Ознакомительная версия.
– Что с тобой? – спрашивает Татьяна. – Ты не пьян, часом?
– Всё в порядке, – отвечаю я, собрав остатки воли в кулак. – Живот только что-то скрутило.
Татьяна ласково берёт меня за руку:
– Бедненький… до антракта дотянешь?
– Постараюсь, – кряхчу я, а сам отвожу глаза в сторону, чтобы она не заметила, как я покраснел.
А в голове у меня тем временем выстраивается ужасающая картина мира, недоступная мне ещё несколько минут назад. Теперь-то становится ясно, кого мне напоминала актриса, игравшая Лилю! Господи, каким надо быть слепцом, чтобы не заметить этого с самого начала!
Настя, боже мой, Настя… теперь всё встаёт на свои места: и голый я, и голая Анна, которая сейчас стоит во фривольной позе рядом с Анной настоящей, зарифмованным глаголом жгущей сердца слушателей, и тот портрет, который не давал покоя Дону Москито, и его ревность, и Настина неприступность, и Тёмсиково «ничего не даст»…
«Что же теперь будет-то?» – задаю я себе самый важный вопрос, хотя прекрасно знаю ответ.
А варианта, на самом деле, всего два. Первый: после того, как у Анны закончатся стихи, она в сопровождении Дона Москито, Че и Насти спустится к нам в зал отмечать спектакль. Второй: мы с Татьяной поднимемся к ним за кулисы, как это принято у господ актёров. В любом случае встреча Насти и Татьяны неизбежна, и чем она закончится, представить несложно. Или я драматизирую?
Времени на то, чтобы что-то придумать, не остаётся. Смотрю на сцену, пытаясь угадать, сколько ещё будет над нами издеваться поэтесса, но она, похоже, уже заканчивает. Подняв топор высоко над головой, она произносит, видимо, завершающую поэму строфу:
А вдруг ты станешь мной?
А если я стану тобой?
Кто из нас первый поедет дальше?
Разбудит ли нас мой явственный кашель?
Топор совершает в воздухе непонятный пируэт и с грохотом втыкается в пол. Анна с поклоном отходит от микрофона. И в этот момент, когда слушатели ещё не решили, свистеть им или аплодировать, в голову врывается спасительная мысль: «Бежать! Как можно дальше и как можно скорее!» Корчу страдальческую рожу и бочком-бочком выбираюсь из-за стола.
– Слушай, не могу больше, – шепчу я удивлённой Татьяне, – пойду, прогуляюсь.
– Беги, беги, – участливо отзывается она, – это у тебя нервное…
Под адресованные, слава богу, не мне, аплодисменты спешно пробираюсь через весь зал в направлении того самого клозета, в котором мы зимой вытрезвляли Дона Москито. Хвала небесам – он свободен. Забегаю внутрь, запираю за собой на шпингалет дверь и буквально валюсь на стульчак. Шумно выдыхаю, но облегчения при этом не испытываю.
– Что же мне делать? – вопрошаю я в жёлтый от табачного дыма сводчатый потолок. – Что же мне делать-то, чёрт!
– Снимать штаны и бегать! – слышится из женской секции.
– Спасибо! – кричу я в ответ.
Поднимаюсь с трона и встаю обеими ногами на батарею. Иначе до окна не достать. Держась одной рукой за раму, а второй за видавший виды чугунный бачок, пытаюсь подтянуться к узкому окошку. Не с первого раза, но это у меня получается. Сажусь боком на не слишком чистый подоконник и аккуратно высовываюсь наружу. До асфальта где-то метра полтора. Я понимаю, что даже при большом желании с такой высоты не разбиться, но всё равно страшно. Прямо как сидел – боком – вываливаюсь из окна. Перед глазами успевают мелькнуть кусок красного фасада театра имени Маяковского и белые полосы пешеходного перехода. Посадка выходит не слишком мягкой – на локоть и левую половину задницы.
– Ма-а-ать… – вырывается у меня.
– Смотри мама, дядя из окна выпал! – показывая на меня пальцем, кричит белобрысый мальчишка с другой стороны улицы. – Видела, выпал!
– Замолчи! – шикает на него испугавшаяся женщина и прячет сына за мощный зад.
Я встаю, отряхиваюсь, и с достоинством объясняю ей свой манёвр:
– Замок клозета заклинило, пришлось уходить через окно. Прошу прошения, мадам, если напугал.
Фальшиво улыбнувшись, женщина торопливой походкой покидает место происшествия, таща за собой мальчишку. Тот, поминутно на меня оглядываясь, вопит:
– Мам, а почему дядя выпал? Я не понял, почему он выпал?
– Почему, почему, – говорю я тихо, потирая ушибленный окорок, – потому, что дядя – дурак.
* * *
– Что, правда? – вытаращив на меня глаза, раз, наверное, в пятый спрашивает Светка. – Не врёшь?
– Правда, – отвечаю я, для верности полосонув себе по горлу ногтём большого пальца. – Верил бы в бога, перекрестился!
– Прямо через окно в сортире?
– Прямо через окно. Прямо в сортире. А что мне оставалось делать? Я был, как Барон Мюнхгаузен – между крокодилом и львом. Одна девушка сидит рядом, другая на сцене…
Светка стряхивает с простыни нечаянно упавший туда пепел:
– А третья у тебя в постели…
– Ты что, мать, ревнуешь?
– Конечно, ревную. Я же женщина!
– Странная логика, тебе не кажется?
Добившая очередную сигарету Светка выпускает дым в люстру и гасит окурок в хозяйское блюдце, которое служит здесь пепельницей с момента моего вселения.
– Женщина ревнует любого находящегося в зоне её интересов и досягаемости мужчину, – поучительно объясняет она. – Ты разве не знал?
– Знал, конечно, – на выдохе отвечаю я, – просто каждый раз удивляюсь, когда мне об этом напоминают.
Светка переворачивается на бок и прикладывает ухо к моей груди.
– Ух, как у тебя сердце громко бьётся!
– Остановится, скажешь…
Не обращая внимания на мою остроту, она продолжает:
– Понимаешь, Лера, женщины боятся двух вещей: конкуренции со стороны других женщин и отсутствия мужского внимания к собственной персоне. Кроме того, им нужно всё и сразу, даже если на самом деле им это на фиг не нужно. Может, я не совсем понятно объясняю, но смысл в том, что пока я здесь с тобой, ты должен быть весь мой. Поэтому сейчас я тебя ревную к этим двум шмарам. Прости, к твоим девушкам.
– А когда уйдёшь? – уточняю я.
– А когда я уйду, – делая ударение на слово «уйду», говорит моя «учительница», – я забуду тебя до следующей встречи и стану ревновать кого-нибудь другого.
– Сержика?
Светка отрывается от моей груди. На её лице кислая мина:
– Лера, фу… мужья в конкурсе не участвуют!
Смеюсь:
– А кто участвует?
– Все остальные, подходящие по полу и возрасту, – сообщает она уверенно. – А насчёт Сержика… понимаешь, супружеская измена – это улица с двусторонним движением. Раньше я думала, что глаза выцарапаю любой, кто на моего мужика позарится. А теперь, знаешь, по барабану. Даже как-то интересно, когда он начинает врать и оправдываться. Мне и самой налево ходить спокойнее стало после того, как я про его шашни узнала.
– Сержик, что, тоже? – вырывается у меня.
– Только шуба заворачивается! Это он дома тюфяк тюфяком, а на работе, в банке папашкином, ни одной юбки не пропускает.
– Так чего же вы тогда не разведётесь?
Светка поднимает голову и смотрит на меня, словно на сбежавшего из дурдома в одной пижаме психа.
– Что я, дура совсем, такого мужика отпускать! Сам подумай: я с ним, как сыр в масле катаюсь, тьфу три раза – одета, обута, упакована по полной программе. У нас отдельная квартира с евроремонтом, машина, правда, советская, но зато новая, работа у обоих хорошая… Чего ещё надо-то? Я со всем этим ни за какие коврижки не расстанусь, даже из-за каких-то там блудей. Ну, сам подумай…
Действительно, подумать есть о чём.
– Мне это не очень понятно, – говорю я, вставая с кровати, – я с тобой спорить не буду, просто мне кажется, что всё должно быть как-то по-другому.
– По-другому, это, прости, как?
– Ну, не знаю… по любви…
Светка ржёт, как полковая лошадь:
– Ой, насмешил! По любви! А у тебя, с теми двумя, от которых ты сбежал, тоже по любви было?
Хороший вопрос. Я бы даже сказал, очень хороший.
– Ты будешь смеяться, Свет, но по любви.
Светка поворачивается на бок, принимая позу Венеры Урбинской.
– А знаешь, Лера, а я тебе верю. У меня с тобой тоже всё было по любви, потому что я тогда дура была. Теперь я умная, и больше таких глупостей не наделаю.
Смотрю на «Венеру», и вижу в её глазах то, чего никогда не видел – ум. Или, если хотите, мудрость. Не хитрость, не лукавство, а именно мудрость. Теперь она и не «Венера» вовсе, а молодая и успешная Middle class woman[15], только голая.
«И когда это все вокруг меня успели измениться? – думаю я. – Почему мне никто не сказал?»
– Ты чего так на меня смотришь? – удивляется Светка. – Что-то не так?
Сажусь на краешек кровати:
– Как тебе сказать… Последнее время я что-то слишком часто стал чувствовать себя дураком. В том смысле, что всё и вся вокруг меня меняется, а я как будто на месте стою. Дело даже не в машинах, квартирах и дачах. Я словно растение в саду, которое почему-то забывают поливать – вокруг всё колосится, а я так и остался с тремя листочками.
Ознакомительная версия.
