Ознакомительная версия.
– Не спится, – объяснила Самохвалова и удалилась в комнату.
– Ненормальная, – пришла к выводу Санечка и поежилась. Время, отпущенное Ириске на прощание со школой, истекло. «Честь пора знать», – подумала про себя тетя Шура и отправилась через школьный сад в сторону косогора в поисках дочери.
День Самохваловы встретили в удивительном согласии: на стуле висела отглаженная юбка, с пианино сквозь очки смотрел лысый Сеня, рядом морщился от крымского солнца маленький Солодовников. В доме царили мир и благодать.
Завтракали поздно: лениво и обстоятельно. Периодически Антонина подходила к телефону и рассказывала о своих планах на жизнь сначала Еве, потом Адровой, потом еще кому-нибудь из числа сочувствующих и любопытствующих.
От каждого звонка Катька вздрагивала, ожидая услышать самый желанный – из Москвы. Москва молчала. Молчала день. Молчала два. На третий девочка не выдержала и полюбопытствовала:
– Когда приедут?
– Скоро, – пообещала Антонина и выпроводила дочь в магазин.
Вместо магазина Катька отправилась в парикмахерскую, где в восторге застыла перед огромными глянцевыми фотографиями на стенах. Под каждым фотопортретом красовалась надпись: «Аврора», «Каскад», «Каре». Девочка изучала надменные лица моделей и проникалась к ним искренним уважением: умеют же выглядеть!
В парикмахерской было пусто: с окончанием выпускных клиентура изрядно поредела. Катька стояла одна под перекрестным огнем профессиональных взглядов трех мастеров.
– Ну-у-у… – грозно протянула одна и подбоченилась. – Глядеть будем или в кресло сядем?
Девочка робко вошла в святилище – лабораторию женской красоты – и прошла к креслу, стоящему у окна. Парикмахерша надменно посмотрела на коллег и достала из огромного кармана на фартуке металлическую расческу.
– Тебя как, девочка? Концы подровнять?
– Каре, – пискнула Катька и с надеждой посмотрела на фею в грязном халате.
– А мама разрешила? – строго уточнила мастер.
Девочка сглотнула комок и кивнула головой. Начало было положено. Процесс начался.
Как оказалось, волшебное каре сооружалось на голове всего десятью движениями ножниц. Катька округлившимися глазами смотрела на себя в зеркало и не находила никакого соответствия между фотопортретом и собственным отражением.
В завершение парикмахерша поинтересовалась:
– Укладку будем делать?
Катька с готовностью кивнула и закрыла глаза от надвигавшегося на нее ужаса.
– Все! – объявила фея и вытерла расческу о фартук.
– Все, – открыв глаза, огорчилась девочка и, не веря своим глазам, медленно слезла с кресла.
– Нравится? – поинтересовалась парикмахерша и, не дождавшись ответа, зевнула.
– Спасибо, – выдавила из себя Катька и вышла на улицу.
Это был позор. И этот позор бросался в глаза каждому жителю района, начиная от бродячей собаки и заканчивая дворником. Разочарованная Катерина кляла себя на чем свет стоит и лилипутским шагом двигалась к дому. Так осужденный на казнь медленно идет к эшафоту. «Хоть бы никого не встретить! Хоть бы никого не встретить!» – молилась про себя девочка и аккуратно поправляла висевшие вдоль лица неровные пряди. Не тут-то было: навстречу Катьке строем двигались соседи. И девочке казалось, что делали они это с одной-единственной целью – ткнуть пальцем и посмеяться над возникшим на ее голове недоразумением.
Но соседи не замечали случившегося и, ответив на приветствие, проходили мимо и даже не оборачивались. И только тетя Шура, крепко державшая за руку свою уставшую от надзора дочь, остановилась около Катьки на секунду, смерила ее взглядом и ехидно спросила:
– Это чего это у тебя на голове?
– Каре, – объяснила девочка, съежившись под критическим Ирискиным взглядом.
– А мама знает? – продолжила свой допрос Главная Соседка семьи Самохваловых.
– Сейчас узнает, – призналась Катерина и продолжила тернистый путь навстречу прокуратору в атласном халате, а может, и до сих пор в ночной сорочке.
Антонина Ивановна, открыв дверь, ахнула и не удержалась, чтобы не спросить:
– Это кто ж тебя так? Пашкова, что ли?
– Нет, – помотала головой Катька.
– Женька? – искала виновников Самохвалова.
Девочка снова отрицательно покачала головой.
– Сама? – использовала последний шанс Антонина в надежде хотя бы кого-нибудь призвать к ответу.
– Парикмахерская, – честно сообщила Катерина.
– Парикма-а-ахерская? – не поверила Самохвалова и задохнулась от возмущения. – Стой, где стоишь! Пойдем сейчас в твою парикмахерскую! – бушевала женщина. – Я им покажу, как детей портить! Мастера-а-а-а! Урода сделали! Был ребенок – стал урод. Чего встала как вкопанная. Выходи давай!
– Я не пойду, – отказалась Катька и попыталась обогнуть мать.
– Я тебе дам «не пойду»! Пойдешь как миленькая. А не пойдешь – силой поволоку. Мало без разрешения, так еще и изуродовали. Ты вообще себя видела, на кого ты похожа?
Девочка кивнула головой и снова повторила попытку.
– Стоять! – заорала Антонина и схватила дочь за руку. – Поговори мне еще!
Катька вырвала руку и уселась на пол прямо в прихожей. Самохвалова побледнела от ярости и, рванув дверь, вылетела на лестничную клетку.
Было слышно, как она топала по лестнице, возмущенно приговаривая:
– Я вам покажу! Я вам покажу, как дитя поганить! Я на вас управу найду! Мастера-а-а-а!
Когда входная дверь в подъезде хлопнула, Катька резво вскочила на ноги и подбежала к зеркалу, чтобы рассмотреть повнимательнее свой новый образ. Она развернула зеркальные створки трельяжа так, чтобы отражаться во всех немыслимых ракурсах, и замерла.
Неудачный, надо сказать, образ получился: неровный контур стрижки, не каре, а какая-то скобочка над худой шеей.
Катька минуту постояла, изучая то, что на портрете называлось красивым словом «каре», а потом закрыла трельяжные створки так, что возник темный полированный прямоугольник с глубокой трещиной посередине, сквозь которую поблескивала зеркальная поверхность.
«Вот горе так горе», – призналась себе девочка и от досады заревела. Теперь и юбка не нужна. Кто такого урода полюбит? Ответ напрашивался сам собой. Конечно, никто. А уж тем более он…
К приходу матери Катька успокоилась, точнее – иссушила весь запас влаги в своем небольшом организме.
Антонина Ивановна явилась хмурая, в красных пятнах и вся какая-то растрепанная. О результатах своего похода рассказывать не торопилась. Видимо, не было их, результатов.
Обнаружив зареванную дочь, Самохвалова уселась на тахту рядом и бесстрастно сказала:
– Ну и что теперь? Обкорналась?
Катька зашмыгала.
– Я ж тебе предлагала! Я б сама, зато аккуратно, по плечи. А теперь вот что? Красавицей стала? Нет уж, Катерина, никакая стрижка тебя не спасет. Не встретишь хорошего человека, хоть трусы на голову надевай, все без толку.
Катька уткнулась в колени, спрятав лицо от матери. Антонина Ивановна этот нюанс в поведении дочери решила не учитывать и потребовала:
– Посмотри на меня!
Девочка нехотя подняла голову.
– Ты зачем это сделала?
Катька, не отрываясь, молча смотрела на мать.
– Из-за него?
Девочка прищурилась.
– Да не приедет он! – застонала Антонина. – Не приедет. Не жди!
– Ка-а-к? – выдавила из себя Катька.
– А вот так! Не будет он в Связь поступать. В погранучилище решили, чтоб в Москве, от дома недалеко, и эта… – Самохвалова прищурилась и продолжила с удивительной жестокостью: – И эта его дура чтоб рядом. Дочка профессорская. А ты ждешь! Себя вот испоганила. И ради кого? Засранца этого. Приеду, не приеду… И Лиза главное! Ты ж скажи, скажи по-человечески: не приедем, Тоня. А то до последнего дня дотянули – и пожалуйста. Моя хата с краю – ничего не знаю… Не плачь! Не плачь, я кому сказала! Из-за них еще плакать. Я вот понимаю Петя, здесь плачь на здоровье. Я помру – хоть вся обревись. А из-за этого твоего Андрея?! Из-за дерьма этого?
Чем сильнее бушевала Антонина, тем больше обмякала ее дочь, периодически всхлипывая и вытирая нос ладонью, пока не привалилась к материнскому плечу и не затихла. Женщина, почувствовав непривычную тяжесть, скосила глаза и обняла девочку, бережно поглаживая ее по руке.
– Не плачь, дурочка. Волосы отрастут. Ты вырастешь. Школу закончишь. В институт пойдешь. И я рядом. И никто нам не нужен: ни Андрей твой, никто… Мама – она одна. И на всю жизнь. Хоть сто раз замуж выходи, а дороже мамы нет никого. А если из-за всякого слезы лить, так никаких слез не хватит… Мало ли! Туда – сюда… Проживем, мало не покажется… Жизнь, она, Катя, долгая. Вот живи и радуйся…
– Ра-а-а-адуйся… – прогундосила Катька в нос и уткнулась Антонине в подмышку.
– Радуйся! – приказала Самохвалова и сжала дочь изо всей силы. – Тебя жизнь бить будет, а ты радуйся. Радуйся и знай: мама тебя не бросит. Муж бросит, брат бросит, а мама – нет. То-то и оно. Вот так и знай.
Ознакомительная версия.
