Ознакомительная версия.
Сажусь на краешек кровати:
– Как тебе сказать… Последнее время я что-то слишком часто стал чувствовать себя дураком. В том смысле, что всё и вся вокруг меня меняется, а я как будто на месте стою. Дело даже не в машинах, квартирах и дачах. Я словно растение в саду, которое почему-то забывают поливать – вокруг всё колосится, а я так и остался с тремя листочками.
Светка проходится по мне взглядом, в котором скепсиса больше, чем иронии.
– Да лишний листочек тебе сейчас не помешал бы, – заключает она.
Инстинктивно прикрываю руками самое дорогое. Светка довольная моей реакцией, улыбается:
– До чего же вы, мужики, чувствительные…
– Извини, не понял?
Светка машет на меня ладошкой, мол, не бери в голову.
– Я, кажется, понимаю, о чём ты, – произносит она серьёзно, – не обижайся, но я чувствовала похожее, когда мы с тобой вместе были. Помню это состояние прекрасно. Действительно, все куда-то бегут, что-то делают; женятся, разводятся, детей рожают, за бугор валят, работу меняют, с ума сходят, умирают… а я, словно статуя в Эрмитаже, где стояла, там и стою. Что-то нужно изменить, чтобы… – Светка делает длиннющую паузу. – Надо тебе жениться, друг дорогой. Тогда всё как рукой снимет. Обещаю.
– На ком, не подскажешь?
– Да хоть на одной из тех, от которых ты сегодня сбежал. Кстати, который час?
– Десятый, – отвечаю я, глянув на будильник, – почти половина.
Перевернувшись на живот, моя старая/новая любовница из Венеры Урбинской превращается в сытую домашнюю кошку, только что глаза не светятся. Берёт меня за руку и тащит обратно в постель.
– Давай-ка ещё разок, и харэ…
Я, понятное дело, не сопротивляюсь.
Мы только что сделали то Светкой то, что было для всех советских детей запретным и грязным. Лежим теперь рядом, но при этом каждый где-то в другом месте. Конечно, за неё с уверенностью сказать нельзя, но я-то уж точно не здесь. Точнее сказать, не сейчас.
Мне вспоминается, как мы ней сделали «это» в первый раз на кровати её родителей в зимние каникулы 1991‑го года. Как долго-долго топтались вокруг да около, не решаясь перейти к самому главному; как потом стремительно раздели друг друга и, словно за нами гнались директриса с военруком, молниеносно разделались с нашей девственностью. Всё произошло настолько быстро, что ни я, ни она так и не поняли, что же мы такого наделали, и для того, чтобы во всём как следует разобраться, пришлось через некоторое время повторить. Странно вспоминать это теперь, будто и не с нами было. Смешно и грустно.
– Ладно, мне пора, – говорит Светка, потягиваясь, – вызови мне, пожалуйста, таксо.
Нехотя поднимаюсь. Такое ощущение, что весу в моём некрупном ещё теле основательно прибавилось. Прохожу через всю комнату к журнальному столику, на котором гнездится телефон. Кивнув голому гражданину с постельной причёской на голове в зеркале серванта, набираю записанный на краешке газеты номер и заказываю машину. Усталый женский голос говорит мне, что её придётся ждать минимум час.
– Час, – сообщаю я и кладу трубку.
Светка шумно вздыхает:
– Тогда я в ванную.
Встаёт и, виляя задом, следует в конец коридора.
Час, так час… Щелкаю выключателем торшера, от которого несёт побитым молью советским уютом, как, впрочем, и от всей моей квартиры. В комнату возвращается темнота. Её разбавляет только свет от далёкого фонаря с улицы и фары редких авто. И ещё полоска света из-под двери в ванной. Судя по шуму листвы за окном, приближается гроза.
Валюсь на кровать. Тяжесть в теле такая, что сил нету даже курить. Лежу, уперев глаза в потолок, по которому периодически скачут тени от люстры. В голове – мутный кисель из всего, что случилось сегодня со мной: секса, алкоголя (мы со Светкой выпили принесённой ею текилы), табачного дыма и размышлений о произошедшем. Хочется как-то от всего этого избавиться – надолго уснуть и проснуться в другом месте и времени, а лучше всего, в другом теле. Закрываю глаза – всё без толку, становится только хуже. В смысле, кисель гуще. Встаю и, не придумав ничего лучшего, присасываюсь к бутылке.
Решение позвонить Татьяне возникает само собой. Оно, до настоящего момента тихо точившее меня изнутри, наконец вырывается наружу, как нарыв. И ощущения схожие: облегчение вперемешку с болью, слегка притуплённой алкоголем.
Крадучись, хотя в этом нет ни малейшей необходимости, добираюсь до телефона. Тихо снимаю трубку. Воровато озираясь, набираю номер. После нескольких щелчков из тишины вырывается бодрый Татьянин голос:
– Да!
– Привет, – говорю я и не узнаю собственный голос.
– О, привет, как дела?
Честно говоря, я ожидал услышать что угодно, от: «Ты зачем позвонил?» до звука падающей на рычаги трубки, но «Привет, как дела?» для меня оказывается полной неожиданностью. Должно быть поэтому у меня возникают некоторые трудности со следующей репликой.
– Чего молчишь? – не выдерживает Татьяна. – Я, вроде бы, не сложный вопрос задала.
– Дела нормально, – выдавливаю из себя я. – У тебя как?
Татьяна снисходительно хмыкает:
– Ты за этим мне позвонил?
– Нет, просто… просто я хотел услышать твой голос.
– Ну, услышал, дальше что?
Если бы я знал, что! Думаю, никто, то есть вообще никто, не знает, ЧТО дальше! Хотя…
– Прости меня, пожалуйста, – говорю я тихо, – я больше так не буду. Так вышло…
Смех, горький женский смех.
– Это всё, что ты можешь сказать? Прости меня, пожалуйста! Тебе самому-то не смешно? Ты что, маленький мальчик? Тебе сколько лет…
И вот тут происходит страшное: из телефонной глубины выплывает прерывающий Татьянину тираду гнусаво-требовательный мужской голос:
– Тань, заканчивай там уже… я тут соску-у-учился!
Татьяна осекается на полуслове и, судя по характерному шороху, закрывает трубку ладонью.
– Кто у тебя там? – оторопело бормочу я, хотя и так знаю, кто. Я узнал голос.
Трубка молчит долго, очень долго. За это время по моей спине успевает несколько раз прокатиться холодная, как холодильник, дрожь.
– Извини, так вышло… – наконец слышу я.
Теперь молчу я. Не потому, что сказать нечего – просто у меня словно граната в голове взорвалась.
– …я на тебя обиделась, – продолжает Татьяна, – ты сбежал, а он остался. Мы выпили…
Не могу в это поверить. Всё кажется дурным сном, абсурдом, бредом пьяного кавалериста, кошмаром наяву!
«Он же мой друг, – стучит у меня в голове, – друзья так не поступают… Это же святое – девушка друга… Как же он мог, скотина…»
А голос из трубки, теперь совсем спокойный, не всё умолкает:
– …не обижайся, Лерик. Я знаю, тебе сейчас тяжело, но ты сам всё испортил. Надеюсь, ты ЭТО понимаешь?
Понимаю ли я ЭТО? О, да! Я всё понимаю, даже больше, чем всё. И от этого мне невероятно погано. Хуже, кажется, ещё ни разу не было. Перед глазами всё медленно плывёт, кажется, ещё чуть-чуть, и я, словно непочатая барышня, неспортивно потеряю сознание. Я даже не очень-то разбираю, что именно мне втолковывает Татьяна – в ушах шумит.
– Ты там где, вообще? – вдруг громко спрашивает она, немного приводя меня в чувство. – Я, часом, не в пустоту говорю?
– Я здесь, – подаю я голос. – Где мне ещё быть?
– Ну, прощай тогда. – Шумный выдох в трубку. – Жалко, конечно, что у нас ничего не вышло. – Ещё один выдох. – С тобой было весело.
– Прощай, – говорю я уже в короткие гудки.
Кладу трубку так же тихо, как и снимал. И в этот самый момент появляется завёрнутая в полотенце Светка с причёской «Мадам Рекамье».
– Ей звонил? – интересуется она.
– Откуда ты…
Она не даёт мне договорить:
– Не мог дождаться, пока я уйду?
– Не мог, – честно отвечаю я, – не мог…
Светка обрывает меня жестом:
– Я так понимаю, у вас всё плохо?
Киваю в ответ. Что-то говорить нет никаких сил, тем более, объяснять. Всё понимающая Светка протягивает бутылку.
– Вот, выпей. Может, полегчает.
Подношу горлышко ко рту. Странное дело: запаха алкоголя не ощущается. Делаю глоток – и вкуса никакого: вода-водой. Делаю следующий, побольше – тот же эффект. В смысле, никакого эффекта. Хлебаю из бутылки ещё и ещё, пока, наконец, не достигаю ожидаемого результата: из пищевода прямо в мозг питоном заползает хмель.
– Эй, товарищ, харэ, – останавливает меня Светка, – а то обратно пойдёт.
Ставлю квадратный в сечении пузырь на стол. Даже при таком освещении видно, что я одним махом выдул почти полбутылки. Обалдеть… Алкоголь растекается по телу и мозгу, и мир начинает приобретать новые краски и формы. Хорошеет.
Светка сбрасывает с себя полотенце и начинает одеваться. Медленно, даже как-то с ленцой. При других обстоятельствах зрелище это меня бы возбудило, но теперь её телеса, бледно-голубоватые в лунном свете, будят во мне несколько другие чувства.
Ознакомительная версия.
