— Писанье, — бойко заявил мальчик. — Оно же, по догадке юдаиков, Писание, сутра уж не помню какая, стих номер такой-то… «А ссуть оне во снег». А вот мы и пришли, отец учитель, вам туда, в учительскую, только там нет никого, они все на молитве сейчас, потом позовут пороть с поученьицем, ну я пошел.
И он ускакал по коридору.
В пустой холодной учительской Илья бросил свой тулуп в угол, порылся в шкафу и разыскал журнал десятого «В». Журнал бывал в переделках! Обтрепанная обложка со следами не раз ставленной сковороды, выпадающие листы, разрисованные рожицами с рожками, кроме того, его, видимо, скручивали в трубку, озирая горизонт.
Посреди учительской лежало толстое длинное бревно, к нему с обеих сторон были прислонены широкие наклонные доски. На досках этих, укрывшись телогрейками, обычно спали учителя на ночных дежурствах. Называлось сооружение — «самолет».
Илья присел на бревно и полистал журнал: физика, ботаника, прыжки через нарты, Закон Божий, химия (лист какой обгорелый — «…и яко же лед обратить в злато…»), история Патриархии, метание топора, математика…
Ну что ж, пора было идти на съеденье. Он еще раз осмотрел себя, поправил воротник свитера, подтянул белые шелковые чулки, отряхнул сюртук и вышел в коридор.
6
По коридору бегали, прыгали, ходили на головах, а может, и летали невысоко. Как обычно. Илья шел, лавируя. Продираясь. Классный журнал он нес, выставив перед собой, как икону, чтобы еще издали могли увидеть: «Учитель идет, раз-зойдись!» (В смысле: пропусти-ите убогого!)
Но по засевшей в мозжечке школьной привычке он все ждал, что вот-вот кто-нибудь с уханьем прыгнет сзади на загривок и придется, кряхтя, бросать его через плечо, а потом треснуть по голове (журналом!) и убегать… Скользя валенками по паркету. Да, школьная перемена не претерпевает перемен, скажем так.
Илья прошел мимо молельной комнаты — там шло бдение, из-за высоких мозаичных дверей доносилось стройное бубненье православных мантр, шерстяной шорох свитка с «Толкованиями» и периодическое постукиванье лбами то в пол, то в коврики. Далее он заглянул в трапезную, куда как раз вносили с улицы большой короб, полный собранных Х-ради кусочков. Дежурные служки, гремя кружками, разливали из бадьи снежевичный кисель, пробивали гвоздем дырки в банках сгущенки и расставляли кушанья на столах.
Миновав светлую рекреацию с цветущими в горшках лишайниками и аквариумом, в котором ручной песец, шевеля щеками, забавно лущил шишку, Илья подошел к толстой железной двери с табличкой — 10 «В».
Рядом, примостившись с ногами на гладком мраморном подоконнике, сидел уже знакомый мальчик.
— Слезь с подоконника, — строго сказал Илья.
— А он чистый, — ухмыльнулся мальчуган. — С тех самых пор, как на дворе был воздвигнут новый заветный сортир, у нас куда попало не вляпаешься!
Илья вздохнул, взялся за массивную ручку в виде Вульвы-страдалицы, держащей в зубах кольцо, потянул — дверь открылась, и он вошел в класс.
Никто, конечно, при этом не встал, никого там еще не было. Влетят по звонку, а то и после — рельса нонче не услышали, суставы опухли, сани опрокинулись, десны кровоточат, вожак захромал, а вы оценки нам в журнал будете ставить или понарошку?..
Печь в классе, видимо, с утра топили, было тепло, уютно. Илью даже слегка разморило, с умилением вспомнилось: «Взять цибик «красного песца» и жменю «зеленого дракона», смешать постепенно на медленном огне, три раза прочитать «сгинь отченаше» и намазать этим стул учителя — тут ему и конец, а кто слушал — молодец». Сладко позевывая, Илья принялся готовиться к уроку. Прежде всего принадлежности. Вот они. Наличествуют. Верный белый мел и старая добрая мокрая тряпка. Сколько зим!..
Доска тщательно навощенная… В отрочестве что ни день, бывало, вызывали к доске и допытывались: «Перед лицом своих товарищей… Ты кто по нации?»
Он высыпал на стол из мешочка разноцветные счетные камешки; разложил загадочные, так до конца и не расшифрованные четырехзначные таблицы — заинтересовать ребятню! Выдвинув ящик учительского стола, обнаружил там сломанную самодельную пращу и сморщенный использованный песцовый пузырь… тьфу!.. Возле доски стояли большие деревянные счеты на ножках, и Илья задумчиво перебросил несколько косточек. Легкое их скольжение, дружеское математическое пощелкивание всегда как-то успокаивало, наводило на мысль о разумной расчисленности сущего. Он откусил кусочек мела и задумчиво пожевал… Раньше вкуснее был.
Ну ладно. Значит, холодновато- или даже ледовито-деловито: «Здравствуйте, садитесь, меня зовут Илья Борисович, я буду вести у вас математику, откройте тетради, запишите число, период (с утра, помнится, керахнозой был), тему урока…»
Нет, это диктат, тиранство рутинное! Тогда суматошно-проникновенно-восторженно: «Доброе утро, ребятки, отложите свои тетрадки и перышки, сегодня они вам не понадобятся, я просто расскажу о том, какая занимательная штуковина эта самая математика, о, это не примитивные догмы древних чучмеков в рваных хитонах и драных бурнусах, не мономахова «рихметика в хитрадке», но как бы лишь чудесная проталина в закопченной наледи на очочках, отважные попытки лупить зенки, мохнатые от инея, просекая гармонию в окружающем хаосе…» Ну и так далее. Тоже квело, конечно. Учителишка. А ты чего хотел — причисленья к лику?
Топот. «Кони»? Инок? Приближается звук! Голоса приближаются!
Плавно отворилась (а не отвалилась с грохотом и лязгом) дверь, и они явились ему, вежливо пропуская вперед девочек. Десятивэклассники.
Мальчики в серых гимназических рясах, подпоясанных широкими кожаными ремнями с блестящими заточенными бляхами, и девочки, одетые по-монастырски изящно и строго.
Они вошли спокойно и все вместе, как будто ждали друг друга возле школы. Организованное какое пришествие, удивился Илья.
— Здравствуйте, — сказал он. — Проходите, садитесь.
— Доброе утро, Илья Борисович, — отвечали они дружно, улыбаясь ему.
Илья тоже улыбнулся:
— Вы уже знаете, как меня зовут?
Ну слава тебе Адонай, подумал он с облегчением, кажется, разумные существа, не одичалая отрицаловка. А он-то боялся, что начнут «встречать» практиканта — в смысле «Бей жида-физрука!» (или там химика, или математика).
— Итак, ребята, на сегодняшнем уроке мы с вами… — бодро начал Илья.
— Простите, пожалуйста, — поднял руку ясноглазый светловолосый отрок с первой парты.
Неужто все же начинается, усмехнулся Илья. Традиции?
— Простите, Илья Борисович, насколько я понимаю, вы хотите обучать нас математике — то есть таинствам устного счета, или как правильно ставить геометрические значки на святой пасхе и мерять циркулем Иордань? — Отрок вздохнул. — К сожалению, в нашем расписании нет такого предмета. Как, впрочем, и многих других, упрямо нам зачем-то навязываемых.
— Вот как? Нет в расписании? — Илья спокойно раскрыл классный журнал. — А как же тогда быть с этим? Пройденный материал, контрольные работы, отметки…
Хилые какие-то розыгрыши у нынешней детворы, отметил он кстати, нехватка каши в организме, вот мы бывалоча…
— Журнал, который вы держите в руках — декоративный, — любезно объяснил светловолосый. — Да, скорбно, да, увы… Но времени у нас не хватает на всю эту заведомую белиберду, Илья Борисович, а ведь Время-то воистину невоскресимо, и мы всего-навсего остов его… Дела ж надо обделывать, до потехи ли тут! Посему из всего многообразия мы выбрали главное — язык и компьютер. Это нам нужно. Ну, язык нам преподают, есть тут один кудесник из здешних. Хоть и по жалкой школьной программе, на уровне плебса, просящего хлебца, ну да ничего, ничего… А вот с компьютером совсем тускляк и ничего не светит! Так что осталась одна надежда на вас, Илья Борисович! Рискну даже предположить, что вас нам сам Бог послал!
— Как вы сказали — ком-пью-терь? — изумился Илья.
Он закашлялся, пытаясь сдержать смех: Вечная Котельная, Бесснежный Человек, самосчетная машина…
Илья укоризненно покачал головой:
— Пригрезится же… А ведь уже большие ребята, пора бы, казалось… Давно же установлено, что там внутри просто лежал сиделец и дергал за рычажки…
— Да вы не волнуйтесь, Илья Борисович, — успокаивающе журчал светловолосый заводила. — Заниматься придется вовсе не со всем классом, вот тут списочек…
Он достал аккуратную тетрадь в кожаном переплете с надписью древней вязью на обложке: «Компьютер» и вручил Илье.
Илья отворил тетрадь: «Волокитин Антон, Волокитин Никита, Воробьева, Доезжаев, Карякин, Милушкина, Михеев, Пименов, Попова, Савельев, Телятников, Федотова…»
Какое же все-таки звучание — ощущающее, живое да великорусское! (Это тебе не: «Миранда Антоний, Миранда Виола, Флейшман Моисей, Шленкер Лена» — зыбкие тени с другого берега подсознанья, унылые звуки, зазубренные, видимо, в предшествующих жизнях: Дан Ефрем, Гад Рувим…)
