– Я…
– Какой же вы никчёмный, стоите здесь, якаете раз за разом, а больше и сказать-то не в состоянии, – уничижительный голос. – Сверхчеловек? Неудачник! Ха-ха-ха!.. Клоун!
– Ну неправда, – вяло вмешался другой голос, – иногда почитываю перед сном, иногда в метро с телефона… неплохое чтиво.
– Так-так-так, защитник нашёлся, – снова первый голос, – что ж, вам слово.
Во тьме вспыхнуло несколько зажигалок, появились сигаретные огни. Кто-то вскрыл пачку и захрустел сухарями.
– Ну… я только хотел заметить, что он недурно пишет. Это всё.
– И о чём же он недурно пишет, позвольте осведомиться?
– Эмм… о всяких прикольных вещах. Ну, там, о превосходстве арийской расы…
– Боже мой! – взорвался вдруг третий голос. – Что за вздор вы несёте? Перед нами Фридрих Ницше, величайший из когда-либо рождённых. Я вам зубы повыбиваю, когда это дурацкое шоу закончится.
Взволнованный ропот.
– Спокойствие! – вновь первый голос. – Здесь собрались интеллигентные люди, никто никому морды бить не будет. Давайте как-нибудь цивилизованно решим.
– Слабаки, – пренебрежительно бросил третий голос, послышались уходящие шаги. Затем где-то вдалеке хлопнула дверь.
– Так-то лучше, – первый голос, – на чём остановились?..
– На Гитлере, – голос с немецким акцентом.
– Ах да. Гитлер. Адольф. Извините, что перебили вас, вышло досадное недоразумение. Продолжайте, пожалуйста.
– Погодите, – четвертый голос спросонья, – откуда взялся Гитлер? Мы разве не о Канте?..
– Проснулся! – возмущённый первый голос. – Уже съели твоего Канта давно, а после него и Гегеля… Дома спать нужно, устроили чёрт-те что…
– Простите, – спустя всего секунды послышалось тихое посапывание.
– Ладно, хватит голову морочить, мы Гитлера слушаем или как? – снова голос с акцентом.
– Да-да, конечно. Включайте запись.
Треск пластинки.
– Deutsches Volk, Nationalsozialisten, Nationalsozialistinnen, meine Volksgenossen. Nur der Jahreswechsel veranlaßt mich heute, zu Ihnen, meine deutschen Volksgenossen und Volksgenossinnen, zu sprechen…
– Стоп! Стоп!.. Я не понимаю немецкого, что за бред? – недовольный пятый голос.
– Тихо! – голос с акцентом.
– …Die Zeit hat von mir mehr als Reden gefordert…
– Да вырубите вы это наконец!
– Всё-всё, выключаю, – голос с акцентом явно удовлетворён.
– А который уже час? – озабоченный шестой голос, определённо женский. – Мне к стоматологу на три часа.
– Я устал, – седьмой, зевая.
– Заканчивайте, – восьмой.
Затухли огни сигарет, прекратился хруст.
– Хорошо, господа. Кто за то, чтобы закончить?
Долгое молчание, непосильная тяжесть.
– Единогласно!
Погас слабый прожектор. Вдруг приближаются со всех сторон!..
Человек отчаянно вскрикнул, поборолся немного и смолк.
Вот разрывается одежда. Череда неясных звуков. Ленивое чавканье. Отрыжка. Чмоканье, облизывание пальцев.
Вздох. Конец.
Однажды я проснулся. И болезненным льдом ощутил себя таким же, как люди вокруг. Сколько дней прошло, сколько месяцев, лет – сколько лет сознание моё плескалось во лжи, сердце билось напрасно, а плоды деяний пренебрегали правилами и пользой? Кем был я вначале, кем являлся сперва? Разве не искривил нарочно свой путь, разве не притворился слепцом? Но теперь я прозрел – и вижу своё место, тесное местечко на нескончаемой лавке.
Утратив мгновенно годами воображаемую ценность в себе, улетучилась она и из моих творений. Явились они в истинном – остывшем свете.
«Неудача, – обвинительно отзывалось в голове, – маска!»
И я содрал её, крича от боли – настолько приросла личина, – швырнул, задавил.
Лицо – настоящее, родное! – истекало кровью. А я смотрел в зеркало… и плакал.
Мой ум раскрыт, всевидящее око:
«Исчезли границы, разное – в единое, из человека – в порыв. Ни плоти, ни сознания – только дух и намеренность, ветер направления – веления. Покинуты дома – беспрерывное движение, неисчерпаемая нужда, и нет возврата. Время, пространство, смерть… не довлеют больше, обретена искомая свобода. Мировоззрение теперь абсолютно: Вселенная – наша игра».
– Выпусти немедля! – требует разъярённый лев. – Отопри постылую клетку!
– Смирно! – удар плётки. – Ты в моей власти. Своей волей заперла тебя, своей волей и буду держать.
– Я царь зверей! – лев ревёт. – Мне подчиняется природа!
– Животное! – удар плётки. – Людская я царица! Культура – моих рук дело, мораль – и та моя! Порядок должен быть. И повиновение…
– Не бывать тому! – сотрясает царь. – Мною ты всего добилась… этой славы, этих роз почёта. Меня же обрекла на жизнь в решётке, кормишь, издеваясь, чтоб не сдох. Но это я – Лев! – должен править, а тебя в зубах носить, отбивать тобою мух!
Яростно вцепился в клетку лев, аж застонала сталь. Но плётка тут как тут: удар! – удар! – удар!..
Неожиданно вошёл человек. И замерла сцена.
Посмотрел он на плётку, перевёл взгляд на льва. Подумал немного и решение принял.
– Просыпайся, я приготовила завтрак…
Когда раскрылись глаза, было тёмно и невыносимо жарко. Часы высвечивали 3:21. Я откинул одеяло и стянул промокшую от пота майку.
– Мне нужно принять душ.
– Сначала позавтракай, а не то остынет. Я что, зря старалась?
– Тогда хотя бы включи кондиционер.
– Он неисправен.
– Неисправен?
– Ты не веришь мне?
Дышать получалось с трудом. Будто на груди кто-то уселся. Каждый вдох приходилось завоёвывать.
– Если тебе так жарко, почему бы совсем не раздеться?
Не думая, я стянул и боксеры.
– Пойдём на кухню.
По дороге я заметил, что настенные часы в прихожей показывали всё те же 3:21, и это выглядело странно. Ведь с момента моего пробуждения должно было уже пройти время. Но жара быстро расплавила мои подозрения, поглощая внимание целиком.
– Может, откроешь окно?
– У нас нет окон.
На кухне горел неяркий свет. Я устроился за столом напротив тарелки, с которой тихо подымался пар. Из-под пюре торчала вилка.
– Почему ты не ешь?
Не отыскав ответа в голове, я стал искать его на полу. Но очень скоро утратил к своему поиску всякий интерес. И уставился на пальцы её босых ног. Аккуратные пальчики прижимались один к одному, такие уязвимые на вид, такие беспомощные. Короткие ноготки, ни лака, ни краски. Чуть пошевелился мизинец. Чуть приподнялся и опустился большой. Эти несущественные, эти случайные движения своей непосредственностью вызвали во мне чувство глубокого восторга. На какое-то время я провалился в беспамятство, превратился во взгляд, зачарованный бесподобными пальчиками. Они принялись дразнить меня, заигрывать со мной, сгибаться и разгибаться, на левой ноге – на правой…
По щеке вдруг скатилась холодная капля пота, и я опомнился. Тут же стал жадно хватать воздух, словно и вовсе не дышал, пока пребывал в исступлении. Тарелка с едой исчезла.
– Они красивые, правда? Покажи мне, как ты обращаешься с красивым…
Она села на стол и протянула свою изящную ножку. Второй начала гладить мой напряжённый пенис. Дрожащей рукой я взялся за её ступню и с наслаждением, с упоением стал посасывать эти прекрасные, эти безупречные пальчики.
Холодный пот больше не действовал на меня. На часах по-прежнему 3:21.
Когда я проснулся повторно, то оказался совершенно обездвиженным. Тело не слушалось моих команд. Оно лежало, будто уже мёртвое. Дышать удавалось с огромным усилием. Я обнаружил на себе стальной жилет. Она сидела на нём, с непонятной грустью смотря в никуда.
– Помоги… – только и сумел простонать.
Сбоку из жилета выступал рычаг. Со скрежетом она потянула за него, от чего грудь сдавило ещё сильней. Я вот-вот задохнусь.
– П-помоги…
Но она лишь отвернулась.
В 3:22 история подошла к концу.
Слепая ночь. Ни звёзд, ни луны. С фонарного столба, единственного в округе, понемногу капает свет. Кап… кап… В лёгком полушубке, в туфлях на высоком каблуке ждёт кого-то – будто потерянная – женщина. После каждой капли света её стирает тьма, но, возвращаясь, свет рисует женщину вновь.
Вдалеке возникает пара жёлтых глаз. Зверь приближается. Глаза больше, возрастает рёв. Но затем машина замедляет ход и останавливается у фонаря. Гаснут фары, умолкает двигатель. С заднего сиденья кто-то медленно опускает окно. В нём лишь тревожное ничто. Капает свет – и женщина на секунды распахивает полушубок. Под ним обнажённая плоть. Окно лениво поднимается обратно. Капает свет – и женщина видит отражение своего лица. Ей стыдно, она вдруг хочет просто убежать. Но из машины вылезает шофёр. Он наставляет пистолет. Щелчок, и предохранитель снят. Женщина растерянно прижимается к столбу. Обороняясь, обнимает себя.
Свет капает чаще. И чаще. Свободной рукой шофёр открывает заднюю дверцу. Появляется господин. Пустой болтается правый рукав. Господин бесшумно, едва касаясь земли, подступает к женщине. На нём непроницаемые очки. На нём милая улыбка. Повинуясь внутреннему позыву, женщина покорно сбрасывает свой полушубок.
