– Ты что творишь?! Что?! – завизжала та. – Куда твои родители смотрят? Вырастили хулиганку! Безобразие какое! А? Как тебя зовут? Из какой ты школы? А?
И это противное «А?» с длинным хвостиком.
Все еще сжимая кулак, пошла по бульвару, пиная мысками кроссовок гравий дорожки. В душе всколыхнулось чувство несправедливости. Какого лешего эта старая вешалка на нее стала орать? Что такого сделала Агата, чтобы ей выговаривали? Перед глазами горячо полыхнуло, и Агата обернулась.
– Коза драная! – крикнула. – Сдохнешь скоро! И собачка твоя.
– Ах! Ах! – суетилась старуха. – Хулиганка! А? Убивают!
– Тебя убьешь!
Агата побежала. Холодный воздух обжигал легкие. Изморось обволакивала лицо, застилала глаза. Представила, что за ней сейчас мчится свора собак и толпа разгневанных старушек, чтобы остановить, скрутить и наказать.
Остановилась – никого.
На светофоре мелькнула проблесковым маячком полицейская машина.
Неужели это за ней?
Машина дождалась разрешающего знака и укатила прочь.
Назло уезжающим полицейским, назло правилам Агата побежала через перекресток, заставляя легковушки сигналить, тяжелый грузовик – тормозить.
Посмотрела вдоль дороги. Полицейская машина уехала. Просто уехала… и ничего. Никому до нее не было дела.
Агата сделала последний шаг на тротуар. Водитель что-то крикнул из машины. На голову стали падать холодные капли дождя. Агата встряхнулась, прогоняя наваждение. Желудок болезненно сжался.
Приличный парикмахерский салон у них в районе был один. Сквозь высокие витринные окна виднелась одинокая Синявина. Она сидела под колпаком, похожим на инопланетный шлем.
– Ты чего сюда? – сделала страшные глаза Лена. Что у нее было – так это глаза. В остальном рыжая и бледная.
– Ты красишься? – Агата уставилась на Синявину. Та была вся увешана пластинками фольги. Накрученные волосы топорщились, делая ее смешной.
– Дура, это мелирование. – Лена подалась вперед, но вспомнила про колпак и села ровно. – Знаешь, как здорово будет!
– Зачем тебе?
В зеркале Синявина смотрелась чистым передатчиком с отражателями. А еще в зеркале обнаружилась чашка чая. Курился дымок. Два кубика сахара около белого бока.
– Красиво! – Лена замерла, поведя глазами наверх. Что-то там высматривала. – Мне мать как раз деньги дала, я и пошла. Куда?
Синявина перегнулась через подлокотник кресла, но Агата уже притянула к себе чашку, бросила сахар. В чае белые кубики расстроенно забулькали.
– Тебе сейчас жидкость нельзя. – Агата шумно отпила. Горячий! Сладкий! – Тушь потечет.
К походу в парикмахерскую Синявина подготовилась – накрасила ногти, подвела глаза. Надела короткую юбку и высокие сапоги. Все это отражалось в нескольких зеркалах. Поблескивали хромированные ножки приборов. Бликовала фольга.
– Ты что? – округлила глаза Лена. – Мне как раз надо выпить горячего. Тогда прическа лучше лежать будет. Это закон. Перед стрижкой всегда надо хорошо поесть. Я как раз пообедала и пошла.
В животе у Агаты заурчало. Она изучила дно чашки. Тепло быстро закончилось, опять захотелось есть.
– Потратила бы деньги на дело.
– На что? Мне отец добавил, я еще в магазин схожу. А хочешь, мы и тебя подстрижем?
– Нет! – Агата поспешно поставила чашку обратно. – Ты давай, срок еще не прошел? Взлетать не пора?
– Не, – расслабилась в кресле Синявина, – там таймер стоит, он запищит, когда время придет.
– Запищит и задымится.
– Да ну тебя! Чего пришла-то?
– И много тебе дали?
На пятьсот рублей можно было купить хороший бутерброд и напиток поядреней. И, конечно, мороженое. Но это потом.
– А ты чего теперь не с Васьком? Он тебя бросил?
– Нужен он кому! – Агата заскучала. В салоне было, конечно, тепло, но не сытно.
– А с кем ты теперь?
– Ни с кем.
– А зачем ты Даше сказала, что мать в больнице?
Агата посмотрела в окно. Теперь там шел хороший осенний дождь. Почему ее куртка без капюшона?
– У меня не мать в больнице, а отец, – лениво заговорила она. – Мать не хочет, чтобы я с ним общалась, вот я и ходила потихоньку. А когда я еще могла ходить? Только утром, пока мать на работе. И чего я должна была говорить Даше? Она же знает, что у меня нет отца.
– Ты общаешься с отцом?
– Да так… иногда.
– А чего иногда?
– Его мать не пускает, говорит, он плохо на меня влияет.
– А что он делает? Бьет, что ли?
– Ну, в рестораны водит, на концерты. Помнишь, Deep Purple приезжали?
– Так там же билеты были по пять тысяч!
– У моего отца денег до фига, он может что угодно купить.
– И что же не покупает? – Синявина скосила глаза на драные джинсы Агаты.
– Потому что мать не дает. Она, типа, гордая, сама все может сделать.
– А чего же они расстались? – От любопытства Лена вылезла из-под шлема. Каюк ее прическе, ничего не закрепится.
За окном сплошная пелена дождя. Даже машин не видно. Опавшие листья прибивало к земле.
– А чего ты раньше об отце не рассказывала? – торопилась Синявина.
– Он недавно появился, – пробормотала Агата. Вода завораживала. Только представить, как она падает с бешеной высоты и бьет по головам людей.
– А чего в больницу попал?
Сколько метров пролетает капля? Пятьсот? Больше? А если километр?
– Что это ты так сидишь? – наконец появилась в зале парикмахер – невысокая, полная, с усталыми глазами. – Мы будем час ждать, пока краска возьмет!
Синявину запихнули обратно под колпак.
– Не отвлекай ее!
Агата проводила взглядом мастера. Прическа у нее была забавная – широкий бисерный ободок и мелко-мелко закрученные волосы на затылке.
– Ты потом куда? – спросила Агата.
– В торговый центр. Пошли вместе.
Агата выбралась из кресла:
– А домой когда?
Очень хотелось есть. После чая особенно. Но если Синявина уже обедала, домой ее не затащишь.
– Ты уроки делала? – Синявина удобней устраивала голову в фольге под колпаком. – Слушай, чего там с алгеброй?
– А что с алгеброй?
– Контрольную обещали.
Агата пошла к выходу.
– Эй! – выпадая из кресла, позвала Синявина. – Ты куда? Чего надо-то было? Вечером приходи! Я чего-нибудь красивое куплю.
– У вас клиент горит, – проходя мимо стойки администратора, бросила Агата.
Дождевые капли неприятно барабанили по макушке. Облака насадились на дома. Над крышей с карканьем носилась переполошенная ворона.
– Совесть есть? – с порога спросила мама.
– Нет! – Агата сбросила кроссовки и в мокрых носках прошла в комнату.
– Что ты нарассказывала Дарье Викторовне?
А вот учительница с этим спокойней разобралась.
– Куда ты дела ее деньги? Пятьсот рублей! Что это за фантазии?
Неприятно – единственное родившееся чувство.
Дверь в комнату распахнута – опять мать хозяйничала. Замок, что ли, врезать?
Стол пуст. Ноут исчез. Музыкальный центр тоже. От стопки с дисками остались свежие квадратики среди пыли.
– И куда ты пошла в мокрой одежде? Снимай все и отправляйся в душ! Ты простудишься!
– Тебе так этого хочется?
Агата осмотрелась. Прячут обычно куда-нибудь недалеко. Просто задвигают, прикрывают газеткой. На первый взгляд ничего не находилось. Ну и ладно.
И зачем только она домой пришла…
– Что ты такое говоришь? – засуетилась мама. – Быстро раздевайся!
Она потянула с плеч Агаты куртку, но Агата отмахнулась.
Если ей надо будет, она сама разденется.
Лишние движения добавляли зябкости. Агата собралась ответить. Матери не было. Вздрогнула от неожиданности. Может, ее и не было?
– На! Хотя бы голову вытри! – Мать появилась на пороге с полотенцем в руках.
– Сама высохнет, – Агата прошла мимо, повернула на кухню. От полыхавшего внутри раздражения есть как будто расхотелось, но надо ведь было что-то делать.
– Как это – высохнет? – мама бежала следом. – Я тебя в больницу с воспалением легких не повезу!
– Я тебя тоже! – прошептала Агата, заглядывая в холодильник. Сегодня у них было овощное рагу с мясной подливкой. Черт! Почему не котлеты? Их так удобно брать! Вытащила кусок сыра. Так, теперь хлеб. Какая же она голодная!
– Руки вымой!
Агата жевала, оглядывая кухню. Когда-то у них были соки – пакеты стояли под сушилкой. Сейчас нет. Чай делать долго.
– Иди в ванную! – Мать протягивала полотенце. Губы у нее дрожали.
– Сама иди!
Агата пропустила момент замаха. Полотенце хлестнуло по плечу, полоснуло кончиком по щеке.
– Сколько это может продолжаться! – заорала мать. – Никакой жизни не хватит! Как ты себя ведешь?! Думаешь, что большая? Ну так и веди себя как большая! Следи за собой сама. Стирай, убирай, готовь! Ходи по врачам! – Взмахивая полотенцем, мать пошла по коридору. – И ботинки уже убери, наконец!
– Ага, сейчас, – пробормотала Агата. Сыр оказался невкусным. Хлеб был сухим и крошился.
– Ты как со мной разговариваешь?! – ворвалась на кухню мама. – Это что, мода – хамить матерям? Кто я тебе? Девочка? Подружка? Ты и с подружками так себя не ведешь! Думаешь, я вечная? Всегда буду это терпеть? А если я умру?
