Ознакомительная версия.
Песен они знали очень много. Для рисования достаточно было любого куска плоской поверхности и любого инструмента – от карандаша до попавшейся под руку вилки. Для любви не требовалось ничего материального вообще. Воздух, чтоб вдыхать, глаза, чтоб смотреть, губы, чтоб улыбаться и целовать, руки, чтоб обнимать и прижимать к себе.
Они красиво жили! Красивее всех на свете! События случались вокруг, часто неожиданно хорошие.
То насовсем пропал отец (он же– муж). Несколько ночей она волновалась. Позвонила в большое количество моргов. Съездила в немалое число близлежащих больниц. Сунулась было в милицию: над ней посмеялись и велели хорошенько подумать, к какой подруге мог уйти супруг и не сама ли она его выгнала во время семейной ссоры. Все попытки отвергнуть злые предположения оказались осмеянными. Ничего не оставалось, как постараться жить с тянущей тоской на сердце и настроиться мыслить позитивно про то, что взрослый человек должен отвечать за себя сам. За несколько месяцев одинокой жизни она привыкла к покою и чистоте комнаты, к безмятежному сну без напрасных ожиданий и тревог, к тому, что проблем с едой стало чуточку меньше, а сил прибавилось. Когда на пороге появился муж, она испытала не радость воссоединения семьи, а разочарование и напряжение: опять начнется! Но муж пришел не воссоединяться! Совсем наоборот: он просил развестись без помех и проволочек по обоюдному согласию. Он, оказывается, решил уйти в монастырь, чтобы заняться спасением души, запятнанной этим грешным миром вокруг до полной неузнаваемости и неотмываемости. Почти уже бывшая жена удивилась: она в минуту отчаяния как-то тоже подумала о монастыре как о юдоли покоя и чистоты, но одна очень богомольная знакомая лишила ее этой эфемерной надежды. Детных женщин в монастырь не брали! Они должны были сначала вырастить тех, кто у них народился, а потом – пожалуйста: поступай на небесную службу и отчищай свой невидимый, но беспокойный грешный внутренний мир.
Мужчинам в этом отношении лафа. Им почему-то было можно и так. И с оставленными чадами-домочадцами, с их соплями, горшками, тряпками и слезами, не дающими думать о главном.
Что ж! Она была не против. Им он помочь не мог. Пусть поможет себе хотя бы. И она успокоится за него.
Развелись они быстро. Простились без злобы и навсегда. Он как-то в спешке, что ли, забыл ей оставить адрес монастыря, где проведет остаток безмятежных дней. Она, по недомыслию, тоже забыла спросить о его грядущем местонахождении. Просто освободилась – и слава Богу за все.
Второе событие сначала показалось очень плохим. Хуже некуда. Перестали платить зарплату. И так еле жили, но как-то прокручивались, и поэтому, видно, указано было сверху еще сильнее испытать их на прочность. Как в доброй сказке про справедливого Дедушку Мороза: «Тепло ли тебе, девица?!» И попробуй скажи, что, мол, холодно, Старый Хрыч! Повысь, Урод, температуру до необходимой прожиточной нормы! Тут же отберет последнее, да еще и надругается над взлелеянными надеждами. И если б только сказки про это предупреждали! А то даже самый любимый писатель советовал никогда ничего не просить у сильных мира сего – типа, сами предложат и сами все дадут. Спят и видят все ваши страстотерпии и обязательно якобы сами предложат и сами все дадут. Может, он не власти земные, а силы небесные имел в виду? Что это как бы они сверху на все смотрят, а потом дадут? Дело темное! Очень хочется верить и надеяться, что кто-то – хоть кто-то! – что-то предложит и даст. Сам. Поэтому можно и потерпеть. Кротким – блаженство. На вопрос вышестоящего товарища Д. Мороза положено отвечать: «Тепло! Ой, как тепло! Спасибо, дорогой Д. Мороз, за заботу и внимание к нуждам подвластного вам населения!» Да и замерзнуть бы уже после этого к Богу в рай.
А ребенок тогда что же? Ему тоже замерзать насовсем? А он еще и не пожил вовсе! Не мял цветов багряных! Ничего не увидел, кроме того, что и недостойно детского глаза вовсе. С ним бы как-то помягче! Без надлежащих мер! Тем более, он еще вполне пригодится в армии подыхать. Там тоже свои Д. Морозы – будь здоров! Им только вякни. Но об этом – рано. До этого надо исхитриться его довыкормить, а то, не ровен час, дистрофиком еще признают и комиссия не даст выполнить священный долг гражданина перед родиной.
В общем, эта катастрофа с зарплатой заставила женщину задуматься не на шутку. Ребенку, свету ее жизни, исполнилось девять лет. Казалось бы, собственная жизнь прожита. Еще какой-то десяток годков, и можно ставить точку. Ей было уже двадцать девять! В некоторых странах, где человек не так оголтело «и жить торопится, и чувствовать спешит», этот возраст еще считается зеленой юностью. Еще можно мечтать и загадывать. И даже осуществлять свои мечты не спеша, ибо до возраста зрелости и расцвета, то есть лет до шестидесяти, вполне успеется. У нас местность особенная. Люди рождаются не по праву, а по случаю. Поэтому их и стараются урезать во всем. Чтоб им, самозванцам, жизнь медом не казалась. В тридцать лет положено считать себя старыми. А в шестьдесят иметь в заветном месте похоронные деньги и полотно на саван.
Женщина, осознав все это, испугалась нечеловечески. Как же мальчик без нее! И без ничего за душой! А тут еще и последнего лишили. В тот миг у нее и зароились мысли, одна другой полноцветнее.
Она поняла, что нужно искать мужика. Уже, понятное дело, не любовь на веки вечные, какая в молодости была и завяла, а отношения. С чувствами с его, мужика, стороны. Чтоб эти чувства подсказывали ему как-то поддержать ее, подсобить хоть в моральном, хоть в материальном плане. Замуж ей было совершенно не нужно. Им с сыном вполне хватало семейного уюта, любви и ласки. Вот только денег взять неоткуда.
Помимо мужиков спившихся, ушедших в монастырь и покинувших родные края в поисках лучшей экономической доли, завелись в стране лица мужского пола с деньгами. Они в то время обладали определенной спецификой, а именно: пытались наверстать упущенное за годы бесчеловечного режима. Побросав утративших товарный вид жен и детей-подростков, выдававших своим пубертатным видом возраст отцов, они пустились во все тяжкие. Поскольку, как давно известно, любви все возрасты покорны, в богатых мужиков влюблялись все подряд – от пятнадцати– до семидесятилетних. Ясное дело – ответная любовь доставалась активным и юным. На любимых богатым было ничего не жаль. Деньги и сопутствующие блага изливались на возлюбленных золотым дождем. Но привыкать к таким метеорологическим условиям не стоило: конкуренция процветала нешуточная. Зазевалась – нет ни золотых потоков, ни башлемета рядом. Увели. Такой вот круговорот фекалиев в природе.
Женщина не думала, что у нее есть какие-то шансы заполучить золотой дождь даже на самое короткое время, на одну ночь например. Она прекрасно отдавала себе отчет, как выглядит, что читается в ее взгляде, в какие предметы туалета она облачена. Поэтому ни на что подобное и не замахивалась. Тем не менее на ловца зверь бежит практически всегда. Появился у нее некий кооператор с Сенного рынка, торгующий кожаными куртками. Он ее давно заприметил, как позже признался. Она иногда покупала на рынке пучочек зелени: в суп картофельный покрошить для запаха весны. И всегда была с мальчиком. И обращалась к ребенку с такой лаской, что кооператору тоже захотелось этой ласки, и он как-то зазвал их к своей палатке, дал мальчонке жвачки, а женщине предложил померить изделия собственного производства. Она отнекивалась, объясняя отказ тем, что все равно покупать не на что, нечего и пробовать просто так. Но он вошел в раж, заставил ее напялить легкую светло-коричневую курточку, которая на худой до костлявости женщине приобрела невероятно шикарный чужеземный вид.
– Забирай! – крикнул ухарь-купец. – Дарю!
Поскольку ей никто еще ничего и никогда за время ее взрослой жизни не подарил, она просто испугалась, как плененный зверь. Скинула куртку, хотела убежать, уцепившись в ребенка, очень, кстати, довольного, что маме может достаться такая вещь. Но торговец, твердый в своих намерениях, удержал, уговорил. Приручил как-то. Они стали встречаться. Работу она на всякий случай не бросала, хоть денег не платили и не собирались в ближайшее время, но шел стаж. Завораживающее это слово «стаж» многим парализовало мозги, и они продолжали на свои последние гроши добираться до рабочих мест – дело совершенно немыслимое даже во времена рабовладения, будь оно неладно.
С сыном они были самыми близкими друзьями. Не скрывали друг от друга ничего. Она встречалась со своим кооператором вечерами. Ночами – никогда. Ребенка оставлять на ночь одного исключалось совершенно. Мужчина это понимал и уважал в ней. У него у самого были семья, дети. Он не хотел там рвать. Все устраивало и так. Мальчику она объяснила, что встречи ей нужны из-за денег, подарков и еды, которую, не скупясь, покупал им чужой муж и отец. Ребенок понял и одобрил. А на что бы они жили, интересно? Она не считала себя должной. Расплачивалась собой сполна и безоговорочно. По первому требованию. Она не испытывала никакого, даже мимолетного, желания, даже намека на него, но воспринимала это как производственный процесс. Как хорошо оплачиваемую работу, которая – спасибо, что подвернулась.
Ознакомительная версия.
