Ознакомительная версия.
Так бы у него всё и продолжалось ещё неизвестно, сколько времени, если бы Максим, в конце концов, не сказал: «Всё! Твой день рождения отмечаем в сауне! Пригласим девчонок, выпьем, то да сё. Никаких возражений! Я всё беру в свои руки».
Девчонки, обе невзрачные, полненькие хохотушки, похожие как близняшки, громко говорили, напряженно курили, оценивающе поглядывали на парней, взвизгивали от дурацких анекдотов Максима и даже для вида не засмущались, когда он снял с себя плавки и предложил то же самое сделать остальным. Андрей не решался, и тогда одна девчонка – как же её звали, Таня или Лена? кажется, Таня, но какая, впрочем разница! – прикоснулась стаканом с вином к его выпуклости под плавками, провела по ней донышком и, выпустив кольцо сигаретного дыма, спросила: «Тук-тук, здесь живёт мальчик с пальчик?» И как-то удивительно ловко, в один момент стащила с него плавки. И так же сноровисто откуда-то из-за спины вынула упаковку презервативов: «Безопасный секс – безопасная жизнь!»
Если бы он потом встретил эту девку на улице, то, наверное, не узнал бы. Она была для него всего лишь телом, в отличие от латексной женщины – шевелящейся, изрыгающей похабщину, ничего не стыдящейся, но всё равно – чем-то вроде куклы, эдакой секс-машинки с дырками: можно поиграть, сделать что угодно, освободиться от этой проклятой тяжести в низу живота – выстрелить, выпалить, излить, опустошиться и, оттолкнув партнёршу, забыть.
Потом у него заводились другие женщины – и продажные, с которыми Андрею было легко, потому что ничего объяснять им не приходилось, и обычные, которые надеялись на что-то серьёзное, тем более что он считался завидным женихом: от бабушки ему досталась в наследство однокомнатная квартира. Иногда ему даже казалось, что жильё привлекает женщин даже больше, чем он сам. «Я вот тут поставила бы диван – так удобнее, а здесь, у окна, журнальный столик, – такие обычно разговоры заводились. – И почему ты не сменишь шторы? Давай, помогу тебе выбрать их! А почему газовая плита старая? Сейчас в кредит можно купить хорошую импортную плиту…»
Но он не хотел менять ни шторы, ни плиту, ничего. Он хотел, чтобы его хотели (ах, какой банальный каламбур) самого по себе, без всяких квартир, денег, других материальных благ – просто нуждались бы в нем, любили бы каждую клеточку его тела, уважали его мнение, скучали бы без него и безоглядно, как в омут с головой, бросались бы в его жизнь и ни о чём не жалели.
Надежда тоже не бросалась в омут с головой, но, как более опытный и трезво мыслящий человек, говорила ему: «Тебе нужна женщина, мне – мужчина. Ты меня устраиваешь, и я тебя – тоже. Чем бегать по всяким блядям – ещё заразу какую подцепишь, – уж лучше ко мне приходи. Только сначала позвони, чтобы я успела Антошку к матери отправить. А так я всегда для тебя готова…» Он смеялся: «И даже подогревать не надо?» Она бессовестно, не пряча влажных, светящихся глаз, отвечала: «Ага! Такой агрегат моментально меня заводит: чик – и вся уже теку…»
Боже-боже, какие же пошлые, бесстыдные и ужасно неприличные вещи она порой говорила! Ему даже казалось, что Надежде нужны такие слова, чтобы прикрыть откровенную наготу простого чувственного влечения – к нему, его члену, рту, который она любила терзать крепким длинным языком: крепко прижималась губами к его губам, настойчиво разжимала кончиком языка его зубы, вторгалась внутрь, касалась десен, проводила по нёбу, заводила его ритмичным поступательным движением, в такт движениям члена. Но как только отрывалась от его губ, болтала бесстыдно, много, без умолку. И это ему нравилось. Как нравилось и то, что их сближает только секс, дружеские отношения и ничего более, по крайней мере, не надо врать, что он её любит и всякое такое. Возможно, она имела на него виды, но никогда не заводила разговоры о том, чтобы жить вместе, узаконить отношения и так далее – она нуждалась в его теле, тепле, постоянстве, и он ей, кажется, подходил как мужчина, а если грубее, то – как самец. А ему нужна была женщина – в физиологическом смысле, как говорил великий граф российской литературы, «для здоровья». Цинично? Да, наверное. Но разве прилично покупать продажных женщин, чтобы удовлетворить свою похоть? И если мужчины все такие нравственные, то, интересно, для кого же ярко цветёт и щедро плодоносит сад проституции? И отчего насилуют? И обманывают своих жён, невест, подруг? Вопросы простенькие. Ответики могут быть посложнее. Но ясно одно: всё это происходит ещё и потому, что мужчине (равно, как и женщине) чего-то не хватает в привычной интимной близости, или самой близости не хватает, или по каким-то причинам нельзя сделать то, что в фантазиях, мечтах, снах – очень хочется, а вот в жизни – грех, неприлично, нельзя. С Надеждой можно было всё.
А Настя – это совсем другая история. Чистая, даже внешне какая-то светлая: чуть рыжеватые, золотистые волосы до плеча, ясные голубые глаза, белая, плохо загорающая кожа, – она порой вызывала у Андрея смущение. При ней нельзя было употреблять крепкие словечки – Настя тут же удивлённо вскидывала голову: «Ты что? Я с матершинниками не общаюсь». И уж тем более на любой маломальский скабрезный анекдот или намёк Настя реагировала как несмышленая девчонка: щеки покрывались розовыми пятнами, мочки ушей пунцовели, она опускала глаза и прикусывала нижнюю губу. И вот это-то больше всего распаляло Андрея.
Когда он понял, что он её первый мужчина, то даже испугался. Потому что точно не знал, любит ли её. А Настя, судя по всему, уже не представляла жизни без него: говорила, что ей ничего не хочется делать, если его рядом нет, и всё время думала о нём, представляла, что бы он сказал в ответ на тот или иной её поступок, как засмеялся бы, посмотрел…
А он после свидания с ней на следующий день мог пойти к Надежде, и если представлял Настю, то на месте своей разбитной подружки: вот это сейчас делает Настя, и вот так обнимает его, трогает тоже Настя, и бесстыдные слова шепчет тоже она. Но любил ли он её так, чтобы отказаться от всех других женщин, – этого он не знал. Хотя Насте-то говорил: «Ты лучше всех, зайчонок мой ненаглядный!»
Но когда «зайчонок» стала лепетать про их будущих детей, он сразу остыл, поджался, и даже – смешно сказать! – его член обмяк и как улитка втянулся внутрь. «Ты что?» – наивно спросила Настя. «Перестарался, наверное, – он отвернулся к стене. – И вообще, что-то сегодня плохо себя чувствую: под кондиционером простыл, что ли, – он для убедительности покашлял. – Не хочу на тебя дышать». – «Уже всё равно надышал, – заметила она и тронула его плечо теплой ладошкой. – Ну, повернись… А ты какого ребёнка хочешь первым – мальчика или девочку?» – «Насть, давай потом поговорим об этом, – он почувствовал, что начинает злиться. – Мне правда нехорошо. И этот кашель достал», – он снова для вида раскашлялся. – «Ох, я тебе сейчас горячего молока с мёдом сделаю», – она соскочила с дивана и побежала на кухню. Тут же и он тоже соскочил – быстро натянул трусы, домашние брюки, рубашку и уселся в кресло перед телевизором.
Так весь вечер в нём и просидел, вцепившись в подлокотники и натужно кашляя, пока Настя не помыла чашку из-под молока с мёдом (господи, это питьё – такая дрянь!) и не ушла домой. Она никогда не ночевала у него, потому что в её семье считалось неприличным оставаться девушке гостях, даже у лучшей подруги.
А через три дня после этого случая они вместе и поехали на экскурсию в Сакачи-Алян. Коллеги Насти считали их подходящей парой: она – светленькая, худенькая, невысокая, он – чернявый, глаза пронзительно серые, коренастый, но не низкий – выше подруги сантиметров на десять, и если Настя легко конфузилась, то Андрей, напротив, одним только взглядом мог заставить смутиться даже опытную женщину. Возможно, это потому лишь, что он был близоруким, всё-таки минус две с половиной диоптрии, а очки не носил – приходилось напрягаться, чтобы лучше что-то рассмотреть: некоторые принимали это за настырность.
Но что Настины коллеги думали по его поводу – это Андрея волновало мало. Его больше занимал вопрос, почему подруга вдруг завела этот разговор про детей. Может быть, она нечаянно забеременела? Был ведь такой неприятный момент: как ни берёг её Андрей, а это проклятое резиновое «изделие №2»14 вдруг порвалось, и, главное, в самый ответственный момент. Правда, Настя сказала, что у неё, вроде бы, не опасный день. А вдруг опасный?
Жениться, так сказать, «по залёту» Андрей не хотел. Да и вообще считал, что ему рано обзаводиться семьёй. Он чувствовал, что для этого требовалось какое-то особое состояние души и тела – может быть, желание стабильности, покоя, порядка? А то, что у них с Настей было, напоминало горный ручей: то он скачет, как бешеный, по камням, то низвергается водопадом, то вдруг попадает в низину и течет плавно, медленно, чтобы через несколько минут снова превратиться в ревущий поток, всё сметающий на своём пути. Пожалуй, их влечение друг к другу напоминало такой ручей, но, вернее, только со стороны Андрея, потому что Настя пребывала в спокойной и счастливой уверенности, что для нее теперь не существует других мужчин, кроме него.
Ознакомительная версия.
