Ознакомительная версия.
«А из нашего окна площадь Красная видна!» – сам поражаешься буквальности знакомой каждому детской строчки. И окна-то по три метра шириной! Застеклено пластиком так называемое гульбище – опоясывающая основание глав-церквей внешняя галерея, по которой раньше и впрямь можно было гулять, наверно, даже обойти собор вокруг. Сидишь часами на выходе, то просто смотришь в боковое, то встаёшь помяться, размяться для согреву, получше рассмотреть. Справа Спасская башня – каждые пять минут невольно сверяешь с ней часы. В полуденном весеннем солнце постоянно что-то блестит – то стрелка, то обод циферблата, то звезда (она, если присмотреться, поворачивается), то из-за стены чуть торчащие купола – и часто слепит, так что почти постоянно нужно щуриться или отворачиваться! А если взойти на ступени к фронтальным окнам (тут я тоже частенько постаивал, оперевшись, но почему-то в пасмурные и ненастные дни), то видишь из-за задника памятника Минину и Пожарскому всю площадь, в зонтах и плащах, ну и уже собственно тех, кто спешит к Собору…
Особый шик – в метель дежурить тут…
На этом посте суть надзирателя в том, чтобы не пускать тех, кто подымаетя по крыльцу и, наплевав на табличку, вламывается в дверь. Войти нельзя («There’s not entry – it is only exit!»), а выходить нужно именно здесь, через эту тугопружинную (иногда я даже рукой с места её придерживал пожилым или хорошеньким дамам, отчего прочие решали, что я швейцар). Тут тоже не соскучишься: какие-нибудь азиаты так толпами и лезут целый день.
Весьма часто случается, что оттуда толпа лезет, а отсюда выходит, да ещё одновременно с этим кто-нибудь что-нибудь спрашивает… Мало того, что на доходчивом английском и со всей вежливостью… – каков вопрос, таков ответ… Позавидуешь Анфисе, которая не стесняется гаркнуть на всех, как гарпия, раскрылиться и грудью встать, как мать-героиня. А коли не доглядишь, просочится пара-тройка «чумовых», и будут они колобродить по собору как наглядная иллюстрация твоей халатности!..
Потом я осознал, как поступает Лана: она сидит, настоль увлечённо натыкивая в свой суперсмартфон (а иногда и подшефе), что даже когда я подхожу сменяться, мнусь в полуметре, покашливая и жестикулируя… Девушка Гагула села прясть, да и заснула!.. Короче, опять виноват.
Её муж, как меня со значением осведомили, состоятельный человек, и она здесь пребывает под маркой «лишь бы где-то работать для виду», по сути, развлекается. «Экстрим – понятно», – пошутил я. Такой же случай вышел и со второй светской экстремалкой – с Олей. Я пытался его (случая) избежать – чем только усугубил.
У неё был день рожденья, немного выпили в каморке. Поднявшись upstairs сменить пост, я увидел разгорячённую спиртным birthday girl, восседающую на стуле боком, нога на ногу, предающуюся таким образом оживлённейшему bla-bla с предводителем русско-турецкого хора. Приблизившись, я откашлялся… И потом ещё… Но тут я понял, что игнорируется не только моё паже-лакейское появленье, но и охрана лестницы. Я ринулся на её защиту. Минут двадцать заслонял амбразуру под несмолкающую двухвокальную (М. и Ж.) канонаду смешков и шуток. Когда меня заметили, мне заметили, что я непростительно опоздал. Не выдержав нападок, я завершил пикировку фразой: «Ты, может, подслеповата?» Что называется, обидел женщину. Оля, прости.
Со спиртным, конечно, особая история. Кто вообще хоть что-то мог пригубить, вы уже поняли. Я же, естественно, в один из первых дней, когда мне Наташа поднесла в стакане изрядную порцию недопитого кем-то дешёвого коньяка, только хыкнул, чокнулся с ней, а потом зажустрил колечком огурца. (Кстати, один час стакан коньяка неплохо скрашивает, четверть часа даже греет, но потом сразу микропохмелье.)
Оказалось, однако, что все эти исконно-посконные представленья, «нормальный мужик» и проч., давно устарели.
Гяур как-то что-то повествовал и выпалил такую откровенность:
– …от стресса даже бутылку пива купил и выпил.
– Да ты что: нельзя так! – выпалила Раиса Евстахиевна.
Я думал, шутят. Но все как-то принялись хоть и вяло, но долго и серьёзно обсуждать «тему» – даже ко мне апеллировали!
Под конец юнец признался, что у них во дворе некоторые ребята и по две, и по три бутылки за раз могут уписать!..
– Не может быть! – паясничал я, – у нас во дворе никто не пьёт вообще!
И вот на очередном д. р. я, оказавшись наедине с полуразъеденным столом и Кяфировым, без приглашения (его как-то и не было с утра, хотя для всех было) сразу хватаю стаканчик и наливаю непопулярное вино – конечно ж, популярно-моветонное белое полусладкое, зато за 400 р., а нам бесплатно.
Бедный Гяур смотрит на меня так, как будто я цикуту распиваю или в стакан с водой дихлофосом прыскаю, а наготове держу кусок булки, намазанный гуталином!
Почувствовав прилив сил, я не сдержался от «комплимента»:
– Ты что лыбишься?! – спросил я (впрочем, без нажима и дерзости).
– Да так… А если я…
Ага, испужался – тоже мне, волк тряпошный!
– А я скажу, что это Гяур выжрал.
Угроза, как ни странно, подействовала. В два перерыва я осушил всю бутылку, всех облегчив. Зато торт с розочками – чуть не в драку слямзили.
Лену тоже особо не приглашали и особо с ней не общались. Да и она держалась особняком, грустно, с вечным насморком, будто нарочным. «Лишний вес» – всему есть названия. Просила святого она, я думаю, о своём дедушке – пару раз я слышал, как она тихо говорила о нём (наверно, той же Люде), о его проблемах со здоровьем. Я тогда вспоминал о бабушке и думал, что это, наверное, действительно одна из самых трогательных и чистых привязанностей в человечьем мире: внук и бабка, дед и внучка… Недавно я узнал (мне передали слова бабушки – я их и раньше слышал, но не придал значения тогда!), что церковь у нас в Сосновке была Покровской, что после её разорения у нас в сенях использовались балки оттуда… Я обычно успевал попросить лишь пережить этот день – в смысле здоровья – психического и физического.
Как-то заставили что-то перетащить и я очутился в подклете во время своего перерыва. Увидев меня, она обратилась с просьбой отлучиться с поста минут на пять-десять. Причём прямо предо мной тут мелькнул уже Кяфиров и он – она пожаловалась – отказал! А проблема тоже, надо сказать, не всегда шуточная: телефон тут, можно сказать, вообще не берёт, да и когда в коллективе такие отношения, звонить-то и некому.
На вопрос, есть ли в соборе… туалет, я, забывшись, честно отвечал, что есть, но тут же поправлялся, что «only for personnel». На второй вопрос я кивал или показывал в живописное окошко, сообщая так и не проверенную мной информацию: «The lavatory is in Spasskaya tower» – и тут, естественно, всегда переспрашивали. Иногда прикалывался, строя неологизмы типа «undertower» или силлогизмы «там у этих русских целое подземелье». Хотя по логике здравого смысла туалет под башней куда естественнее, чем в храме, а вообще могли бы в ГУМе сделать ряд кабинок, или в ГИМе!..
Алгоритм, значит, такой. С дежурства на втором ярусе спускаешься с того самого крыльца, заходишь через главный вход в гримёрку, если народа не толпа, ставишь чайник, завариваешь, берёшь сигарету и идёшь на задворки собора, где место для курения, ну, и конечно, санузел рядом с бюро экскурсий.
Чтобы туда дойти, нужно обогнуть собор с левой (восточной) стороны. Здесь тоже немало иностранцев с фотоаппаратами, иногда навстречу промелькнёт оранжевая курточка – наши… Но главное – сам должен, зная куда и зачем идёшь, встретиться с глазами Богородицы… Фасадные иконы (написанные прямо на стене снаружи) – редкость, не все даже про них знают, да и тут, кажется мне, их не все замечают: то ли как нечто непривычное, то ли наоборот как слишком привычное. На задней (южной) стене – восстановленная несколько лет назад икона «Покров Пресвятой Богородицы с предстоящими Василием и Иоанном Блаженными», но тут, как правило, проходишь совсем близко от стены, как бы под иконой, и её толком не видишь. А вот образ «Знамение со святыми на полях» на восточной стене всегда на мгновение останавливает – и на пути туда, и обратно – в первый миг необычными чертами лица Богородицы (словно половецкими какими-то!), а затем не сразу осознаваемым, но всё же приходящим и постепенно проясняющимся пониманием, что всё пространство вокруг одухотворено… недоумение, насмешливость и стыд вдруг сменяются – каждый раз внезапно и невероятно – смирением и радостью, хоть и мимолётным, чувством заступничества, неодиночества в мире.
В эпоху постматериализма не важно, что мавзолей рядом с храмами, звёзды над замазанными иконами (кстати, пентаграмма известна как иудейский, а также христианский символ), уборная в двух метрах от необретённых мощей святого… И мы все ко всему привыкли. Да и курить где-то надо – специальное место вообще-то для ментов выделено, чтоб им курить. Обозначено оно, как почти всегда в России, двумя пепельницами из кофейных банок, примостившихся на подоконнике стрельчатого окошка. Вот и я курил (иногда собеседуя с Наташей, иногда пялясь на отворачивающихся с телефоном со-трудниц да ещё сотрудников и сотрудниц милиции-полиции) – сто раз внутренне зарекаясь, но понимая, что для меня это стало неким стимулом: вытерплю свой долгий час с довеском – иной раз прямо никак не кончающийся!.. – хоть покурю… Дополнительным стимулом к курению было хоть несколько минут отдохнуть от тех, кто сидит в каморке, хоть несколько глотков глотнуть свежего воздуха.
Ознакомительная версия.
