряжение насчет блокнота, но решил не отвлекаться. Сейчас важнее было попасть к Ежову. Как говорил Фудзиюки, сорняк проблемы надо выдергивать, захватив ближе к корню.
* * *
Ежов, казалось, даже обрадовался его появлению:
– Ба, Виктор Афанасьевич! А я хотел за вами только завтра послать. Я-то работаю допоздна, а у вас наверняка режим, распорядок дня…
В кабинете явственно пахло водкой, да и глаза у наркома были маслеными.
– Немедленно освободите Ощепкова! – с порога начал Спиридонов.
Стоявший возле стола нарком неторопливо уселся на стул.
– Вот даже как… Простите, но не могу. Ощепков арестован решением «тройки» как японский шпион, я вам больше скажу – он ключевая фигура в деле харбинцев, которые…
– На каком основании? – перебил его Спиридонов. – Вы в своем ли уме? Ощепков – шпион японцев? Тогда памятник Карлу Марксу – шпион марсиан!
– На основании ваших же свидетельских показаний, Виктор Афанасьевич. – Ежов ухмыльнулся хищной, злорадной улыбкой; в его руках появился очень хорошо знакомый Спиридонову желтый блокнотик; от блокнотика исходил едва уловимый аромат «Красной Москвы», такой знакомый, такой родной… – Если вам интересно, в протоколе допроса Ощепков написал следующее: «Все факты, изложенные Спиридоновым Виктором Афанасьевичем, сформулированы с моих слов без искажений». Перед этим он внимательно просмотрел блокнот, более того, мы даже не применяли к нему обычных мер физического воздействия. Так что признание было абсолютно добровольным.
– И что такого криминального вы нашли в этом блокноте? – спросил Спиридонов, стараясь сохранять душевное равновесие. Он-то прекрасно знал, что найти в блокноте можно было очень многое – от тирады про «внутреннего врага» вплоть до…
