Слова и фразы произносились довольно тихо, но Борис почувствовал, что стало закладывать уши. Холодный воздух давил на барабанные перепонки, и он рефлекторно несколько раз глубоко вздохнул, но давление продолжалось и усиливалось.
– Там еще что-то, – вдруг, тяжело дыша, сообщила Саша. – Там, кроме ивентагена, еще что-то…
– Стоп, – сказал Георгий. – Что?
– Ниже. Оно поднимается тоже. Движется быстрее ивентагена.
– Я бы остановил, – напрягся Димон.
– Не останавливается. – Саша поднялась на ноги.
– Читаем так, без изъятия, ложись, – скомандовал Георгий.
И они легли на землю, лицом вниз, зажав уши руками, головой к условному центру квадрата – все, кроме растерявшихся Кдани и Бориса.
– Мама! – произнесла Саша, и Борис понял, что это говорит она, но как бы и не она. – Мамочка! Господи, что это?..
– Ты кто? – спросил Димон. – Это сон, мы спим… Какой сон? Отойди! Брось ее! Режь, Коля!
Борис заметил легкое колебание почвы на том месте, где стояла палатка, и вдруг что-то темное, большое и бесформенное соткалось над поверхностью земли.
– Черт знает что, – прошептал Борис. Это было действительно ни на что не похоже.
– Молчать! – крикнул Георгий. – Молчать, замереть!
Черт знает что меняло очертания и в целом выглядело так, будто состояло из антивещества. Темная материя, нечто. Некоторое время оно расширялось, а после, резко сузившись, превратилось в тонкую серую нить, ровную, как клинок спортивной сабли. И зависло над лежащей Сашей. По ее телу прокатилась волна, потом еще одна. И серая нить исчезла, вошла в землю перпендикулярно Саше. Не коснувшись ее, но в непосредственной близости. Бесшумно, как нож в масло – ни звука, ни ветерка.
Георгий оказался рядом с Сашей первым, перевернул ее на спину и сказал бесцветно:
– Всем оставаться на местах.
Что-то было в его голосе, что заставило Бориса остановиться на полпути. Он видел, как Георгий рывком расстегнул планшет, склонился над Сашей и сделал какое-то резкое движение, будто бы ударил ее кулаком в грудь.
«Что-то с сердцем», – понял Борис и шагнул к ним.
– Ладно уж, идите сюда, Борис, – позвал Георгий. – Возьмите свою принцессу и несите к вертолету. А не надо одеяло на себя тянуть, я ей сколько говорил! Нет, она перебирает и перебирает, как будто без нее вода не освятится… Остановка сердца. Да была, всё уже, всё. Укол норадреналина – и как живая…
Саша дышала, хватала ртом воздух. Борис встал на колени рядом с ней и сказал:
– Я здесь. Ты меня слышишь?
– Вы что же такое вызвали? – приговаривал всю обратную дорогу трясущийся Михаил Ефремович. Всю дорогу, пока вертолет не приземлился на залитой огнями посадочной площадке корпорации «Сияние Урала». – Вы же прямо из ада что-то вызвали. Что это было?
– Ничто, – наконец мрачно ответил Георгий. – Это было полное отрицание всего сущего. Возможно, тот самый стык. Возможно, изнанка… Долго объяснять, может, попозже… Мы не могли с этим ничего сделать. Потому что наш инструмент – это язык. А с ним нельзя разговаривать. Вы понимаете?
– Нет, – покачал головой историк. – Ничего не понимаю. Я только понимаю, что это точно не НЛО…
– Ага, – вдруг выдохнула Саша прямо в шею Борису, и он с радостью отметил, что губы у нее снова теплые и дыхание теплое. И дышит она уже ровно.
– Что «ага», Сашенька?
– Я поняла, – сказала Саша. – Поняла.
* * *
Когда-то довольно давно, в одной кафешке на Левом берегу, где, казалось бы, практически нереально было встретить знакомых, Анна с Женей как бы разговаривали, но на самом деле не очень, зато очень обнимались. Это было то время, когда всего мало – времени мало, места мало, тела мало, слов мало, что ни сделаешь – всего мало. И никакие выразительные средства языка не в состоянии передать той специфической жажды, которую могут испытывать два человека, как бы сплетенные между собой, даже когда они вынуждены разделяться в пространстве.
И тут вдруг к Анне с радостными восклицаниями бросилась барышня, одна из недавно вошедших. Оказалось – Наташка, одноклассница. «Вот же черт», – подумала Анна, но с другой стороны, почти двадцать лет не виделись, и никто друг о друге ничего не знает, так что все равно…
Женя удалился покурить на крыльцо, деликатно предоставив дамам возможность пощебетать без свидетелей. Щебетать было особо не о чем, на вопрос «Где ты работаешь?» Анна честно ответила: «В дурдоме», и по заливистому смеху Наташки было понятно, что она восприняла это как удачную шутку.
– Ой, да и я в дурдоме, – махнула она рукой и принялась подводить губы контурным карандашом. – Но я же знаю, что ты замуж вышла. Развелась?
– Почему? – Анна поняла, что лучше как-то съехать с этой темы.
– Значит, недавно снова вышла. – Наташка как настоящая блондинка стояла насмерть, поскольку что может быть интереснее, чем чужая личная жизнь?
– Это мой муж, – сказала загнанная в угол Анна.
– Так я же и говорю – наверное, новоиспеченный, а вовсе не тот, за которого ты выходила замуж черт знает сколько лет тому назад.
– Да почему?!
– Вот тебе зеркало, возьми и на себя посмотри. У тебя глаза оглушительно влюбленной женщины. Давай коньяку выпьем?
Выпили.
– А мне как-то в этом деле… – пожала плечами Наташка. – Нет, с сексом все ок, нет в нем недостатка, в сексе-то. Партнеры всяческие имеются, все на понтах. Замуж сходила даже. А вот чтобы крышей съехать… Не выходит пока. Вот скажи, а правда, что, когда ты кого-то очень-очень, ну вот так очень… правда, что больше всего хочется лечь в позу эмбриона и укрыться с головой?
– Правда, – подтвердила Анна.
Женька надолго завис на крыльце, Наташка в лирической задумчивости закурила тонкую ментоловую сигарету, а Анне захотелось лечь в позу эмбриона и укрыться с головой.
…А теперь не хочется. «Все идиоты, и никому никого не жаль, – думала Анна, глядя в мутное вагонное окно. – Все – инфантильные идиоты, и каждый, по большому счету, думает о других не больше, чем о жизни на Марсе. И я не исключение».
Вчера ей странно, и непривычно, и болезненно неловко было укладывать пьяного Женьку в своей гостиной на диван, подсовывать ему подушку под голову, укрывать одеялом. Он хватал ее за руку, подносил руку к своим губам, бурчал что-то невнятное. Она выдергивала руку и пыталась уйти. Он в попытке дотянуться до нее свалился с дивана, запутался в одеяле, упал, невнятно ругался. Вернулся на диван, уткнулся носом в подушку, пробормотал: «О господи», – и наконец уснул.
Утром Анна обнаружила его на кухне, бледного, небритого, в облаке крепкого перегара.
– Чаю сделать? – Она пресекла его неуклюжую попытку погладить ее по руке, поморщилась невольно.
– Прости, – сказал Женя. – Я тут набедокурил, похоже. Надрался вчера, так что крышу снесло на фиг. Прости меня, пожалуйста. Где твой муж?
– К родителям поехал. – Анна включила электрочайник и поняла в этот момент, что у нее совершенно нет сил. Кончились.
– У тебя такой хороший эвкалипт подрастает, – вяло заметил Женя, нависая над подоконником с незажженной сигаретой во рту. – Только сорняков вокруг до хрена было. Я их удалил.
Анна бросилась к цветочному горшку, отодвинула Женю.
– Удалил?! – закричала она, и он от неожиданности выронил сигарету. – Удалил? Ты бы голову себе удалил!
– Аня, – шепотом сказал оторопевший Женя, – ты чего?
– Ты Мэнсона убил, – сказала она, расширенными глазами глядя на то место, где еще вчера рос больной бесперспективный росток апельсинового дерева по имени Чарльз Мэнсон. Предмет трепетной заботы ее мужа, мистический задохлик, на которого возлагались тайные надежды, строились виды, делались осторожные ставки. С ним велись неспешные утренние беседы, его подбадривали и хвалили. Только на днях собирались выделить ему отдельную жилплощадь в виде маленького горшочка.
Все это, глотая горькие слезы, Анна проговорила, глядя на пустое место в цветочном горшке.
– Так, – сказал Женя. – Я вот что должен тебе сообщить. Все твои проблемы у тебя в голове. Тебе нравится быть несчастной, и от этого несчастными становятся все окружающие. Твой муж в первую очередь, Аня. Он болеет потому, что ты несчастна. А не наоборот. Тебе никогда не приходило это в голову, психотерапевт ты наш выдающийся? Тебя дисквалифицировать надо за профнепригодность. Но со мной, Аня, этот номер не пройдет. Я не хочу быть несчастным. Я люблю жизнь, люблю тебя, дуру, рокфор с белым вином и мозги с горошком. Мне нравится, когда в людях течет теплая кровь. Я – здоровый жизнерадостный болван, несмотря на некоторые биографические подробности. У меня простые, понятные желания, одно из них – находить тебя утром в постели. Рядом со собой. Ты же в курсе. Аня, ты слышишь, нет?
Анна выслушала его стоя, молча ушла в спальню, вытащила из шкафа свой старый командировочный саквояж и принялась без разбору запихивать туда футболки, джинсы и свитера.
