Тетя нервно сглотнула и в ужасе спросила:
– Боже мой, что это?!
– Это стихи Максимилиана Волошина, я их на музыку положила, – с гордостью ответила я.
– Да нет, – воскликнула тетя, – ты что, вот так и пойдешь?
– Никогда! – воскликнул дядя. – Я за нее несу ответственность перед братом! А если она в таком виде выйдет, то домой уже вряд ли вернется.
Тогда тетя, стараясь меня не обидеть, объяснила, что Махачкала – город восточный, а Восток, как известно, дело тонкое. Из ее деликатной пространной речи я поняла, что уж попала, так попала! Одной на улицу не выходить, глаз не поднимать, внимания не привлекать, в общем, быть как Гюльчатай, иначе неправильно поймут.
– …Ты смой краску, – закончила тетя свой душераздирающий монолог, – набрось кофточку на плечи, и я тебя провожу!
Не успела я улечься на полотенце и вдохнуть запах моря, как увидела высокого брюнета, направляющегося ко мне с огромной дыней под мышкой. Дыня совершенно не вписывалась в образ, но я решила не придираться. Я приветливо ему улыбнулась и в расчете на взаимопонимание продекламировала:
Из страны, где солнца свет
Льется с неба жгуч и ярок,
Я привез тебе в подарок
Пару звонких кастаньет…
Брюнет остановился в некотором недоумении, положил рядом со мной дыню и, осмотрев меня масленым взором, произнес: «Па-ачэму такой красивый дэвушка мало загорэла, а?» Таких брюнетов ко мне за день подкатило штук десять, и все – с одинаковым текстом.
Вскоре я спрятала в чемодан всю косметику, на пляж стала надевать темно-синий халат и выцветшую косынку, в которых тетя ходила на базар за овощами. Но все было тщетно. Не помогали ни темные очки, ни роль глухонемой ненормальной. Мужчины казались мне пираньями, а их стремление произвести на меня впечатление экзотическими фруктами доводило до бешенства. Я постоянно пребывала в состоянии самообороны, опасаясь, что любой мой неосторожный взгляд будет расценен как желание познакомиться.
Родственники были рады, что я реже стала выходить из дома одна, и баловали меня то восточной кухней, то семейными поездками по самым красивым уголкам Дагестана. Но отпуск был безнадежно испорчен. Я считала дни до отъезда.
В вагон я вошла со вздохом облегчения и с мыслью, что ноги моей больше не будет в местах, не тронутых эмансипацией.
В узком проходе толкалось бесчисленное множество людей с чемоданами и сумками, визжали дети, лаяла собака. Я с трудом протиснулась к своему купе и, открыв дверь, обрадовалась – ни души! Устроившись, я села в ожидании опаздывающих пассажиров. Но, на мое удивление, поезд тронулся, а в купе никто так и не появился. Бывает же такое! По крайней мере до Хасавюрта я буду ехать одна. Какое счастье!
Я бросила взгляд в зеркало. На меня смотрела неухоженная девица с обветренными губами и шелушащимся носом. Лоб тоже начинал облезать, а волосы, пропитанные морской солью, стали жесткими и непослушными. Я вздохнула, состроила своему печальному отражению гримасу и, махнув на себя рукой, легла на нижнюю полку – почитать на сон грядущий Максимилиана Волошина, маленький томик которого взяла с собой из Москвы в надежде скрасить длинную дорогу. Ирония судьбы! Тогда я была уверена, что надо только уехать, и я заполню пустоту, образовавшуюся в душе. А теперь с тем же самым чувством возвращалась назад! В задумчивости я стала листать потрепанные пожелтевшие страницы, и постепенно знакомые строки вновь заворожили меня, как гадалка, которая пророчит судьбу. Я и не заметила, как поезд остановился.
Услышав в коридоре оживленные голоса, я напряглась. «Господи, кто угодно, только не аборигены!» – со злостью подумала я и закрыла глаза. В дверь постучали, я молчала. Наконец мужской голос попросил разрешения войти. Я прикинулась мертвой. Дверь открылась, кто-то стал располагаться напротив.
Я приоткрыла левый глаз и посмотрела на своего спутника. Вот это да! Сейчас таких описывают в любовных романах – все, о чем только может мечтать женщина независимо от возраста. «Боже, а я в таком виде!» – пришла первая мысль. Но вторая была уже трезвой: «Какая разница! Сейчас откроет рот и произнесет коронную фразу: «А па-ачэму такой красивый дэвушка мало загорэла?»
Я села, бросила сухое «здрасте» и с непроницаемым лицом уткнулась в стихи.
– Интересная книга? – спросил он бархатным голосом.
Очень оригинально! Я даже не сочла нужным ответить, а только неопределенно пожала плечами.
– Может быть, познакомимся, нам ведь долго ехать вместе, – продолжил он, не замечая моей холодности. – Меня зовут Марсель.
– Супер, – говорю, – а меня Марсельеза.
Он засмеялся:
– Смешно, – говорит. – У нас в Дагестане женщины шутят редко.
– Ага, – говорю, – зато у вас в Дагестане мужчины остряки!
Он нахмурил брови:
– Вас, наверное, здесь обидели?
– Да нет, достали просто. Честно говоря, – я бросила на него ледяной взгляд, – у меня нет желания общаться, книга интереснее.
– А что у вас за книга? – широко улыбнувшись, спросил он.
Ну, думаю, получай фашист гранату! И так невинно, словно речь идет о путеводителе по Дагестану, отвечаю:
– Да вы наверняка читали – Максимилиан Волошин.
Он опустил глаза и стал нервно крутить на пальце обручальное кольцо. Сейчас напряжется и скажет что-нибудь типа: «О, это мой любимый рассказ!»
Я ухмыльнулась не в силах скрыть свое преимущество в этом раунде. Ну давай, говори что-нибудь, сейчас я тебя нокаутирую! Он поднял на меня голубые прозрачные глаза и заговорил, не отводя взгляда:
Раскрыв ладонь, плечо склонила…
Я не видал еще лица,
Но я уж знал, какая сила
В чертах Венерина кольца,
И раздвоенье линий воли
Сказало мне, что ты как я.
Что мы в кольце одной неволи —
В двойном потоке бытия.
Вот это апперкот! Откуда он это знает?! Может, писатель? Или поэт? Может, внебрачный сын Расула Гамзатова? Волошина в этом году впервые за шестьдесят лет переиздали, да и то никто, кроме работников Ленинки, этого издания не видел! Даже у нас на филфаке не все в курсе его творчества! Я была просто в шоке! А он, не моргнув глазом, дочитал до конца и говорит: «Это мое любимое». То есть намекает, что еще и нелюбимое знает! Я прямо язык проглотила. А он помолчал немного и вдруг начал рассказывать…
– Мой дед белогвардейцем был. Они в двадцатом году Дагестан захватили. Тут он бабку мою и встретил. Любовь была роковая, тайная и долгая. Бабка даже по-русски говорить научилась. А потом его убили, и она беременная осталась. И всю жизнь хранила книжку, которую он однажды ей вслух читал и в траве забыл. Читать сама она не умела, а только водила пальцами по буквам, точно слепая, и шептала никому не понятные слова. Потом отец хранил эту книгу, как семейную реликвию, пока не ушел на войну добровольцем в сорок пятом…
Перед самой победой мать ему написала о том, что я родился, но письмо пришло в часть после взятия Берлина, когда его уже не было… Не знаю, почему я все это тебе рассказываю. Наверное, меня уже давным-давно так, как ты, никто не слушал. Эмина была последней.
– А кто эта Эмина? – тихо спросила я, будто боясь его спугнуть.
– Тебе действительно интересно?
Я кивнула.
– Я любил ее… Ты знаешь, я ей часто читал стихи Волошина. В тот день была назначена наша свадьба, а утром мы поехали кататься на велосипедах. Я обогнал ее. Как дурак, несся вперед не оглядываясь, потом спохватился, что ее долго нет, и поехал назад.
Она лежала на повороте, рядом с разбитым велосипедом, в какой-то странной, неестественной позе, как будто раскинула руки мне навстречу… Ее сбила машина. Я принес ее домой, и там она умерла, у меня на руках.
Кусая предательски задрожавшие губы, я только и смогла спросить:
– А потом?
– Потом я ее похоронил. И себя тоже. Там, на памятнике, две фотографии – ее и моя. – Он улыбнулся: – Помнишь? Я уношу в свое странствие странствий лучшее из наваждений земли… Это про меня. И про нее.
Я молчала. Кураж бесследно исчез. Мне нестерпимо захотелось погладить этого ни на кого в моей жизни не похожего Марселя по щеке и рассказать ему о себе, о том, что он не одинок в своей неприкаянности, что я тоже только теряю, теряю, теряю…
Мы проговорили до самого утра. Сидели обнявшись, как будто знали друг друга много лет, и никого не было роднее на свете.
– А ведь у него и про нас с тобой есть… – сказал он.
Мы заблудились в этом свете.
Мы в подземельях темных. Мы
Один к другому, точно дети,
Прижались робко в безднах тьмы.
По мертвым рекам всплески весел;
Орфей родную тень зовет.
И кто-то нас друг к другу бросил,
И кто-то снова оторвет.
Я заплакала – слишком многое разделяло нас. Вся его жизнь была там, в Богом забытом Хасавюрте: работа, жена, дети, могила Эмины. Я знала, мы никогда больше не встретимся.
Он сошел с поезда на три часа раньше меня. Была пятиминутная стоянка. Он стоял на перроне, прижав ладонь к грязному окну нашего купе, будто пытаясь дотронуться до моего лица. Я перегнулась через обшарпанный столик и поцеловала его пальцы через стекло. Поезд тронулся, он пошел за вагоном, потом побежал, а я не выскочила на ходу…
