Трещали кусты, сверкал глаз вожака, на подоконнике раскалялась выкипевшая джезва… Я, он, Павел Петрович и доктор Д…
– Запрет на то или иное мясо, табуирование тех или иных животных, по сути, та же мембрана, предзапрет, чтобы не есть мясо человека…
– Мембрана из бифштекса?.. Ха-ха. Нет заповеди «Не ешь», есть заповедь «Не убий»… Почему число заповедей не соответствует числу смертных грехов?..
– Если это чревоугодие, если ты торчишь на этом мясе, только тогда это смертный грех… Надо страстно хотеть съесть человека!
– Чревоугодие – это не гурманство…
– Человек как башня… Недаром прямоходящий, вертикальный… Зверь – тот всегда очи долу… Башня же у нас – с дырами: рот, нос, глаза, уши, прочее. Семь дыр для семи грехов… Дыры вооружены мембранами… Заповеди, запреты, табу, целомудрие… Если мембрана прорвана, человек разгерметизирован – в дыру свободно входит искушение, грех, зло, дьявол… Вот именно он штурмует… Тараны, приставные лестницы… Поджог… Человек возгорается изнутри… Пожар… Башня пылает… Из окон и бойниц сыпятся искры и вырывается пламя… У Брейгеля эти башни, у Босха… сколько хотите…
– Соответствует ли количество дыр числу грехов?
– Если считать пару за единицу, то – шесть. А грехов – семь.
– В глазах нет дыр.
– В детстве я был уверен, что зрачок – дырочка, даже пробовал перед зеркалом иголочку туда ввести…
– Ну и как?
– Побоялся. В зеркале всё наоборот.
– Человек несовершенен, потому что должен себя совершить. Сам. С Божьей помощью, конечно. Это не приговор – быть человеком, а назначение.
– Не хотите же вы сказать, что человек – это профессия?
– Именно что хочу.
– Профессия… назначение… башня… еще скажите: скудель греха. Дыры… Прав доктор: червь изобрел наше тело.
– Я раб, я царь, я червь, я бог!..
– Дыры же – две. В одну входит, в другую выходит.
– Человека же два… Един был мытарь, а другий фарисей…
– Вы фарисей, Павел Петрович!
– Это я-то?! Да кто больше мытарствовал моего!..
– Это все равно, в какую дыру вам гордыня залетит. Нечем хвастаться. Нынче фарисей куда больше мытарь, чем вы. Фарисей стал мытарем, а мытарь – фарисеем.
– Два человека вошли в храм…
– И оба не вышли.
– Нет, именно оба вышли. Два мытаря вошли в храм, а два фарисея вышли.
– И получился Прометей!
– Не Прометей, а Данко. Прометей был до Рождества Христова.
– А пошли бы вы… со своим прогрессом! Колесо, огонь, рычаг… Рабство – вот единственное изобретение человека.
– Прометей изобрел не огонь, а самогонный аппарат. Поэтому у него были нелады с печенью. Цирроз – в переводе «орел».
– С какого?
– С медицинского.
– «Сидеть орлом» – оттуда же?
– Не исключено. Пьянство – это чревоугодие?
– Спорный вопрос. «Ешьте, пейте. Это тело мое и кровь моя…» Кто сказал?
– С одной стороны…
– С одной стороны не бывает. Дыры же – две…
– Только одна сторона и есть. Как там? «Пока не станет живое мертвым, а мертвое живым…»
– Внешнее – внутренним, а внутреннее – внешним…
– Мужчина – женщиной, а женщина – мужчиной…
– И это уже было?..
– А как же. Все – было. Это вам только кажется, что вы выворачиваетесь наизнанку, – не видать вам Царствия Небесного, как своих ушей!
– Ухо-то хоть – дырка?
– Молотите черт знает что, а сами отняли мясо у детей, вино у стариков, а фрукты у обезьян!.. И Бога своего вы съели.
– То есть как съели?
– Буквально. Как тело. Он опустился, и вы его съели.
– Заткнешься ли ты наконец?!
– Съели! съели!
Я рванул за ним. Он ломился сквозь кусты с треском зверя, уходящего от погони. Крупный экземпляр, однако… Вдруг стихло, стемнело, на четвереньках я шарил вокруг, словно очки потерял. Вдруг слышу…
На четвереньках, всхлипывая, некрасиво отставив задницу, уткнувшись мордой в прелую листву…
– Господи! если я формула, то проклинаю тебя, чтобы продолжать верить в тебя.
– Господи! если тебя нет, то проклинаю тебя, чтобы ты был хотя бы в проклятии моем.
– Господи! если ты есть и я не формула, то не слишком ли это много для счастья?..
«Все именно тогда произошло…» – вспомнил я, скрипя колесами по шоссе. Пустыня продолжалась. Песок летел все крупнее и все звонче бил в стекло. И тогда, сравнивая ту тишину и эту, тот шорох опавших листьев с этим шепотом песка, то ожидание и это – и находя их одинаковыми, я понял, что я жду и чего. В моем невоенном мозгу такая догадка была ослепительной: я их так же никогда не видел на воле, танков, как и обезьян… Я понял, что передо мной по шоссе прошли танки. Это они перемолотили асфальт и подняли в небо пыль и песок…
Именно тогда все произошло. Он порывался на тот берег с ящиком продуктов, кормить обезьян. Павел Петрович учил блевать доктора Д., Валерий Гививович обнимал Миллион Помидоров… А у меня в глазах стояла пылающая башня, из всех дыр которой вырывался огонь, и была эта башня – гостиница «Абхазия». Рукописи замечательно горят, и пожар начинается с рукописи! Особенно когда вокруг нее такая большая фанера…
На обратном пути Павел Петрович еще что-то доплетал об опустившемся Боге. Что поскольку мы не исполнили назначения, а Он уже дал нам свободу выбора, то Он
уже не в силах ни вмешаться, ни поправить, но и не снимает с себя ответственности. Он послал нам Сына своего, и мы не поняли, мы отчислили Ему небеса и храмы, а сами продолжали. И Ему ничего не оставалось, как разделить нашу участь, спуститься к нам и раствориться в нас. В этом смысле Он среди нас. И может даже, один из нас. И мы никогда не знаем, с кем имеем дело, при встрече с каждым человеком – не исключено, что с Ним…
А я понимал, что все кончено, что сгорела не просто гостиница и не просто рукопись, а живые души… Империя кончилась, история кончилась, жизнь кончилась – дальше все равно что. Все равно, в какой последовательности будут разлетаться головешки и обломки и с какой скоростью.
Как-то все стало слишком ясно, про будущее.
Безразлично. Безразлично, что теперь будет. Потому что того, что было, уже не будет никогда. Когда исчезает то, что было, вместе с ним исчезает и то, что будет, потому что в том, что будет, не будет содержаться и атома от того, что было. Тебя не будет. Какая разница.
И когда я наконец увидел первый танк, и когда я увидел догорающую «Абхазию», когда я уперся в этот бронебархан, и когда жар пожара остановил меня, то ли песок попал в глаза, то ли дым, – но мне стало настолько все равно, настолько не жаль себя, что я заплакал.
– А ты, браток, жаден… – услышал я обрыдлый голос.
– Ты только что сказал: тщеславен! – возмутился я.
– Сам сказал. Так что не труда тебе жаль. Когда ты трудился? Тебе лотерейного билета жаль. Который мог бы наконец выпасть. А вдруг, чего не бывает… вдруг наконец получилось? А вдруг не бывает. Кстати, ты злоупотребляешь этим словечком – вдруг.
О, он умел меня завести!.. Я и завелся с пол-оборота.
– Пидер гнойный! Кто ты такой, чтобы мне это говорить!
– Фи-и! Интеллигентный считается человек, интеллектуал…
Сколько яда вложил он в один корень…
– Это я-то интеллектуал! – возмутился я, прямо как он.
– Но не я же… – царственно парировал он.
Тут крыть было нечем.
– И потом, – обиженно и самодовольно сказал он. – Сам посуди, какой же я голубой?..
– Это я сказал или ты сказал? По-твоему, интеллектуал – так и гомосексуалист?
– А что, это не синонимы?
– Знаешь слово синоним?..
Он рассмеялся.
– Кто скажет, что сгорело в Александрийской библиотеке? Множество ли шедевров? Может, это Булгаков ее спалил, чтобы фразочку свою пресловутую произнести? Так ли уж хорош был вне цитат Гераклит? Гоголь… Сгорают непременно шедевры. Так нам легче. Как неудобно без пожара! надо целыми чемоданами рукописи терять, как Хемингуэй… Так вот что я тебе скажу: у тебя сейчас непременно шедевр горит! «Живые души»! Что – «Солдаты Империи»… Я бы тебе советовал переименовать сочинение! Я бы этой версии придерживался. Еще лучше было бы тебе самому вместе с ним сгореть. Счастливейший финал! Сразу гением станешь. Миф – славная реклама. Читать тебя начнут, вычитывать, что сгорело, неосуществленные возможности… Кто скажет, что они не грандиозны? За собой надо застолбить как раз возможности, а не тексты. Быть лучше других – слишком мало и долго. Куда легче получить враз то, что тебе не принадлежит. Гибель – и сразу все будущее, целиком. И не надо в петлю лезть, стреляться, жечь шедевры и терять чемоданы… Это уже не твоя забота и работа – они оплачут и оплатят: им же тоже надо как-нибудь быть. Они поработают! За тебя, между прочим. Ты им только предоставь. Уступи. Отойди. Что это ты, все есть и есть? Сделай их вдовой, ну сделай! Пусть трахается на твоей могиле с могильщиком… это ли не признание! Признание это и есть; слава. Тут не царь, не общество – рок, стихия! Получше соавтор. Так нет… Пьяные ничтожества лезут под трактор, великий – никогда! Слабо?
